Руки свои убрал, блядь! Конченный фетишист.
Парень никак не мог понять, что же ей надо! Слава не была типичной девочкой, мечтающей о романтике, или бунтаркой, которая идет против системы. Она просто была собой: безответственной похуисткой. Кажется, у Карелиной не было других интересов, кроме алкоголя. Кондратенко просто не мог получить больше информации: Слава молчала, как партизан.Очень красивый. И упрямый.
Душу брала дикая обида, когда девушка смотрела сквозь Никиту. Вот вроде они уже года три работают вместе, пора привыкнуть, но едва Карелина скользила по нему равнодушным взглядом, хотелось встряхнуть ее за плечи, так, чтобы мозги на место встали, а после — крепко-крепко прижать к себе и больше не отпускать. Но за такие махинации Слава может разве что по лицу прописать, и Кондратенко оставалось лишь молча наблюдать со спины за худым силуэтом, что фиксирует заказ в блокноте, периодически ероша волосы, что успели отрасти до плеч.***
Леме казалось, что одна из посетительниц приходит не просто так именно в их кофейню. Из-за их виртуозной бариста. Звучит немного самовлюбленно, верно? Но ведь Эмели была действительно хороша в этом деле и имела полное право так говорить. А может, все-таки виной всему мягкая улыбка той самой студентки Гены Фарафоновой, из-за которой Лема хотела так думать. Как тут не верить в судьбу, когда в первый день появления Гены в кафе Никита проспал свою смену, а Слава просто не брала трубку (она это никак не объяснила. Все уже даже привыкли и прикрывали перед начальством), и Леме пришлось принимать заказы за стойкой, периодически бегая к Ванечке на кухню за готовой выпечкой, иногда выносить кофе в зал. Вот и звезды сошлись. — Добрый день, я… — чуть запыхавшаяся девушка замолчала, переводя дух, — рада видеть вас. Что будете брать? — Может, вам помощь нужна? — заметив, как тяжело вздымается и опускается грудная клетка бариста, поинтересовалась посетительница, приветливо улыбаясь (чего не удалось сделать загонявшейся Леме) и протягивая руку. — Гена. — Лема, — она задумалась, не влетит ли ей, если часть работы будет спихнута на посетителя. Ну и черт с ним! Как Слава опаздывать — так ее все прикрывать должны, а Эмелевская тут зашиваться должна. — Отнесешь вот этот заказ к тому столику у окна? — Без проблем, — как, однако, просто получилось. А вот Славу пришлось бы уговаривать (если бы это не было ее работой). Гена часто заходила сонная (или просто убитая учебой). Лема, которая почти всегда источала позитив, просто не могла оставить это без внимания. Она рисовала корицей на кофейной пенке рожицы и слова напутствия. И Гена тоже улыбалась, переглядываясь с бариста. Никита часто отпускал Лему в зал, беря на себя несколько несложных заказов. Эмели садилась напротив Фарафоновой и слушала, слушала, слушала, открывая для себя все более и более мелкие подробности о новой знакомой, все чаще ловя себя на мысли, что именно в эти моменты Лема чувствует себя счастливой. А что Гена? Она была рада, наконец, после переезда в Питер на учебу выговориться кому-нибудь. Уж не с Курксеевым говорить о построении композиции женской портретной фотографии. Ген, не грузи, а. Ты же знаешь, что я ничерта не понимаю в этом. Лема тоже не особо понимала, но очень хотела разобраться, чтобы девушка не считала ее глупой. Хотя, проблем с этим, собственно, не было. Как казалось. На деле, большая проблема в лице Славы Карелиной постоянно маячила на горизонте.***
Звенит дверной колокольчик, и Лема расправляет плечи, попутно тыча локтем в бок задремавшего Никиту. К стойке спешит счастливая?. Гена Фарафонова. Эмели тоже расплывается в улыбке: ее подруга никогда не приходила утром счастливой. — Лем, передашь это Славе? — на стойке появляется связка ключей с помпоном на брелке. Леме кажется, что что-то разбилось. Улыбаться уже не хочется, но она делает это на автомате. — Она утром забыла, когда собиралась на учебу. А у меня сегодня практика. Ты же знаешь эту дуру, она же до ночи на лестнице просидит. Еще нажрется от скуки — всех соседей перебудит. И девушка, кивая, идет делать для Фарафоновой кофе, желая больше всего убежать в подсобку и… что? Плакать? Кричать? Крушить все вокруг? Нет, просто свернуться на маленьком диванчике и попытаться исчезнуть. Едва за Геной закрывается дверь, Эмели смотрит в глаза Кондратенко и видит там… тоже самое? Кажется, его одна сотая возможности получить расположение и внимание (а после и симпатию Славы) только что помножилась на ноль. Никита стоит совсем-совсем близко: подайся вперед, и лбом столкнешься. Он проводит пальцем по щеке Лемы, стирая мокрую дорожку. Надо же, она даже не заметила своих слез. Кажется, это была последняя капля, и Эмелевская утыкается носом в плечо Никиты, чувствуя, как режущая боль забирается под ребра. Она гладит ее по волосам — та роскошь, которую очень нескоро позволила бы (да и позволила бы вообще) Слава. — Как насчет того, чтобы отметить наш грандиозный провал вечером? — Никита заглянул в покрасневшие, но такие же выразительные глаза Эмели. — Например, походом в кино? Кинотеатром им служит квартира Лемы и большой навесной телевизор. А еще у них была тарелка попкорна, прямо по канонам жанра, и одно одеяло на двоих. Оно тоже было данью принятым клише, а по-настоящему их грели поцелуи и касания горячей кожи. Спящая под боком Эмелевская — первое, что видит Никита, открыв глаза. Парень забывает ровно все, и даже если его уволят потом, сейчас он не будет собираться на работу. Лема, открывая глаза, ближе прижимается к парню, что тут же заключает ее в объятия. А у Славы болит голова. Тут стоит сказать «спасибо» своей забывчивости. Только пара бутылок пива (или не пара?) составляли компанию на холодной лестничной клетке. Гена кричала, когда вернулась, называя алкашней, но все же подарила невесомый поцелуй в нос. И даже на кровать пустила.Святая женщина!
И вроде, они не на своих местах, но объятия другого (не того) человека ничуть не холоднее. Даже наоборот. Ведь не приходится встречаться с холодной стеной равнодушия.Так чужие ли объятия?