No questions

      В дверь скребутся — Хэ Тянь безошибочно узнает этот звук.       Не было случая, чтобы он не услышал, как Рыжий приходит домой. У него как веревочка привязана к последней паре ребер: дергает тихо и остро, я здесь, впусти меня, я не могу вставить ключи.       Дверь открывается в квартиру, а не на лестничную клетку. Это не случайность, Хэ Тянь купил другую и вызвал мастеров уже на второй неделе, после того, как Рыжий просто упал на пол, пытаясь отойти от открывающейся створки. Он стоял рядом и играл желваками, пока два немытых мужика в комбинезонах меняли петли, и не разговаривал с Хэ Тянем до самого вечера, только хмурился весь день и буркнул в итоге: я сам мог, вообще-то. Добавил: я на это учусь. Ты че, думаешь, херово учусь?       В общем, Хэ Тянь готов подставить руки, чтобы поймать его, но сегодня Рыжий шагает в квартиру сам, отводит глаза в светлых ресницах, громко втягивает кровь с губ в рот. Хэ Тянь закрывает за ним и задирает подол футболки, осматривает корпус, за футболку же, не касаясь, разворачивает к себе спиной. Осторожно прижимает темный синяк на лопатке: дернется, зашипит, или не надо смазывать? Рыжий молчит, трет запястье, Хэ Тянь трогает выступающую косточку рядом с его пальцами: повредил или просто так?       Тот коротко мотает головой и крутит кистью: все в норме.       Иногда Хэ Тянь не знает, нужно ли это Рыжему. Возможно, это все нужно только ему самому, а Рыжий зачем-то терпит. Иногда Рыжий блаженно прикрывает глаза под его руками, и Хэ Тянь думает: нет, не ему одному.       Он невесомо придерживает Рыжего за голову и, увернувшись от разбитого рта, прижимается губами ко лбу. Объясняет недовольно сдвинувшимся бровям:       — Кровь.       — Брезгуешь? — щерится Рыжий, и Хэ Тянь замечает, что зубы у него тоже красные. Прижимает палец к раскрывшейся ранке — тот шипит и отшатывается, плюет: — Ты дебил?       — Больно, — говорит Хэ Тянь и не отстраняется, когда Рыжий все-таки вжимается ртом в рот — на языке сразу становится солоно.       Хэ Тянь ненавидит и обожает такие поцелуи за то, что его, отмудоханного, нельзя трогать — никогда не знаешь, что заденешь. И Рыжему, похоже, очень хочется, так что лучше сейчас, чем потом нажраться заживляющей мази — сама она безвкусная, но ощущения так себе.       Он за футболку тянет его в ванную.       Рыжий расслабленно откидывается затылком на кафель, и Хэ Тянь промывает, мажет, заклеивает — нет такой первой помощи, которую он не научился оказывать, живя с ним.       Рядом с ним.       Это почти не звучит дико. Почти.       Он касается пальцами щеки Рыжего, тот тянется взять их густо намазанными губами и лениво приоткрывает глаза, не находя — Хэ Тянь не для этого заляпал мазью полотенце. Они долго смотрят друг другу в глаза, прежде чем Рыжий с чувством выдыхает:       — Бля, да как хочешь, — и встает. С наслаждением потягивается, нависая над сидящим на краю ванны Хэ Тянем, футболка на нем задирается, и тот, хмыкнув, кладет руки на жилистые веснушчатые бока. Рыжий так и замирает с поднятыми руками, глядя, как Хэ Тянь собирает с него веснушки — сначала пальцами, потом губами. Языком. Мелко дрожит под гладящими живот ладонями. Неловко опускает обклеенную пластырями руку ему в волосы и говорит:       — Пошли, я сделаю пожрать.              Рыжий далеко не сразу позволяет обнимать себя подолгу. Он как будто не понимает, как это. Зачем это. Как это работает.       Рыжего вообще сложно обнимать первое время: он словно ждет подвоха, что вот сейчас его ущипнут, или ударят, или повалят на землю, или швырнут куда-нибудь — словом, объятия ставят его в невыгодное с точки зрения обороны положение. Даже при поцелуе можно въехать по морде, а вот в объятиях — попробуй дернись, пока завернут в другого человека с ног до головы.       Когда Хэ Тянь заезжает за ним на учебу (Рыжий не хочет, чтобы он делал это чаще раза в неделю, потому что иначе, видимо, будет подозрительно), то в очередной раз становится свидетелем интересной сцены. Маленькая девчонка с курса предлагает Рыжему обняться. Тот предсказуемо сереет и задирает подол футболки, показывая синяк, мол, не сегодня. Девчонка отваливает.       Рыжий кивает Хэ Тяню рассеянно и дергает головой:       — Я покурить не успел в перерыве.       Они обходят корпус и влезают куда-то между колодой досок и горой щебня. Хэ Тянь не удерживается от ехидного замечания о пожарной безопасности и удостаивается испепеляющего взгляда и молчаливого позволения затягиваться у Рыжего из рук (приходится неудобно наклоняться, а чужие мозоли царапают губы, зато можно придерживать его за запястье, облизывать пальцы и смотреть, как от этого у Рыжего загораются уши). Рыжий молча пускает дым носом и даже не думает шарахаться, занятый какими-то своими мыслями, когда Хэ Тянь прижимается к его спине, прихватывает губами короткие волосы за ухом — только подает сигарету наугад повыше плеча.       — Я смотрю, ты не любитель обниматься с дамами.       — Вот еще, — фыркает Рыжий, и дым идет у него сразу изо рта и носа, будто его горло — жерло вулкана. Будто он сам — вулкан. Не так далеко от правды, впрочем. — Херня это все. Не люблю. — Он сует через плечо почти докуренную сигарету, Хэ Тянь отталкивает его пальцы языком, и Рыжий, затянувшись до фильтра, тушит ее о подошву и кидает в начинающую жухнуть траву.       — Мусорить нехорошо.       — Я ебал, — огрызается Рыжий, и Хэ Тянь с притворно усталым вздохом больно вонзает пальцы ему в бок:       — Поднял и выбросил.       — Да бля, ладно, ладно, че ты сразу! — взрывается тот и наклоняется. Сует бычок в карман.       Стоит ему распрямиться, как Хэ Тянь притягивает его к себе, обхватывая обеими руками почти в борцовском захвате — на случай, если начнет вырываться от неожиданности, но Рыжий не козлит и спокойно укладывается щекой к шее, сует холодные руки Хэ Тяню в карманы и стоит, постепенно расслабляя напряженную спину под его ладонями.       — Не любишь, — насмешливо замечает Хэ Тянь и шеей чувствует, как тот кривит рот.       — Так то с… — в карманах происходит вялое шевеление, видимо, Рыжий хочет вынуть руки, чтобы показать «кавычки», но ленится, — …дамами, хуле ты в дамы записался, я чет не понял. — Хэ Тянь прижимает его лопатки плотнее, и Рыжий после паузы передергивает плечами, трется щекой о шею и выдыхает дымно в воротник: — Ну. Нормально.       Хэ Тянь об этом не знает, но кроме него и мамы Рыжего за всю жизнь не обняла ни одна живая душа.       Хэ Тянь об этом не знает, но кроме него и мамы Рыжего за всю жизнь не захотела обнять ни одна живая душа — и даже та маленькая девчонка с курса на самом деле просто вытянула фант и все никак не может его исполнить.       Хэ Тянь об этом не знает, но объятия — возможно, именно то, чего Рыжему так долго не хватало.              Хэ Тянь не говорит Рыжему, сколько зарабатывает на самом деле. Не говорит, что мог бы не работать в принципе. Рыжий не спрашивает. Хэ Тянь тоже не спрашивает. Почему он приходит побитый. Где и кем он подрабатывает (Рыжий угрюмо изучил его лицо, впервые заявившись разукрашенным, и очень веско пообещал, что не занимается и не связывается ни с чем незаконным. Хэ Тяню этого хватает).       Он не спрашивает, откуда у Рыжего привычка по утрам вместо нормального чая разводить в холодной воде несколько крупинок кофе.       Не спрашивает, что случилось с его отцом.       Не спрашивает, зачем ему бейсбольная бита.       Хэ Тянь не спрашивает и не будет спрашивать, пока Рыжий тоже не задает ему неудобных вопросов.       Их мир: тесноватая квартира, пропахшая книгами, клейстером и карри, идеальный порядок в аптечке, еще более строгий — на кухне. Поездки к матери Рыжего не реже раза в месяц, по дороге — обрывочные разговоры о том, какой породы они бы завели собаку, если б завели, так и не приводящие к собаке. Совместные походы в продуктовый (потому что каждый не хочет идти сам). Будильник с «Металликой» на шесть-тридцать и с Рахманиновым — на семь. Тотальное отсутствие вопросов. Абсолютное отсутствие вопросов. Вопросный вакуум.       У Хэ Тяня есть на это свои причины.       Не то чтобы он стеснялся достатка своих родителей, но деньги всегда, неизбежно и неудержимо, портили его отношения с людьми в той же мере, в какой облегчали все остальное, и с некоторых пор Хэ Тянь взял за правило не демонстрировать реальное положение дел кому бы то ни было без острой необходимости.       На вид он экономист с достатком выше среднего, но не более. Без выкрутасов. Вернее, с выкрутасами, но не стоящими внешне столько, сколько на самом деле.       Тем более, он знает, как Рыжий относится к мажорным наследничкам богатеньких папиков. Спасибо, не надо.              Хэ Тянь заставляет себя не морщиться, когда у подъезда прямо перед ними, загораживая проход, тормозит здоровенный тонированный «бентли». Рыжий отскакивает с дороги с громким «ёпт» и дергает его за куртку:       — Че застыл?       — Это за мной, — нехотя отвечает Хэ Тянь, глядя через стекло на водителя. Водитель стучит по наручным часам. Просил же сотню раз.       Рыжий переводит взгляд с него на машину, потом обратно, хмурится:       — У тебя че, с мафией какие-то дела?       — Это отцовская. — Рыжий морщит лоб, вспоминая.       — Эт че, он на такие тачки зарабатывает в этой, — он быстро поднимает глаза к небу: видимо, в его картине мира компании, зашибающие бешеные деньги, приравниваются к богу. — Кем он там работает-то тогда?       — Владельцем, — мрачно отрезает Хэ Тянь и ждет истерики. Рыжий снова морщит лоб, снова хмурится:       — Не шутка.       — Не шутка.       — Ни хера, может, трешку тогда снимем? — он без стеснения обходит «бентли» по дуге, наклоняется, разглядывая хромированный радиатор, присвистывает. Подходит ближе, тянется к крылатой эмблеме и отскакивает от резкого гудка, взрывается: — Да не трогал я, че блядь сразу-то!       — Это мне, — возражает Хэ Тянь и пожимает плечами. — Долго не сажусь.       — А, ну так иди, че встал-то.       — У нас все нормально? — уточняет Хэ Тянь, и Рыжий напрягается:       — Не должно? Эй-эй, — он отскакивает, не давая себя поцеловать. — Этот упырь ваш заложит еще, ну нахер, я не подписывался.       — Подвезти? — предлагает Хэ Тянь зачем-то, и Рыжий смотрит на него, как на больного:       — Меня. До шараги. На вот этом. — Хэ Тянь поднимает руки, признавая поражение, и Рыжий сует в рот незажженную сигарету и толкает его кулаком в плечо, говорит неразборчиво из-за фильтра и будто бы ухмыляясь: — Лады, давай до вечера, расскажешь, че как.              Когда Хэ Тянь неожиданно снова просыпается от кошмара и садится в кровати, Рыжий тоже просыпается — смотрит из темноты блестящими глазами и молчит. Хэ Тянь разглядывает его через плечо, пытаясь убедить себя, что все нормально. Все в порядке.       Как раз в тот момент, когда он окончательно понимает, что одних визуальных доказательств недостаточно, Рыжий протягивает к нему руку и — все.       Как будто зажигается свет.       Хэ Тянь валится назад, в кровать, и Рыжий молча тянет его на себя, позволяя обнять, прижаться — лоб ко лбу, рука к руке. Неловко пропускает его спутанные волосы сквозь пальцы и спрашивает хрипло, без голоса:       — Тебе свет включить?       В его тоне нет издевки, только серьезность и жгучая досада на самого себя: не получилось. Хэ Тянь стал выключать свет только спустя месяц после того, как впервые пустил Рыжего в свою постель, и вот теперь — снова. Хуевое из него снотворное, оказывается.       Все это читается в Рыжем так отчетливо, что Хэ Тянь не может не сделать глупость: он трется лицом о его костлявое плечо и говорит честно, улыбаясь:       — У меня уже есть свет.       Рыжий багровеет медленно и мучительно, лицом, шеей, даже грудью, но не отталкивает, даже не пытается выпустить Хэ Тяня из рук.       — Блядь, — с чувством выдыхает он. — Ну ты и ебанат, как тебя земля носит вообще… Че ты ржешь опять, гнида, ну епт, я же стараюсь, че за дела?!       Хэ Тяня трясет от смеха почти истерически — так ему неожиданно легко.       — Сученыш. Блядь, — безнадежно жалуется Рыжий потолку и немного отстраняется — но все еще не отпускает. Боится. — Все, хуй тебе, а не добро в следующий раз, понял? Пошел в жопу со своими выебонами, я не подписывался.       Хэ Тянь суется лицом к лицу, бестолково ведет носом по щеке, не переставая улыбаться — от того, как у Рыжего перехватывает дыхание, от того, как он не может убрать рук с его спины, от того, как смотрит распахнутыми глазами… просто от того, какой он. И чей.       — Ты такое солнышко, пока пасть не откроешь, — ласково говорит Хэ Тянь и целует его прежде, чем Рыжий опять начнет травить воздух своим жутким лексиконом: от него действительно временами уши в трубочку сворачиваются.              Хэ Тянь заезжает за ним вне очереди, не усидев на заднице ровно, и лицо у Рыжего такое, знаете: еб твою мать, Хэ Тянь, это третий день подряд, ты ничего не хочешь мне сказать?       Хэ Тянь определенно не хочет. Рыжий же не спросит. Не должен спросить. У них это по-другому работает.       — Мы, вообще-то, договаривались, — раздраженно фыркает Рыжий, забираясь на переднее сиденье; у него нет компании, и он ни с кем не прощается.       — Все, кто хочет быть в курсе, и так в курсе, мы не особенно прячемся, — рассеянно пожимает плечами Хэ Тянь, выруливая из подворотни; скоро декабрь, и в это время уже горят фонари. Рыжий трет покрасневшие на холоде руки, глядя круглыми глазами.       — Ну охуеть теперь, — выдыхает он, и Хэ Тянь машинально одергивает:       — За языком следи. — Рыжий даже немного сползает по сиденью: на такие замечания тот забил уже очень давно, они единственные не имели эффекта, и тут вдруг — здрасьте.       — Блядь, кто ты и куда дел моего ебанутого пидора? — выпаливает он, и Хэ Тянь как будто на мгновение приходит в себя: кидает на него взгляд через плечо, улыбается привычно самодовольно:       — Твоего?       — Личного, — мрачно подтверждает Рыжий. — Серьезно, если ты третий день пытаешься признаться, что у тебя раздвоение личности…       Хэ Тянь молча паркуется у дома, выходит из машины и успевает открыть окончательно охреневшему Рыжему дверь и даже подать руку. Руку тот, естественно, игнорирует, кривит лицо, как от чего-то мерзкого:       — Блядь, я тебе кто, телка твоя?       — Мой парень, — машинально поправляет Хэ Тянь, ставя машину на сигнализацию, и они застывают в нелепых позах, глядя друг на друга. Уши у Рыжего вспыхивают, и он отворачивается:       — Вот теперь ты сто проц должен мне пояснить за это дерьмо.       Ну, Рыжий действительно не спрашивает.       Хэ Тянь не умеет говорить об отце, не умеет говорить о себе и тем более не умеет говорить о тревоге. Его воспитание в принципе предполагало, что слова «я боюсь за тебя» так и останутся ему незнакомы, а вот поди ж ты. Он пытается — откровенно плохо, на самом деле, отбрехивается через плечо, бессмысленно занимая руки то мытьем чашки, то чайником, то рытьем в холодильнике, но Рыжий молча сидит где-то за спиной, одно сплошное ухо, и это почему-то не напрягает — наоборот.       — Ну ни хера такие у тебя заебы, — высказывается наконец Рыжий, и глаза у него злые, тревожные. — Ты завязывал бы пересираться за меня, нет? У меня, вообще-то, бензопила есть нихуевая такая, я сам кого хочешь обижу.       — И бейсбольная бита? — криво ухмыляется Хэ Тянь, и Рыжий резко пожимает плечами и с хрустом чешет в затылке:       — Не, ну в нее можно гвоздей нахуярить… Но бензопила же.       — М, — Хэ Тянь наконец-то садится и тут же получает по башке — ни разу не ласково, в полную силу.       — Бля, как тебе сказать, чтоб ты завязал гнить и не парился? — фыркает Рыжий раздраженно, и Хэ Тянь ухмыляется:       — С твоими ораторскими талантами — никак.       Рыжий сплевывает, бросает: говнюк, и вяло отбивается, когда Хэ Тянь утягивает его к себе на колени.       Недолго, конечно.              — Приютскую, — пожимает плечами Хэ Тянь; они едут к матери Рыжего, а это значит, что настало время собачьих разговоров. Рыжий сдает на права через месяц, и Хэ Тянь обещал, что в следующий раз уступит ему руль.       — Типа доброе дело? — презрительно фыркает Рыжий.       — Ты что-то имеешь против добрых дел? — ухмыляется Хэ Тянь, и нет, он не готов к тому, что Рыжий с редким ядом в голосе — от кого набрался? Был простой, как валенок, — скажет:       — Я что-то имею против твоих ебатических ассоциаций между мной и гребучими собаками. Любитель бешеных дворняг, блядь. — Он хмуро отворачивается к окну.       — Ты хочешь об этом поговорить? — полушутливо-полусерьезно предлагает Хэ Тянь, и Рыжий неожиданно хмыкает:       — Ага. Хочу.       И они говорят. Садятся на кухне, когда замученная мигренью госпожа Мо с сожалением покидает «мальчиков» и уходит отдыхать, и говорят. Говорят о семье Хэ Тяня и отце Рыжего, говорят о работах и бейсбольной бите, говорят о кофе и собаках, кошмарах и побоях, говорят, говорят, говорят…       Вопросный вакуум лопается.              И это совсем не страшно.