Последние узы

2000 год. Лето Дом такой же, каким остался в твоей памяти, только ярче, даже цветов перед ним стало больше – Джеймс увлекся садоводством. Ты медленно бредешь по дорожке, ощущая, как пульсирует садовая магия. И только увидев взрыв цвета у забора, ты замираешь. Новое увлечение Джеймса. Люпины. Прекрасное облако люпинов пропитывает воздух удивительно резким запахом, окутывая, как туман. Как вторая кожа. Ремус. Они зловещего тёмно-фиолетового оттенка, напоминающего синяки, но по краям лепестки светлеют до мучительно-розового цвета, настолько нежного, что хочется сорвать их и сжимать до тех пор, пока пальцы не окрасятся сладкой кровью сока, а смятые лепестки не прилипнут к коже. Ты вспоминаешь, как Ремус много лет назад лежал, вытянувшись, у озера; вспоминаешь изгибы длинной загорелой спины, хотя дотрагивался до неё лишь через слои одежды, да и то мимоходом. Каждый покрытый потом изгиб, и... – Сириус? Дыхание перехватывает, и ты не в силах повернуться: – Да? – Знаю, – смеётся Лили, – Джеймс на совесть потрудился в саду, но, может, ты всё-таки зайдёшь? – Тут, видимо, она замечает, какие цветы ты разглядываешь, и тихо спрашивает: – Как Ремус? Твои ладони в карманах становятся мокрыми от пота. – Хорошо, – отвечаешь ты, так и не повернувшись, – у него всё хорошо. 2000 год. Зима В следующий раз тебе позволяют навестить его зимой – холодно, и пальцы, сжимающие в кармане записку от Дамблдора, онемели. Ты устало идёшь, оставляя на снегу следы с меткой в форме полумесяца, по центральному парку к офису с маленьким окном, в котором горит золотистый свет. Вселяющий надежду. Смешно, конечно, что свет вселяет надежду. Как ни посмотри, но Ремус в тюрьме, пусть с хорошим питанием и горячим чаем, но в тюрьме. 2001 год. Лето Они внимательно изучают твоё разрешение с подписью Дамблдора и министерской печатью. Да, опекун оборотня. Единственный, кому позволено его навещать. – Мистер Блэк. Ты оборачиваешься и видишь молоденькую медсестру с заткнутым за ухо пером с золотым наконечником. Опять новенькая. Она улыбается, и ты растягиваешь губы в ответ, но, видимо, это больше похоже на оскал, потому что улыбка медсестры гаснет. – Я... я проведу вас к мистеру Люпину, сэр. Вы не могли бы... следовать за мной? 2001 год. Зима Конечно, его комната – в отделении для оборотней. Ты моргаешь, чтобы рассмотреть табличку. По-прежнему так странно думать, что Ремус здесь, думать, что... 2002 год. Лето – Сириус. Он улыбается тепло и устало – как всегда. Из-за седины, тронувшей виски, он выглядит изможденнее, но почему-то добрее. – Ремус. Вас разделяет защитное заклинание – конечно, дотронуться нельзя, – которое не даёт освидетельствованному оборотню кого-нибудь укусить. Ремус спокойно складывает руки на коленях, будто зная, что тоже не может тебя коснуться. – ...Как дела? Он говорит. Спрашивает, понимая, что вопрос бессмысленный, и эта вынужденная любезность кажется неуместной в камере смертника после года молчания. – Как всегда. – Смешно, но ты волнуешься. – Альбус все еще пытается добиться от министерства отмены декрета об оборотнях... – Сириус! Ты вскидываешь голову: – Да? – Давай не будем об этом. Некоторое время ты неловко молчишь. – Ладно. Теперь Ремус нервно теребит брюки. Те же самые, что в прошлый раз, понимаешь ты. Та же самая модель – тёмно-серые в синюю полоску. – Как Джеймс, Лили? Назад, к нейтральной теме. – Препираются, как обычно. – Ремус улыбается. – Ну, знаешь, каждый раз прихожу и попадают на очередную ссору – конечно, потом они мирятся, но дня на два, не больше. – Путь истинной любви гладким не бывает, – фыркает Ремус. На миг его глаза вспыхивают пугающим янтарным цветом, но потом он снова отодвигается назад, и потрясение криком отдается у тебя в груди: «Путь...» На этот раз ты не дожидаешься просьбы. Вынимаешь тяжёлую книжку из рюкзака, до последней главы осталось совсем немного. Быстро перелистываешь на нужное место, пока Ремус не сказал что-нибудь ещё. Пока не сделал всё хуже. 2002 год. Зима – Принёс? Кровь громко пульсирует в голове, и ты с трудом киваешь. Вытаскиваешь из рюкзака книгу. Один и тот же ритуал – год за годом, каждый раз, когда ты приходишь. Несколько минут невыносимой светской беседы – Джеймс, Лили, политика, – а потом чтение... Единственное, что ты можешь ему дать. Единственный проблеск свободы. Ты не оставляешь ему книгу, не оставляешь её в больнице Святого Мунго, зная, что ему важнее, когда читаешь ты – ты, видевший его в лесу, видевший, как он бежал лапами зверя, обнюхивал шерсть, и рычал, и дочиста вылизывал раны в сверкающем потоке на отмели. Когда ты читаешь, его глаза всё так же по-волчьи отливают золотом. Блестят они и сейчас, когда ты открываешь книгу, поглаживаешь страницы и поднимаешь на него взгляд, а потом начинаешь читать. Не нужно объяснять, что эта глава последняя, Ремус знает и так, потому что в молодости выучил этот роман наизусть. Именно тогда он, бронзовый от загара, летом лежал у озера, а ты ему читал... 2003 год. Лето – «Ихеты не знают, что летом в эту долину забегает один лесной зверь. Это крупный волк с великолепной шерстью, и похожий и непохожий на других волков. Он приходит один из веселых лесных урочищ и спускается в долину, на полянку между деревьями. Здесь лежат истлевшие мешки из лосиных шкур, и течет из них на землю золотой поток, а сквозь него проросли высокие травы, укрывая золото от солнца. Здесь странный волк некоторое время сидит в задумчивости, воет долго и уныло, потом уходит. Не всегда он приходит сюда один. Когда наступают долгие зимние ночи и волки спускаются за добычей в долины, его можно увидеть здесь во главе целой стаи. В бледном свете луны или мерцающих переливах северного сияния он бежит, возвышаясь громадой над своими собратьями, и во все могучее горло поет песнь тех времен, когда мир был юн, – песнь волчьей стаи...» Он всё так же теребит серые в синюю полоски брюки. Последний отзвук твоего голоса затихает в комнате. Ремус на тебя не глядит – он смотрит вдаль, искрящийся золотистым янтарем взгляд устремлен в окно за твоим плечом. Ты знаешь, что чары сдерживают его, но душа его далеко отсюда, волк бежит через поле, под быстрыми, грубыми лапами – тёплая трава. – Конец. Его голос тебя пугает. Ты отводишь взгляд от его губ – ещё мгновение назад Ремус казался таким свободным и почти улыбался. – Да. – Конец. Тишина невыносима. Больше он ничего не скажет и не посмотрит на тебя, и ты снова жалеешь, что не можешь к нему прикоснуться – провести ладонью по гладким плечам или безупречно выбритому подбородку. Ты уходишь, а он все еще сидит лицом к окну – только теперь закрыв глаза – и кажется обычным человеком, уставшим и попавшим в ловушку, из которой не выбраться. В глазах нет волчьего блеска. И на миг ты вспоминаешь его запах той ночью, когда вы спали у озера: мускус, и шерсть, и вода; земля, и пот, и листья. Тебе не хочется представлять, что он сейчас чувствует, измеряя шагами запертую камеру с голыми стенами и не слыша ни пения птиц, ни музыки разгрызаемой кости. 2003 год. Зима Новость ты узнаешь у Поттеров. У камина тепло, ступни утопают в ковре. Покачивая в руке бокал вина, ты слушаешь шутки друзей. Лёгкий стук в кухонное окно не удивляет – наверняка это вечерняя почта. Джеймс, продолжая разговор, садится рядом, а Лили идет открывать окно. Тебя охватывает неприятное предчувствие, когда Лили внезапно замолкает. Несколько секунд тишины, а потом Джеймс с легким удивлением смотрит в сторону кухни: – Лили? Вдруг раздаются рыдания. – Лили? – Джеймс встает и, бросив на тебя тревожный взгляд, идет на кухню. В горле словно ледяной ком, и внезапно ты понимаешь – понимаешь, что случилось. Ты ни капли не удивляешься, услышав через пять минут крик Джеймса и звук разбитого стекла. Ты идешь в кухню: Лили стоит на коленях на полу и плачет, раскачиваясь и зажав в руках измятый пергамент. Джеймс всё ещё кричит: «Нет, он не мог, он не мог, ОН НЕ МОГ!», а сова, к лапке которой привязана синяя министерская лента, спокойно сидит на подоконнике. Ты не думаешь о приличиях, вырывая письмо из рук Лили и разглаживая его на столе. Джеймс садится рядом с ней и слегка обнимает. Не крепко. Нет, совсем не крепко. Ты читаешь письмо и не вникаешь в его смысл. Четыре дня назад, за неделю до твоего запланированного посещения, Ремус покончил с собой. Он уговорил новую медсестру разрешить ему заняться утренним туалетом в одиночку – она вернулась через несколько часов и обнаружила его лежащим ничком на полу, с потускневшим янтарным взглядом, в луже крови из перерезанного бритвой горла. 2004 год. Лето Ремус не оставил письма. Ни тебе, ни кому-то ещё. Ни Джеймсу, ни Лили, ни даже, прости господи, Питеру. Ни Дамблдору. Ни чертову министерству, которое так и не может справиться с шумихой из-за смерти оборотня – борцы за гражданские права выступают на каждом углу, требуя, чтобы с заключенными обращались лучше. Рита Скитер с ликованием строчит обличительные статьи. Сколько сов с просьбой об интервью ты получил? Сколько вспышек камер сопровождало твой выход из дома? Ты слышишь шёпот: «Опекун оборотня». И иногда: «Любовник оборотня». Но ничего не меняется. Министерство не собирается менять свою политику, и всеобщее безумие утихает. И скоро ты сможешь смотреть на деревья, на траву, на весь свободный мир, не вздрагивая. Это всё слишком… и совершенно бессмысленно… и это всё… У тебя в рюкзаке тяжёлая книга. Книга, которую бы ты прочитал ему – начал бы читать, когда закончилась предыдущая. Летняя ночь. Тьму пронизывает свет лампы со свечой у тебя на столе. Для этого времени года слишком тепло, и запотевший стакан с остывшим кофе скользит под пальцами. Ты слышишь тихое уханье из угла – сова спит. Медленно, очень медленно ты тянешься и касаешься матерчатой обложки книги старинного маггловского автора, одержимого волками. Страницы заполняют суровые пустыни и стремительные потоки – звуки и образы, которыми ты столько лет кормил Ремуса во время своих посещений. За окном поет сверчок, и на пожелтевшую страницу падают отблески света. Ты проводишь по ней пальцами, вдыхаешь запах старых чернил – и хрипло произносишь название. Твой голос звучит грубо – не мягкий баритон, который он любил. Сколько ты ни с кем не разговаривал? Неважно. Ты не можешь объяснить, зачем открыл книгу на странице, которую больше всего хотел ему прочитать. Почему чувствуешь, будто не один в этом маленьком доме – почему тебе кажется, что здесь есть пара янтарных глаз, отстраненно смотрящих в окно, гладкие тёплые плечи под тонкой хлопковой рубашкой, чуткие уши, слушающие твой голос. «Наступила ночь, высоко над деревьями взошла полная луна и залила землю призрачным светом... Последние узы были порваны. Люди с их требованиями и правами больше не связывали его». И тут ощущение, что ты не один, исчезает, и ты понимаешь, насколько сейчас смешон – читая книгу мертвецу, мертвому волку, одной на двоих душе – тех двоих, которых ты любил и, возможно, всё ещё безумно любишь. «Последние узы были порваны», – шепчет ветер. Внезапно в комнату врывается порыв ветра и бешено перелистывает страницы. Несколько секунд ты сидишь на сквозняке, а потом закрываешь глаза. Открыв их, замечаешь, что свеча погасла.