Адекватность автозамены

Никки четырнадцать. Никки четырнадцать и Никки едва достает до средних полок в супермаркетах, привстав на носочки (поэтому постоянно неловкое «Можете подать мне банку с кильками в томате, пожалуйста, спасибо, не за что»). У Никки смятые, слегка надорванные купюры в кармане, бутылка молока в пластмассовой тележке, натянутая пожелтевшая улыбка и небольшая задержка в развитии. Никки, ожидая свою очередь, быстро-быстро печатает в телефоне: «Макс, ты спишь? Если нет, то включай „Найт Гео Вайлд“, там сейчас будет передача про вымирающие виды акул», а затем потирает острым, нескладно-мальчишеским плечом вечно израненную щеку. За запотевшими раздвижными дверьми метет снег, в таком количестве, будто не успел к нужному сроку и решил нагнать все за раз, чтобы не подавали на него жалобы за неисполнение обязанностей. Впереди лениво выкладывает многочисленные покупки высокая деловитого вида женщина с пышным начесом и ярким ободком. Демисезонные бордовые сапоги на опасно тонкой шпильке то и дело царапают невымытый линолеум около кассы, но саму хозяйку это мало волнует. В ее мутных, нездорово-расслабленных глазах ничего не читается, а действия скорее механические, чем живые. Никки хотелось бы сказать, что она замерзла и не может согреться, поэтому выглядит такой неестественной и непонятной. «Слушай, Макс, что лучше — соленый попкорн или куриные крылышки? Не то чтобы это был самый важный вопрос в моей жизни и тыры-пыры, но все же? : В». Снежная королева, мусоля потрескавшимися тонкими губами незажженную сигарету, забирает шуршащие пакеты и проходит к выходу, деловито шагая от бедра. Никки, не смотря на щелкающего по кнопкам аппарата кассира, провожает женщину взглядом и продолжает перебрить пальцами по экрану смартфона, надеясь на адекватность автозамены. — С вас сколько-то долларов и сколько-то центов, — растягивая подобно жвачке слова, проговаривает сидящая по ту сторону невысокого столика девушка с каштановым объемным хвостом и оставляет от себя нехитрые приобретения Никки. Ники, решив задержать взгляд на продавщице, внимательно всматривается в черты ее лица и без единого раздумья вскрикивает /возможно, даже грубее и громче, чем положено/: «Гвен?!», и что-то подобия литра-двух испорченного молочного продукта с района груди бросается в район ног. /возможно, даже быстрее и неосознанное, чем следовало бы/ — Че сказала? — кассир опускает подбородок (как если бы на ней были очки, и она бы по привычке решила посмотреть за их пределы), и после скептично поправляет свой бейдж, где черным по желтой лазером выбито/выписано/зачеркнуто-как-если-бы-весь-мир-Никки-зачеркнутым-стал «Сабрина». — Я… прошу прощения, — Никки хватает пакеты и бежит к выходу, ощущая на лице после открытия дверей колючий острый снег. Снежинки ползут ей за шиворот и забираются за пазуху, а после растворяются без следа, встречаясь с ворсинками бирюзового свитера не по размеру. Волосы нещадно дерет ветер, ресницы тотчас обращаются в крошечные белоснежные сосульки и прилипают друг к другу подобно влюбленно-обреченным парам. Тонкие костистые пальчики Ники без перчаток крепко сжимают ручки пакета и мелко трясутся от холода. «Как твои родители решили отпраздновать?» «Я очень надеюсь, что тебе сейчас гораздо теплее, чем мне: С» Никки не смотрит в сторону на постоянной основе сломанного лифта и поднимается по лестнице, слыша свист ветра и постукивание своих зубов. Мимо проходят двери, обретшие собственную волю, желание и мысли, и они насмехаются над тем, какой жалкой кажется она в подстреленной темной куртке, прикрывающей разве что торс. Никки дрожит и стискивает пальцы до неприятного пощипывания, впивается обгрызенными ногтями в ладошку и вспоминает, куда она положила ключи. «Когда-нибудь, возможно, я открою приют для диких животных или что-то вроде. Если надоест, сдеру шкуры и постелю перед камином». Коридор встречает Никки затхлостью и резким запахом чего-то сгоревшего. Метнувшись на кухню, она обнаруживает безвозвратно сгоревшую индейку, которую она планировала съесть целиком, быстро и с чувством мести. Бросив обугленную тушку на стол, Ники достает молоко и отыскивает глазами кружку. «Звени, звени, мой маленький колокольчик. Боже, Макс, я ее наизусть знала в четыре года, разве не прикольно?». «Звени, звени, мой маленький колокольчик :)» Выпустив телефон из рук, Никки отхлебывает густое, не прокипяченное молоко и вытирает белые усы рукавом. Радио шипит из-за непогоды/из-за перебоя на линии/из-за того, что ди-джей уснул, и Никки забавит похрипывать ему в унисон, проходя мимо зеркала. Оглядывает и замирает. Каждый раз, когда она оказывается рядом с огромным, от пола до потолка, зеркалом, ей становится не по себе. «Говорят же, что они обладают магическими свойствами. Как думаешь, это правда?» Оглядывает и замирает. Свой впалый живот и неаккуратно выпирающие голодные ребра, ярко выраженные ключицы и совершенно не смахивающую на что-то женское грудь, затем ноги, кривые разбитые коленки и угловатые стопы. Рассматривает без особых на то причин, просто потому, что мать зачем-то поставила сюда это зеркало. — Ма-а-ам, ты печенье будешь? — кричит Никки, опуская кофту вниз. Из дальней комнаты, вперемешку с разговорами и хихиканьем, слышится: «Нет, Николетт», и Никки становится не то легче, не то тяжелее. Вроде как по сути джек-пот из угощений, а вроде как часы отбивают нужное во всей и всей стране время. Ники вздрагивает и бежит к телефону, радостно отстукивая подушечками пальцев: «Наконец-то оно наступило!», а потом отправляет в путь. Перед глазами мороком-миражом стоит кассир со жвачкой и вальяжным взглядом, которая носит имя Сабрина и точно не знает и никогда не знала никого по имени Николетт. Перед глазами стоит курящая опьяненная неизвестными средствами Снежная королева, которую не зовут Присс и которая никогда не видела никаких девочек с разноцветно-неестественными волосами. Перед глазами, вообще и по факту, стоит зажженная свеча и отдающая костром сгоревшая птица. «Иногда мне начинает казаться, что тебя не существует, Макс. Скажи, ты же существуешь, верно? Ты есть, и ты меня знаешь, да? И все когда-то было, верно? И ты сейчас, прямо сейчас, празднуешь это гребаное Рождество в своем гребаном доме в своей гребаной толстовке, и ты вспоминаешь обо мне, да? Да, Макс?», набирает Морзе по столу Никки и тушит свечку в надежде на то, чтобы без стыда в темноте сказать самой себе, что все нормально, и пойти спать. «С твоим пятнадцатым Рождеством, Макс».