Всё ещё

Ненависть. Яростная, абсолютная ненависть – вот то единственное чувство, которое осталось в ней спустя все эти годы, которое она знала гораздо лучше остальных ощущений. Она ненавидела в нём всё. Глаза – за слепоту и сияющие скверно-зелёные огни вместо них. Волосы – за их черноту и жесткость, за то, что когда она зарывалась в них тонкими пальцами, то обязательно путалась, и тогда гнев переполнял её. Она ненавидела его длинные витые рога, за которые оказывалось чертовски неудобно хвататься в пылу выяснения отношений, из-за ребристости которых и так стёртые ладони постоянно были испещрены мелкими порезами. Острый язык, шершавый и царапающий кожу даже при лёгком прикосновении. Его тёмные губы, змеившиеся в ехидной ухмылке при каждом взгляде на неё, произносившие столь мерзкие вещи, за которые многие другие уже давно бы лишились жизни. Но не он. Она терпеть не могла его крепкие, сильные руки, готовые в любой момент переломить ей какую-нибудь кость или свернуть шею, требовательно прижимавшие её к обжигающе-холодной, в контраст разгорячённой коже, стене его темницы. Когти цвета обсидиана, раздиравшие её оболочку, сереющую в блёклом сиянии редких светочей под потолком. Новые раны накладывались на старые, постоянно кровоточили и плохо заживали, малейшие движения отдавались болью, но боль была ей неведома – воинская привычка брала своё. И в этом они с ним оказались схожи, с чем она тоже не могла смириться. Чтобы у них были общие черты? Да ни в жизнь. Она не допустит. Её выводили из себя переливающиеся скверным блеском татуировки, уродовавшие его мощную грудь, к которой она часто оказывалась прижатой теми ужасающе-противными руками-тисками. Его объятия – самая настоящая клеть, а она ненавидела отсутствие свободы. Ещё довольно сильно мешали широкие кожистые крылья, которые порой также выступали в роли удерживающего предмета. Ей хотелось изувечить их, отрезать, оставив, однако, отростки как жалкое напоминание о его былом могуществе и о том, кто победил его. Это желание было даже сильнее первого. Она разгоралась от одной только мысли, как он, гниющий заживо в вечном мраке камеры, в полузабытьи и бреду с шипящей ненавистью в сорванном голосе будет шептать её имя, имя, которое станет для него мукой лишь при одном упоминании. А она получит истинное, ни с чем не сравнимое удовольствие, наблюдая за корчащимся в пылающей агонии, сломленным пленником. Любое проклятие из его уст, которое она обязательно услышит, станет музыкой для её ушей, очередным доказательством превосходства и её господства над ним. Сладкий вкус победы и торжества праведных сил уже чувствовался языке, распаляя аппетит. Скоро. Скоро придёт час, и он получит по заслугам. Загубленные души будут отомщены. Справедливость в её лице восторжествует. Но пока этого не случилось, и она не теряла времени зря. Слабые места своего противника надо знать. Она изучала и в своём рисковом деле продвинулась довольно далеко, однако у этого плана были и свои изъяны. С каждой новой подмеченной деталью учился и он, находя брешь в её обороне, которой в следующий раз не брезговал воспользоваться. Их встречи ожесточались по нарастающей - это противостояние было вечным, и ни одна сторона не собиралась сдаваться. Каждая последующая схватка выходила всё более пылкой и изощрённой, страстно-ненавистной. Между ними уже давно не мелькали искры, между ними горел и разгорался с новой силой огонь войны, бессмысленной и беспощадной. Хотят ли они её завершения? Внезапный ответ приходит откуда-то из глубин сознания: ни за что. Ей до одури нравится эта битва. То, как он разрывает клыками её губы, впиваясь, чтобы испробовать крови, как заводит её руки далеко наверх, что она не может ими пошевелить. На сжатых запястьях наливаются сливовым цветом гематомы, плечи готовы оторваться в любой момент из-за напряжения, но он не пощадит её, нет. И она вынуждена придумывать способы, чтобы вернуть себе первенство, преимущество и наконец одолеть его, своего самого заклятого врага. Против ли он? Она не замечает, ибо уже совсем потеряла рассудок, оставив здравые мысли где-то далеко позади, за дверями этой камеры. Ей движет только ненависть. Пламя её души не имеет границ и не видит преград, вместе с ним приходят и силы, и она всё-таки высвобождает одну руку, принимаясь применять полученные о слабостях знания на практике. Лишь только ладонь касается рога, как извечная тишина клети оказывается прервана глухим волчьим рыком. Чей? До этого нет никакого дела, ибо сейчас они оба похожи на диких волков, которые борются за выживание в холодном жестоком мире. Отступать некуда - в спину упирается лёд каменных стен, а вокруг - сплошная тьма. Ненависть струится из их уст рекой, и они растворяются в первозданной шелковой материи, постоянно принимающей их по-матерински приветливо. Все планы в очередной раз полетели в Бездну. Да ну и пусть. Она сходила с ума от такого преступления собственных принципов. Рискованно, но она всегда бросала вызов любой опасности, в конечном итоге побеждая. А что касалось этого случая… Отсутствие здравомыслия, хаос в своих рядах на войне ведёт к верному поражению. Она знала это, как никто другой, и потому в её отряде всегда царила идеальная дисциплина. Нарушение каралось сурово - таков устав для всех. Но не для него. Она ненавидела неповиновение, он же был его воплощением в абсолюте. И каждый раз уходя из его мрачной обители, она думала, что надо бы заняться перевоспитанием, сделать его образцом поведения, её ручным пленником. Чтобы он боялся думать о ней, но со всей наглостью осмеливался, чтобы пылал от отвращения и содрогался от желания, чтобы, когда она предстает его виду, падал ниц, как это делает страшащийся и ненавидящий своего господина раб. И тогда всё будет именно так, как и должно, как правильно. Ведь в этом забытом Элуной месте она – закон, мерило истины. Она – его повелительница, факт чего он, впрочем, признавать отказывался. Прошло столько времени, но он всё ещё боролся. Она не отставала. Их жизнь зависела от этой войны: исчезни один, другой бы долго не протянул – а это отрицали уже оба, хотя уже и вполне осознанно понимали, что порознь они – ничто. Но при этом всё ещё ненавидели друг друга.