Красотка

Непокорная Имельда, несломленная Имельда. Имельда, не помнящая слез и…       …брошенная Имельда. — Он оставил тебя и пропал, — улыбается Эрнесто в прямую — упрямую — спину женщины. Голос его — мед. Обещания — патока. Эрнесто возвращается к ее порогу по ночам, дурманя напевами сладкострунной гитары. Напевами такими родными, знакомыми, что в плененной тоской груди распаляется ненависть, а по венам вскипает ярость. Как смеет Эрнесто? Как посмел Гектор? И пусть наяву звучание аккордов стихло — ее слух, ее память, ее сердце все еще чувствуют. Кровоточат. — Забудь беглеца, Имельда, — шепчет Эрнесто своим теплым, обволакивающим голосом. Шепчет с нескрываемым желанием, шепчет со страстью, и Имельде становится тошно, тошнотворно, но до этого она вздрагивает — вся и чуть-чуть. Так Гектор — беглец? Нет-нет, Гектор не мог, Гектор не стал бы… — Забудь его, красотка. Твой муж неудачник и трус, — Эрнесто крадется к ней с осторожностью ягуара, и только гитара в руках мешает ему вцепиться в добычу. — Твой бывший муж, Имельда. — Замолчи! — Вмиг обернувшись, Имельда распахивается перед ним вспышкой гнева — потемневшие глаза сжигают, но Эрнесто нравится эта стихийность. Женщина-природа. Женщина-ураган. Женщина-правда. Не то что он, пошитый из лжи. — Дикарка, — согревает против ее воли улыбкой. Никакими платьями, сдавившими ребра, никакими драгоценными камнями и туго заплетенными косами свою дикость не спрячешь, уверен он. Проклятье! Как же не прав был Гектор, уходящий из дому, и как же прав он был, ступающий на дорогу домой. Благо, Эрнесто помешал. Великое благо — сейчас убийца уверен в этом, как никогда. — Уходи, — вытягивает Имельда тонкую шею, и он вожделенно замечает, как пульсирует на ее изгибе сиреневатая выпуклая жилка. Впиться, схватить, присвоить. — Имельда, — зовет он всей грудью. Другой бы показалось: не зовет — умоляет. Всю жизнь к ногам одним именем, одним выдохом своим преподносит. Но Имельда инстинктом живет, она чует, догадывается, тревожится. Не верит. Дикарка! Он хочет ее. Не в постель — не только. — Имельда, — запах ее маленького тела склоняет Эрнесто ниже, в уродливом, неестественном поклоне, — я друг тебе, Имельда? Имельда бьет наотмашь, не жалея ладони. Дыхание ее сбилось, она хватает воздух прерывисто, рвано, и загорелая кожа покрывается пунцовыми пятнами. Эрнесто потирает ужаленную щеку, этой же щекой сейчас растаскивает по лицу ухмылку — простодушную по задумке, но искривленную из-за боли, с недобрыми коварными тенями и затаенным в изломе злом. — Чего ты боишься, Имельда? И Имельда беспокоится: он прав. Если Гектор не вернется, а если он осмелится, то в приступе бешенства, любви и обиды Имельда погонит его прочь… Если Гектор не вернется, а надежда на его возвращение расплавилась вместе с тысячью отгоревших свечей… Если Гектор не вернется, а он — негодяй,вернись,пожалуйста,скорее — все еще не вернулся, то нет и не будет больше человека, способного разбудить в ней ураган. Кроме Эрнесто. — Ты, — срывается ее голос, но Имельда только прямится. Упрямится, любуется женщиной Эрнесто. Голос ее хрипотца украшает, как ночь украшает соблазном красоту. Имельда снова говорит, и слова Имельды — укусы кобры, однако Эрнесто не вслушивается в суть, находя ее сейчас чертовски хорошенькой. От пьяных влюбленных рассказов Гектора про жену пленяло дух, но вблизи, когда рядом плоть и кровь Имельды — в плен попадало сердце. Однажды Эрнесто обманул ее, выманив из дому чужою песней, и в темноте, безлунной и роковой, был ею порабощен, когда маленькие дрожащие руки крепко-накрепко поймали Эрнесто в объятия. Так он обманулся сам, потому что не справился, и в ту ночь поверил в любовь чужую, предназначенную не ему. — Ты рано седеешь, — касается Эрнесто ее волос. Касается незыблемо, едва ощутимо, словно боясь спугнуть… Или потерять пальцы. Имельда замолкает и выглядит, верно терпит, против натуры своей терпит, против воли. — Уходи. Но Имельда отводит взгляд, и Эрнесто ликует, чутьем артиста подмечая ее колебания. И нет правды — от духоты ли пунцовые пятна на маленьком теле? Эрнесто уходит, чувствуя, что победа за ним. Эрнесто знает, что большего ему не нужно, как не нужна бы ему стала надломившаяся, покоренная Имельда. Он проводит рукой по струнам, вспарывая в маленькой норовитой женщине шрамы. Напоследок, ребячески и для полноты чувств. — Спой же мне, красотка, — играет музыкант чужими словами, — красотка, зажги мне свечу. Эрнесто ушел, а голос его, голос плавленное золото, все еще тревожит Имельде слух. Память. И сердце? По ночам Эрнесто учит Имельду ненавидеть музыку.