Бордовый над сизым

      Велосипедки были непозволительно облегающими. Они стягивали кожу, туго давили на мышцы, с внутренней стороны были слегка влажными от пота. В промежности было слишком узко, чтобы член лежал хоть сколько-нибудь удобно. Всё, о чём он мечтал, — скорее добраться домой и запустить руку в боксеры, успокаивая ноющий член. Внизу всё гудело, будто он стоял на плите, которую бомбили отбойным молотком. Он чувствовал это так явно, что почти верил в то, что вибрация исходит снаружи от чего-то в его окружении, а не изнутри собственного тела.       Он представлял, как выглядел только что на сцене, в этих блядских шортах и рубашке, еле застёгнутой на пару нижних пуговиц. Как сияла его неприкрытая грудь и ключицы, измазанные сценическим блеском. Думал, насколько сильно выделялись жилы и вены на его руках, и было ли заметно, что хоть футбола стало меньше в его жизни, но бёдра оставались всё такими же крепкими.       Его заинтересовали те ощущения, которые он почувствовал в своём теле, когда его мозг наполнился этими мыслями. Он горел. Буквально полыхал. И его встающий член угрожал велосипедкам застрять на его заднице насовсем.       Кстати о заднице… Пожалуй, она тоже выглядела довольно хорошо, туго обтянутая эластичной тканью. Возможно, шорты были даже на размер меньше, чем следовало бы надеть. Уж слишком под ними угадывались все изгибы и выпуклости. Но для кого это было препятствием? Не для Тарьяй.       Единственное препятствие, которое сейчас волновало его, — расстояние между театром и его комнатой, в которую он стремительно рвался попасть.       Он натянул джинсы прямо поверх велосипедок, чтобы за дорогу домой не упустить этого ощущения — фантомной руки, сжимающей его член. Скинни только добавляли желанной тесноты, хотя уже и начинали причинять боль. Но он нарочно опустился на свободное сидение в метро, чтобы ощущать это самое неудобство. Чтобы чувствовать это, ограничивающее любые движения, давление. Он ёрзал задницей, пытаясь притереться пахом к собственной ширинке, не привлекая к себе слишком много внимания в общественном транспорте. Его рука была готова вот-вот ткнуться пальцем в петельку для пуговицы и дать себе немного свободы. Но это был всего лишь импульс, инстинкт самосохранения, рефлекс — убрать раздражитель, толкающий к дискомфорту. Но он запретил себе. Сосредоточился на тройном напоре из хлопка, спандекса и джинсы на своём члене. И чуть было не простонал в голос, когда понял, насколько это нравится ему.       Его бёдра горели от отёка передавленных сосудов, но он терпел до последнего, сжимая зубы, когда приближался к дому. Путь по ступенькам лестницы занял считанные мгновения. И как только дверь комнаты за его спиной захлопнулась, он позволил себе выпустить тонкий полувздох и полустон. До безумия хотелось наконец-то сорвать с себя всю эту одежду на нижней части тела, и хорошенько размять затёкшие мышцы, но он не торопился. Отчего-то претерпев финальную часть спектакля и весь путь домой, он не спешил освободить себя от неудобного сдавливания — именно сейчас, в своей комнате, он почувствовал, как резинка трусов идеально давит на головку его стоящего члена. Как будто он сжимает его рукой в нужном месте, у уздечки, но при этом рук он совсем не использует.       Он открыл ноутбук, чтобы загрузить что-то подходящее для разрядки, держа при этом ладонь поверх ширинки на своём паху, то ли прикрываясь, то ли обхватив теперь такую чувствительную к касаниям плоть.       Вкладка браузера первым делом привычно открылась на странице twitter, прежде чем он успел зайти на pornhub. Закрыть ненужную вкладку он не успел: внимание привлекло видео с мелькнувшей на нём фиолетовой рубашкой. Его собственной рубашкой. Два клика, и видео растеклось на полный экран, а в уши ударил звук собственного голоса.       Да, как он и думал, всё смотрелось действительно хорошо. Он бы даже посмел сказать — запредельно хорошо. Он не был каким-нибудь самовлюблённым мудаком, нет же. Просто всё это перед его глазами смотрелось сейчас так гармонично и остро, так маняще и пикантно, что он просто не сдержался. Его член уже готов был прорвать все три тесных слоя ткани, чтобы только ему наконец уделили внимание. Поэтому он просто уставился на свои плавные движения на видео и опустил язычок ширинки.       Стон удовольствия и облегчения раздался, когда джинсы и велосипедки спустились до колен, а рука скользнула в мягкие боксеры. Член был фантастически горячим, будто вся кровь его тела прилила именно в это место. Судя по тому, чем он занимался, вся кровь из головы ушла вниз в самую первую очередь. Он откинулся в кресле и, вильнув бёдрами, скинул с них трусы, опуская их и всё остальное с колен к самим щиколоткам. Мириады щекочущих мурашек прошлись по его коже, когда передавленный ранее кровоток вернулся в своё русло. Его мышцы отомлели, передавая в мозг приятные расслабляющие сигналы. Как же это было хорошо. Тарьяй бросил случайный взгляд на шкаф у компьютерного стола и увидел в отражении зеркальной двери свой собственный затуманенный взгляд. Он оттолкнулся ногой от пола и откатился на кресле, разместившись прямо напротив зеркала. Тарьяй смотрел на своё полыхающее лицо с приоткрытыми засохшими губами несколько долгих секунд, прежде чем раздвинул бёдра, широко расставив ноги перед самим собой. Вид был захватывающий. Он был уже настолько возбуждён, что это совсем перестало смущать его и быть хоть сколько-нибудь странным.       Ему нравилось. Ему хотелось. Ему было так необходимо.       Он отпустил свой член и медленно провёл наружной стороной кисти от промежности вниз, по внутренней стороне бедра. Касание было правильным и нежным настолько, что захотелось повторить. И он себе не отказывал. Тёплые пальцы гуляли по коже крепких бёдер, заставляя член импульсивно подёргиваться, отзываясь на желанные касания. Он чувствовал, какой бархатистой была его кожа, какими мягкими были короткие волоски между бёдер. Он постанывал от своей ласки, внимательно всматриваясь в картинку в зеркале. Это было по-настоящему красиво. Он на мгновение позавидовал самому себе, потому что истекающий смазкой парень был ахуительно привлекателен и горяч.       Он коснулся еле заметного синяка почти у сгиба ноги. Пока он стоял, тёмно-сизого пятнышка практически не было заметно — свисающие яички прикрывали весь вид. Он погладил его двумя пальцами, прикрыв глаза, будто вспоминая, как получил эту отметину.       Он оглаживал её, то слегка нажимая, то касаясь лишь кончиком пальца, обводя по контуру. Его глаза отражали в зеркале самую непроглядную черноту, с которой не сравнится даже темнота безлунной ночи, — он желал себя.       Он поймал себя на мысли, что если бы мог дотянуться, то поставил бы свежий засос на упругой ляжке, прямо поверх старой отметины. Хотел почувствовать саму интимность этого момента, как бархатистые яички касаются его щеки, когда он присасывается к нежной коже, лопая мелкие капилляры. Но это было физически невозможно, поэтому он мягко взял яички в одну ладонь, а второй крепко обхватил своё бедро, надавливая большим пальцем на место, рядом со сходящим синяком, и впиваясь в него ногтем. Всё как в прошлый раз. Крепко сжать, до исступления, до гематомы, до хриплого хныканья. И, чёрт возьми, как же это ему нравилось. Его тело реагировало на боль и на ласку одинаково чувственно, идеально слаженно. Соски напрягались налитыми бусинками, внизу живота растекалась жгучая лава, член истекал возбуждённым соком. Он отнял палец и увидел её, бордово-бурую отметину, которая за ночь станет синеющим напоминанием.       Он оглаживал и сжимал внутреннюю сторону бедра, проскальзывая другой рукой под яички и постукивая подушечкой пальца по жаркому входу. Внутрь он проникать не думал: ему нравилось дразнить себя, держать на рубеже между желанием получить и реальным обладанием самого себя. Ему нравилось балансировать на этой грани, доводя себя до исступления. Поэтому он максимально сжимал мышцами свой вход и так же настойчиво стучался туда пальцами. Рвался и не пускал. Игрался, зажмуриваясь в истоме.       Он продолжал сжимать длинными пальцами свои ляжки, то оставляя синяки, то пробегаясь трепетными касаниями острых ногтей, оставляя на шёлковой коже тонкие покрасневшие полосы, которые через несколько секунд пропадали. Ощущение крепких, тёплых, заботливых рук на своём теле доводили его до восторга. Он обожал это ощущение. Самым важным было то, что он не представлял никого хозяином этих рук, не представлял никого рядом — это не было нужно. Ему не нужны были ни чьи руки, лишь он знал себя так хорошо, чтобы зависать на этих ощущениях до крайнего возбуждения. Ему никто не был нужен, когда у него был он сам. Он впадал в безумие, когда видел себя таким открытым перед самим собой, таким отзывчивым. Ему оставалось только пройтись несколько раз туда-сюда сжатым кулаком вокруг члена; оставалось чуть придушить головку, сжимая между пальцами; оставалось только назвать себя своим именем и разрядиться бурным потоком, впитывая всё доступное ему удовольствие, простанывая своё любимое:       — Тарья-яй…