New Way Home

Эрик никогда особо не понимал смысла Рождества. Во-первых - и это, наверное, было довольно важным пунктом - он все же был евреем. Во-вторых, он довольно редко ощущал ту теплую доброжелательность по отношению к другим людям, которая, похоже, требовалась для Рождества. Хотя поздравительные открытки и витрины желали вечного мира и разглагольствовали о необыкновенной щедрости, это явно были не те понятия, которые до сих пор занимали много места в яростном и мстительном существовании Эрика. Поэтому, когда он возвращается домой c ранней утренней пробежки в один холодный декабрьский день и видит особняк, покрытый огнями, венками и взрывом мишуры, как будто здесь произошло извержение очень плодовитого и яркого вулкана, он замирает на месте и удивляется, когда это Чарльз Ксавье успел завербовать мутанта со способностью изменять действительность, поскольку то, что он сейчас видит, просто не может быть его жизнью. Он набирается смелости и проходит через дверь, избегая усиков вьющихся растений, осторожно идет на голоса в гостиной, где находит Чарльза и детей, окруженных ящиками с блестящими предметами. Некоторые из них оказываются снежинками, или оленями, или веселыми толстыми розовощекими мужчинами. Некоторые из них, что еще более ужасающе, играют музыку, когда Шон в них тыкает. - Знаете, что нам стоит сделать? - говорит Рэйвен. - Спеть всем вместе рождественские гимны. Уверена, Шон просто чудесно исполняет гимны. - Я тоже знаю парочку… - Мы в курсе, какие песни ты знаешь, Алекс, и никто не хочет этого слышать… - Эй, я всего лишь пытаюсь приносить пользу общественности! Как насчет Хэнка? Из Хэнка бы вышел потрясающий Санта-Клаус. - Я не думаю, что это... - Боже мой, - радостно смеется Чарльз, - "да" гимнам, "нет" репертуару Алекса, "возможно" на предложение, связанное с Хэнком... - Профессор, я бы предпочел... - Давай, бигфут! - ...и продолжайте сортировать без меня, ладно? Я присоединюсь к вам через пару минут. Чарльз встает - у него блестки в волосах, и они же прилипли к скуле, - и подходит к дверям, где все еще стоит Эрик, потому что он забыл, как двигаться. - Привет, - радостно говорит Чарльз. - Я тут подумал, что нам стоит хорошенько отпраздновать это Рождество, ты так не думаешь? У большинства из них никогда не было шансов отметить праздники, и они были такими молодцами в этом году… Эрик, серьезно? Я слышу эти мысли, знаешь ли. - Ты говорил, что не будешь читать мои мысли без разрешения. - Да, но ты кричишь на меня. - Извини. Ему стоит думать спокойнее. Это сложно, потому что его взгляд отвлекается не только на праздничный беспорядок вокруг, но и на блестки на лице Чарльза. Это отвлекает. Он очень хочет протянуть руку и смахнуть их. Вместо этого он сцепляет руки в замок за спиной. - Мне нужно... принять душ. Поэтому я пойду. И… ну… душ. - Хорошо, - говорит Чарльз удивленно. Черт. - Если хочешь, можешь нам потом помочь с украшениями. Боюсь, я купил их слишком много. - Определенно нет, - ворчит Эрик и убегает под звенящую из музыкальной шкатулки, плывущую вслед за ним по лестнице мелодию "Jingle Bells". Память о блестках, сверкающих рядом с широко открытыми голубыми глазами, неминуемо сопровождает его по пути в ванную. С этого момента все становится только хуже и хуже. Хэнк оказался довольно креативным в плане световых дисплеев, и Эрик пытается смириться с разноцветными огнями стробоскопа за окном в течение целого часа, прежде чем направиться в лабораторию и сказать свое веское "Нет". Хэнк усиленно извиняется сразу после того, как вылезает из-под стола, где он безуспешно пытался спрятаться от злого Эрика. Световое шоу отправляется на другую сторону особняка, где Шон, похоже, не возражает. Энджел и Рэйвен идут по магазинам и возвращаются с яркой тканью, затем Энджел демонстрирует свои непредвиденные таланты в превращении указанной ткани в настоящие предметы, а именно в рождественские чулки для всех. Она даже вышивает их имена на каждом из них. Рэйвен носит сверкающие серьги в форме карамельных тростей и иногда растягивает уши наподобие эльфийских, чисто ради практики. Пробежки Эрика становятся длиннее с каждым днем. Если он достаточно устал, он не замечает гирлянд, обернутых вокруг лестницы, или звуков, которые он отказывается назвать музыкой, - популярные рождественские песни, которые играют в особняке с мучительной настойчивостью на ежедневной основе. Какое-то время его спасают ночные шахматные партии с Чарльзом; праздничная инфекция еще не распространилась на это разделяемое пространство, и Эрик с нетерпением ждет разговоров, вызова, их ритуального завершения каждого дня. Он не испытывает умиротворение и доброжелательность от агрессивных атак гирлянды из попкорна или миниатюрных cнежных шаров, но когда он замечает знакомую полуулыбку Чарльза, с которой тот планирует какую-то сложную комбинацию с пожертвованием фигур - ход, который Эрик никогда не предвидит, потому что Ксавье мыслит по-другому, изящный и в то же время разрушительный, - он ощущает неожиданную теплую дрожь вблизи сердца. Он не называет этого чувства, потому что не хочет слишком внимательно его изучать. Но оно все равно задерживается на задворках сознания, как и воспоминание о блестках на скуле, или прикосновение изящных пальцев к его руке, когда Чарльз встает, чтобы обновить их напитки, или абстрактная и далекая для него идея, которую обычно называют удовлетворением. Но на самом деле именно Чарльз увековечивает в себе праздничное безумие. Эрик понимает это одним вечером, когда, как обычно, заходит в кабинет, чтобы откопать Ксавье из бесконечной кучи книг для ночной партии. Когда он постукивает по дверной раме - Чарльз любит работать с открытой дверью, но не смотрит в его сторону, - Ксавье, вместо того, чтобы предложить какое-либо отдаленно нормальное приветствие, смахивает волосы с глаз и провозглашает "Фруктовый пирог!" в направлении Эрика. На что Эрик отвечает: - Ммм... яблочный штрудель? - потому что если это какое-то странное состязание в назывании десертов, то он счастлив подыграть, хотя предпочел бы, чтобы Чарльз сначала объяснил правила. Чарльз удивленно смотрит на него, а затем разражается смехом. - Прости! Я просто пытался вспомнить другие праздничные традиции, которые мы еще не пробовали. И, эм, банановый пудинг. - Банановый пудинг? Серьезно? И кстати, что у тебя за странная навязчивая идея, связанная с тропическими фруктами? Бананы, ананасы... - Эрик замолчал, представляя Чарльза, который ест банан. Возможно, ему придется принять еще один душ, прежде чем они смогут играть в шахматы. Очень-очень холодный душ. - Судя по всему, мне нравятся тропические фрукты. Как думаешь, мы можем положить ананасы во фруктовый пирог? - Я думал, во фруктовый пирог кладут любые фрукты. Разве не в этом суть? - Хм, - говорит Чарльз. - Тогда ладно. И ты разделяешь со мной ответственность за результат. - Я не несу ответственности за твой внезапный интерес к фруктовым пирогам, Чарльз. Ты идешь? - Конечно. Кстати, сейчас твоя очередь называть десерт. Насмешки над моим банановым пудингом не считаются. - Я знаю. - Но ты ничего не сказал. - Знаю. Я позволяю тебе наслаждаться ожиданием. Лицо Чарльза выражает то, что находится между веселым удивлением и разочарованием, и при этом все же является невероятно привлекательным. - Я мог бы узнать, о чем ты думаешь. Легко. - Но ты этого не сделаешь. Слава богу, что Чарльз имеет понятие морали и не нарушит данное обещание без разрешения. - Черные или белые? - Белые. И если я выиграю, ты скажешь мне, о чем думаешь. А потом поможешь мне с фруктовым пирогом. Эрик рассматривает эту сделку пару секунд. Он морально не готов к любому из этих вариантов, к первому - потому что он никогда не сможет снова взглянуть на Чарльза или бананы, а ко второму - просто потому, что идея о том, что он участвует в приготовлении фруктового пирога, просто невообразима. Но Чарльз улыбается ему, золотой свет ламп играет в его звёздных, сапфировых глазах, и Эрик никак не может придумать никаких хороших встречных предложений или вообще какого-либо связного ответа. Поэтому ему всего лишь придется не проиграть. - Хорошо. Это одна из их самых сложных игр, кульминацией которой стала драматическая борьба между его собственной ладьей, королем Чарльза и двумя пешками. Но он действительно побеждает, а затем проводит несколько бессонных часов в постели, задаваясь вопросом, что бы произошло, если бы он проиграл. На следующее утро, пока они завтракают, Эрик ждет, пока Чарльз отопьет свой чай, а затем задумчиво предлагает: - Мятное мороженое? Чарльз, когда он прокашлялся и снова может дышать, парирует: - Клубнично-ревеневый пирог. Дети смотрят на них, как будто они оба сошли с ума, а Эрик хочет рассмеяться. Он не привык много смеяться и делал это обычно в довольно кровавых и безрадостных ситуациях, а затем он встретил Чарльза Ксавье. В эти дни он все еще не смеется - звук своего собственного искреннего веселья все еще пугает Эрика, но ему хотелось бы. Больше, чем он когда-либо считал возможным. - Ты сделал это специально, - Чарльз думает в голове Эрика, обвинительно, но без всякой злости. Технически это не является нарушением его обещания; он только проецирует, а не копается в голове Эрика, хотя, конечно, можно было бы утверждать, что это одно и то же. Тем не менее, Эрику особо не хочется начинать этот спор. Вместо этого он отвечает. - И? - Ох, ну... ладно. Реванш, сегодня вечером? - Конечно. Ах, да, чуть не забыл... пралине. - А пралине вообще считается десертом? - Да, - твердо говорит Эрик, несмотря на то, что он не имеет ни малейшего представления о подходящем времени суток для поедания пралине. - Что за… - говорит Рэйвен брату. - Что это вы двое делаете? - Ничего! - поспешно произносит Чарльз и смотрит на Эрика, обращаясь за помощью. Эрик поднимает бровь. - Она твоя сестра; ты ей ответь. - Ты не слышишь, о чем она думает! Она думает, что ты и я... - Чарльз резко обрывает сам себя, и только титаническим усилием воли Эрик заставляет себя не требовать остальной части этого предложения, а также объяснения, что именно заставляет Чарльза краснеть настолько ярко. - Нет, он этого не делает, - отвечает Чарльз Рэйвен вслух, - и да, я - да. Благодарю тебя за невероятно покровительственную заботу, но сейчас у меня есть дела на кухне. И затем он исчезает с такой скоростью, что Эрик на секунду задумывается о возможности того, что Чарльз развил у себя прежде нераскрытую вторичную мутацию. Рэйвен смотрит на Эрика, открывает рот, а затем снова закрывает его, но начинает расплываться в улыбке с действительно пугающей долей ликования. Эрик решает, что отступление является тактически обоснованным вариантом в данной конкретной ситуации, и уходит, прежде чем Рэйвен заметит, что ее вилка завязалась с ножом в неразрывный узел. Фруктовый пирог, лишенный всякого вклада от Эрика, появляется на столе чуть позже, после обеда. Реакции детей различаются от "Почему снова фруктовый пирог?" до "Не так уж плохо!", включая "Здесь что, ананасы?" и "Разве не нужно оставлять пироги настаиваться, как минимум, лет сто?" Эрик притворяется незаинтересованным, но в ту же ночь пробирается на кухню, намереваясь попробовать крошечный кусочек, и в итоге съедает половину оставшегося. Это вкусно. Никто никогда не говорит о подозрительных ночных кражах фруктового пирога, но через несколько дней он находит аккуратно завернутый второй фруктовый пирог прямо на столе рядом со своей кроватью. Этот тоже вкусный, и Эрику не нужно делиться им ни с кем. Он весь принадлежит ему. Он точно не уверен, когда он успел развить такие собственнические чувства по отношению к фруктовому пирогу, но если уж быть честным с самим собой, Эрик подозревает, что это как-то связано с тем, как Чарльз улыбнулся ему утром после его первой ночной вылазки. На следующий день после первого пирога кто-то развесил омелу над каждой дверью в особняке. Чарльз, увидев выражение лица Эрика, краснеет и поспешно произносит: - Мне очень жаль, это не я, клянусь, я уверен, что они просто пошутили, мне еще раз очень жаль, я, пожалуй, пойду..! - и убегает, чтобы провести все утро, снимая яркие пучки зелени с дверей. Эрик стоит, глядя ему вслед, не получив возможность ответить на все это. Возможно, это и к лучшему, потому что он не уверен, что сказал бы, и смог ли бы вообще что-нибудь сказать. Он задается вопросом, возражал ли бы Чарльз, если бы Эрик потянулся, забрал омелу из его рук и вернул ее на место. Вероятно, Чарльз бы снова покраснел. Возможно, он бы даже наконец закончил предложение, о котором Эрик раздумывал со вчерашнего дня. Или не закончил бы, потому что в секундной фантазии Эрика губы Чарльза были заняты другими, очень приятными вещами. После этого он принимает гораздо более долгий душ, чем обычно. К тому времени, когда он выходит из ванны, омела полностью исчезает. Он говорит себе, что не разочарован ее отсутствием, и усиленно делает вид, что это не ложь. В отличие от фруктового пирога, угрожающее время рождественских гимнов так и не наступает, за что Эрик глубоко признателен, особенно после того, как выяснилось, что петь умеет среди них только Чарльз, при этом утверждающий обратное. Однако Эрик знает, что это неправда, потому что однажды рано утром он встает на пробежку, и, проходя мимо кухни к заднему выходу, слышит, как Чарльз негромко поет, пытаясь найти что-то в кладовой. Похоже на древние песни, что-то традиционное и спокойное, что-то, чего Эрик не знает. И нет, Чарльз не музыкальный виртуоз, он никогда не прославится своим пением, но у него все же прекрасный голос - мягкий, немного теплый и какой-то дружелюбный, как будто он все время улыбается. И все, чего Эрик хочет - это затаить дыхание и послушать, потому что Чарльз его пока что не заметил, и он никогда раньше не слышал, как Чарльз поет, и почему он вообще не знал, что Чарльз может петь? Но затем Ксавье, без сомнения, ощутив его присутствие, останавливается, немного покраснев. - Извини! Я не знал, что кто-то уже проснулся… Ты что-то хотел? - Нет. И, пожалуйста, не останавливайся потому, что я здесь, - Эрик садится на край стола, забыв о своих планах, и наблюдает, как Чарльз собирает ошеломительное количество ингредиентов. - Ты же не ожидаешь, что я буду петь, когда ты здесь, правда? Кстати, не мог бы ты слезть с противней для печенья? - Конечно. Они приплывают к Чарльзу по воздуху и останавливаются на уровне его талии. Ксавье забирает их и усмехается. - Спасибо. - Пожалуйста. Почему нет? - Что "почему нет"? Оу. Это не из-за тебя, правда. Я просто... не пою перед людьми. Разогреешь духовку? - Хорошо. Почему ты делаешь печеньки в пять утра? - Ну, если бы я этого не сделал, не было бы сюрприза для всех к завтраку, не так ли? Кроме тебя. Я начинаю думать, что ты никогда не спишь. - Слишком много сна - это роскошь. Почему не перед людьми? - Потому что я не очень хорошо это делаю. А я терпеть не могу казаться несовершенным, ты же знаешь. Чарльз снова усмехается, за исключением того, что за этим утверждением стоит какая-то реальная истина, какие-то острые края, которые не являются высокомерием или тщеславием, хотя, разумеется, Чарльз способен быть высокомерным, но это не так. Эрик не совсем уверен, что это такое - конечно, Ксавье на самом деле не страдает от неуверенности в себе, это просто смешно. Но при этом Эрик никак не может понять, почему Чарльз думает, что Эрик не хочет послушать его пение. Потому что лично Эрик определенно хочет. И Чарльз встал в пять утра - фактически, даже раньше, так как он, по-видимому, был здесь уже некоторое время - чтобы постараться немного улучшить день остальных, добавить маленький кусочек праздников, которых у них никогда не было. Эрик этого тоже не понимает, но если кто-то и способен сделать нечто подобное для других людей, это будет Чарльз Ксавье - единственный, кто когда-либо искренне верил, что Эрик заслуживает спасения. Кухня пахнет печеньем и чаем, потому что Чарльз иногда прерывается, чтобы отпить из своей старой кружки - той, у которой отколот кусочек ручки. Эрик сидит на столе, наблюдая, как Ксавье раскатывает тесто; рукава его огромного свитера подвернуты, какая-либо обувь отсутствует - просто носки, защищающие ноги от холодного пола, и Эрик полностью забывает про свою пробежку, потому что ему здесь так уютно. Когда Чарльзу нужно больше противней для печенья, Эрик вытаскивает их из ящика, прежде чем тот успевает о них попросить; Ксавье улыбается ему, и Эрик снова чувствует странный укол тепла глубоко в груди. Через некоторое время Чарльз начинает петь снова, тихо, почти себе под нос. Когда он ловит взгляд Эрика, то снова краснеет, но не останавливается, и когда Эрик случайно узнает мелодию, то и сам тихонько подпевает. В тот день, когда появляется рождественская елка, настолько высокая, что почти пронзает потолок, Эрик говорит: - Я не стану помогать вам украшать это чудовище. Чарльз жалобно смотрит на него. - Подумай об этом как о тренировке. В украшениях есть металл. Металлические крючки... - Чарльз, ты же понимаешь, что я еврей. Не то чтобы он практиковал какую-либо религию - он более или менее отказался от какой-либо веры во всезнающего Бога, но все же это стоило того, чтобы увидеть выражение лица Чарльза. - Мне так жаль, Эрик, я должен был спросить у тебя раньше… Могу ли я сделать что-нибудь для тебя? Еще раз прости, конечно, тебе не нужно помогать нам со всем этим, и я могу избавиться хотя бы от части этого всего, если ты хочешь... "Это все", конечно же, относится к изобилию ярких украшений, которые, кажется, размножаются ночью или просто каждый раз, когда Эрик не смотрит. - Чарльз, - говорит он, потому что сначала это было забавно, но теперь Чарльз выглядит огорченным, как будто он чувствует себя виновато. - Все в порядке. Я не против твоей кошмарной атаки праздничного духа. Ну, по крайней мере, не по причине религии. Он просто не уверен, что когда-нибудь примирится с пластиковым оленем на крыше. - Мне и правда очень жаль. Эрик вздыхает. - Я действительно не против. Вот, послушай. Я не против. Клянусь тебе, - он пытается сделать каждое слово этой мысли максимально ясным и более громким, чем обычно, и точно знает, когда Чарльз слышит их, потому что эти глаза - драгоценные камни - широко раскрываются от удивления. - Эрик, ты... ты хотел, чтобы я это услышал? - Да. - Спасибо. - Ты же знаешь, что я действительно имею это в виду? Я все равно не помогаю вам с ёлкой. - Да. И ты знаешь, что я очень сожалею. Ты же не собираешься оставить меня делать это одному с детьми? Потому что ты прекрасно представляешь, как плохо все обернется. И мне нужен кто-то повыше меня для помощи с этим делом. - Не стоит. Использование своих физических параметров против меня считается мошенничеством, Чарльз. - Я знаю, я просто... - Чарльз кусает губу, как будто это как-то помогает ему сдерживать собственный мысленный комментарий, а затем, с надеждой в голосе, спрашивает: - А мошенничество сработает? - И Эрик уступает, потому что ему точно не победить, сраженный наповал этими голубыми глазами и жалобным выражением лица еще в самом начале. - Ладно. Но если все закончится разбитыми украшениями, винить будешь только себя. - Я смогу с этим жить, - говорит Чарльз и улыбается, и Эрик слишком увлекся яркостью этой улыбки, чтобы спросить, что же собирался сказать Чарльз. Позже ночью, после нескольких часов смеха и успешного украшения елки с минимальной потерей украшений, когда Эрик наконец забирается в свою невероятно холодную постель, он жалеет, что так и не спросил. В канун Рождества Чарльз исчезает после ужина с таинственным комментарием "Мне нужно кое-что забрать, я скоро вернусь", и Эрик сначала собирается следовать за ним, но в последний момент решает, что Чарльзу, вероятно, не понравится, если он испортит еще один неожиданный сюрприз. Вместо этого он прогуливается до библиотеки и изучает разнообразие книг, которые были собраны на протяжении многих лет. У Чарльза довольно эклектичный вкус; Эрик видит все, от Макиавелли до Т.Х. Уайта, от Т.С. Элиота до Роберта Хайнлайна. На самом деле, он не сильно этому удивлен; он может легко представить, как Ксавье наслаждается оптимизмом научной фантастики относительно будущего. Ночь наблюдает за ним через открытое окно с резкой холодной ясностью, как и звезды, которые словно ждут чего-то. Как будто они хотят видеть, что он собрался делать. Температура была почти всю неделю ниже нуля; однако снег так и не выпал, и каждая травинка в лунном свете мерцает и переливается - ледяные зеркала, которые не говорят Эрику, чего они от него ожидают. Дети внизу развлекаются самостоятельно, и рождественская музыка играет слишком громко, а он абсолютно один в библиотеке, потому что Чарльза здесь нет, и, несмотря на располагающее к себе присутствие всех этих увлекательных книг и шум, который эхом отдается на лестничном пролете, он чувствует себя невероятно одиноким, потому что Чарльза нет рядом. Когда именно это произошло? Когда он перестал быть счастливым наедине с самим собой и стал счастливее с Чарльзом? Он раздумывает, выбрать ли Макиавелли, старого и знакомого друга, или Хайнлайна, потому что, возможно, ему следует попытаться завести новых друзей, чтобы узнать, что видит Чарльз в этом соблазнительном воображаемом горизонте. Именно в этот момент внизу слышится катастрофический взрыв, звуки крушения чего-то большого и крики внизу, а затем начинают завывать одновременно все пожарные тревоги в доме. Когда он сбегает вниз по лестнице, огня больше нет, но есть тлеющие останки некогда великолепной рождественской елки, лежащей поперек входа в большой зал, опасно сверкающие осколки сломанных украшений и неузнаваемых теперь декоративных фигурок. Все залито белой пеной из огнетушителя - ёлка, ковер, сами дети. Эрик пытается найти подходящие слова, но не может и говорит только: - Что, черт возьми, только что произошло?! - Эмм, - начинает Хэнк, - ну, дерево из-за Алекса... - Духовка взорвалась по твоей вине, бигфут! - Духовка? - Эрик поворачивается, чтобы посмотреть на кухню, и, да, возле духовки разбитое стекло, а в ней самой… дыра? - Объяснитесь. Сейчас же. - Эмм... - Хэнк выглядит окаменевшим, и Рэйвен отталкивает его с дороги и пытается объяснить все сама. - Они пытались выяснить, как быстро Хэнк умеет пинать бейсбольный мяч… - В ель? - Нет... мяч должен был вылететь в окно... только вот он промазал и попал в печь... Это объясняет плачевное состояние кухни, но никак не пост-апокалиптическое мертвое дерево, высовывающееся в холл. - Продолжай. - Ну... Алекс стоял на дороге, он пригнулся, и все бы было хорошо, но он как бы немного запаниковал... - Алекс в данный момент пытался спрятаться за Хэнком, как будто думал, что это может уберечь его от силы гнева Эрика. Где-то на заднем плане каминные кочерги стали закручиваться в плотные спирали ярости. - Вы, - рычит на всех Эрик, - сейчас же все это - абсолютно все - уберете, прежде чем он вернется. Или, клянусь, я лично... - Эрик, - произносит Чарльз у него за спиной, - почему ты угрожаешь всем телесными повреждениями? Эрик крутится вокруг своей оси, пытаясь использовать себя как баррикаду, чтобы Чарльз не увидел разрушенной комнаты. Чарльз чуть ниже, чем он - возможно, это сработает. Конечно же, это не срабатывает. Отсутствие елки заметно над их головами, не говоря уже о том, что она нелепо вывалилась в холл и наполовину перекрыла лестницу. Чарльз становится на цыпочки, чтобы выглянуть из-за плеча Эрика, и его глаза расширяются, а лицо приобретает то же выражение, какое могло быть у римского гражданина после набега орды вестготов. - Со всеми все в порядке? Что случилось? Конечно, что же еще он мог спросить в первую очередь, думает Эрик. Не "кто ответственен за это?" или "почему вы вдруг решили уничтожить елку, малолетние идиоты?" Нет, Чарльз хочет знать, все ли целы. - Нам очень жаль, - говорит Шон, уставившись на свои ноги. - Это был... с мячом... на кухне... и тогда Алекс поджег его, и... но мы его выпустили... но тогда огнетушитель... вот и все, честно. - А можно еще раз, - спрашивает Чарльз, - только на этот раз с заполненными паузами? На этот раз объяснение занимает больше времени. Чарльз ничего не говорит, и Эрик не может прочитать его выражение лица, что уже плохо само по себе, ибо Чарльз просто ужасный игрок в покер и обычно демонстрирует свои эмоции по поводу всего происходящего. Эрик, к сожалению, не знает, что именно сейчас означает отсутствие эмоций. После того, как Шон заканчивает, Чарльз глубоко вздыхает и говорит: - Хорошо, спасибо. Вы можете начать уборку без меня - разумеется, очень осторожно, здесь везде битое стекло - а я подойду через минутку, только уберу пакеты. Дети ошеломленно смотрят на него. Рэйвен, наконец, решается нарушить тишину: - Ты не злишься? Она успевает спросить это прямо перед тем, как это сделал бы сам Эрик, потому что все знают, как сильно Чарльз пытался сделать Рождество идеальным. - А что, это поможет, - замечает Чарльз, - если я на всех вас накричу? Кроме того, я почти уверен, что вы и так чувствуете себя достаточно виноватыми. Знаете ли, интуиция подсказывает. Это довольно слабая попытка юмора, но улыбки все равно начинают появляться, чисто из-за облегчения, поскольку возмездие, хоть и было заслужено, все же, вероятно, не состоится. - Я скоро вернусь, - Чарльз собирает упавшие пакеты и направляется вверх по лестнице, осторожно обходя рухнувшие ветви. В ту же секунду, как он скрывается из виду, Эрик смотрит на детей своим коронным Самым Устрашающим Взглядом и говорит: - Вы. Все. Это. Исправите. У них хватает такта не отвечать, а просто молча кивать в довольно впечатляющем унисоне. Отлично. - Я буду на кухне, - говорит Эрик, - и попытаюсь починить все там. Если есть вопросы, спрашиваете меня. Его ничем не беспокоить. Ясно? Снова кивки. - Хорошо, - рычит Эрик и уходит, чтобы посмотреть, что он может сделать с духовкой. Как оказалось, Хэнк может бросить бейсбольный мяч и правда чертовски сильно. Отверстие проходит прямо сквозь духовку и выходит с другой стороны, и Эрик может согнуть зазубренные металлические края обратно вместе, но он не уверен, что духовку еще можно будет когда-либо использовать для готовки. "По крайней мере, печь замедлила силу мяча настолько, чтобы он не проделал соответствующее отверстие также и в стене особняка", - свирепо думает Эрик и изгибает металл под неправильным углом. Хуже того, что Чарльз хранил в духовке тарелки для пирога и противни для печенья, и вот теперь почти во всех из них отверстия от мяча. Он потерял счет времени, уставившись на последнюю тарелку для пирога и задаваясь вопросом, стоит ли ему попытаться купить Чарльзу несколько новых, и поможет ли это стереть то пугающее отсутствие эмоций на его лице, когда появляется Рэйвен, осторожно обходя кусочки битого стекла. - Эрик? - Что? - огрызается Эрик, вырванный из фантазии "если-я-куплю-Чарльзу-новые-тарелки-улыбнётся-ли-он", а затем мгновенно меняет тон, потому что на самом деле Рэйвен действительно ему дорога. Сейчас он просто на всех зол. - Что тебе нужно? - Ну... - она выглядит немного нервной, но не отступает под его взглядом. - Нам просто интересно... ты видел Чарльза? Я разговаривала с Хэнком, и мы подумали... мы уже спросили у остальных... и никто вроде бы не видел его уже какое-то время. Вообще-то, с того момента, как мы убрали елку. Тогда мы видели его в последний раз, он помог мне с гирляндой... Но это было не менее двух часов назад. Эрик смотрит на нее и чувствует, как непрошеное чувство беспокойства начинает красться вдоль позвоночника. - Его здесь не было, нет. Ты проверила… - Я проверила кабинет и его спальню, а Хэнк осмотрел лабораторию, и еще гараж. Он говорит, что все машины все еще здесь. - Рэйвен хмурится, и ее тело на мгновение синеет, содрогаясь. - Мы вроде как думали, что ты знаешь... - Не знаю. И этот факт раздражает его намного больше, чем стоило бы. Он-то должен знать. Что, если Чарльзу понадобится что-то, а его нет? Его бы раздражал еще тот факт, что дети, похоже, полагают, что он всегда осведомлен о том, где находится Чарльз. За исключением того, что это его не может раздражать, потому что он и правда хочет быть всегда осведомленным о том, где находится Чарльз. - Ладно. Не распространяйте панику. Пока что. Я пойду... И сделает что? Проверит снова? Возможно, Чарльз магическим образом вернется, только потому, что его ищет Эрик? Но Рэйвен говорит тихое "спасибо", и смотрит на него с такой надеждой, как будто искренне верит, что так оно и будет. Эрик кусает губу и оставляет обломки тарелок для пирога, направляясь к хозяйской спальне. Может быть, Чарльз всего лишь решил, что сыт всем этим по горло, и просто-напросто лег спать, и решил проигнорировать любопытствующий стук Рэйвен. Эрик не винил бы его. Но когда он стучит, никто не отвечает. Тогда Эрик пристально глядит на замок, пока тот не открывается, а затем заходит внутрь, просто чтобы убедиться, что в комнате точно нет даже намека на синие глаза и милый акцент. Раз он уже зашел в спальню, Эрик разглядывает покрытую подушками бесконечную кровать - зачем Чарльзу столько подушек? Разве он не спит только на одной за раз? Но ему приходится признать, что Чарльз, скорее всего, все же не был съеден мягкими пушистыми предметами, поэтому приходится отступить. Он не чувствует себя виноватым в том, что вторгся в спальню - беспокойство начинает перевешивать любые нравственные идеалы, которые Чарльз успешно ему привил. Правда, он все же чувствует укол вины, заметив, что у Чарльза синее шелковое постельное белье, точно цвета его глаз; эта мысль заставляет на мгновение задуматься о том, как выглядела бы его бледная кожа на таком фоне. Чарльза нет в библиотеке или в его кабинете, который, как обычно, является местом обитания очень образованного торнадо, и у Эрика уходит еще секунда, чтобы убедиться, что Чарльз не был насмерть раздавлен обрушившейся на него грудой книг. Но нет. И его нет на кухне, и он не возвращался, чтобы помочь детям очистить остатки обломков в зале, где Рэйвен окидывает его вопросительным взглядом, а Эрик коротко качает головой и возвращается в коридор, потому что теперь он действительно начинает беспокоиться, не сильно, но уже довольно ощутимо. Он проверяет и свою комнату, на всякий случай. Возможно, Чарльз решил зайти и подождать его по какой-то причине, возможно, чтобы убедить Эрика помочь ему купить новые украшения, или чтобы разделить выпивку, которая наверняка понадобится Чарльзу, учитывая катастрофу на первом этаже. Или же он мог ждать Эрика просто потому, что любит проводить время в его компании - факт, который сбивает Эрика с толку, но с радостью принимается им, когда только можно. Чарльз чувствует себя достаточно комфортно в компании Эрика, чтобы петь перед ним, думает он, что не имеет никакого отношения к… вообще к чему-либо. Это просто хорошая мысль, которая заставляет его улыбаться, даже в лицо собственному скрытому беспокойству. Но нет, Чарльз его не ждет. На кровати Эрика, однако, лежит какой-то предмет. Это шахматный набор. Правда, это не простой шахматный набор. Доска и фигуры сделаны из металла - изящно украшенные светлые и темные завитушки, полированная сталь и вороненая медь с золотыми пятнами и серебряными бликами, спокойная равномерность квадратов, шепчущая ему что-то, притягивающая его. Чарльз расставил все фигуры по местам, выстроил их в четкие ряды и даже оставил в центре доски крошечную, аккуратно обведенную по краям записку на бежевой бумаге. Я знаю, что это не совсем твой праздник, но я просто не мог ничего тебе не подарить. И я также знаю, что мы обычно наслаждаемся моим старым набором, но я подумал, что тебе приятно будет иметь отдельный, собственный набор, только твой. Может, опробуем его позже? Эрик смотрит на записку, на хаотичный почерк Чарльза, на завитушки букв, падающих друг на друга во всех направлениях, и прикасается к чернилам, проводит пальцем по написанным словам, а затем садится на кровать, потому что он пока не уверен, чего он хочет больше - смеяться или плакать, но знает, что на данный момент ему нужна надежная поддержка антикварной мебели. Чарльз купил ему подарок. Что-то красивое, без причины, только потому, что хотел сделать Эрика счастливым. Что-то, что по мнению Чарльза, не его, а их, потому что, разумеется, этот последний жизнерадостный вопрос Может, опробуем его позже? - тоже часть сюрприза, за исключением того, что это подарок, который был предложен ему с самого начала. Он бережно берет белого короля, и чувствует, как будто тому приятно его прикосновение, и, может быть, это все воображение Эрика, но фигурка как будто шепчет "Чарльз" его пальцам, теплая, добрая, чудесно затейливая, со всеми многогранными способностями и вызовами в игре, и секретами прошлого, которые невозможно разглядеть за изысканным внешним видом. Между одним ударом собственного сердца и следующим Эрик осознает, что он влюбился в Чарльза Ксавье. Влюбился безнадежно, невообразимо, до глубины души. Это даже особо не является неожиданностью, ну, разве что самую малость, потому что Эрик впервые признается в этом себе, но в общих чертах он уже давно знал, что все сведется именно к этому. И было бы замечательно, если бы он мог найти Чарльза, чтобы рассказать ему об этом. Чтобы узнать, чувствует ли Чарльз то же самое или, возможно, сможет почувствовать то же самое в будущем, если даст Эрику шанс себя убедить. Эрик никогда не был романтичным человеком - он улавливает суть Дня Святого Валентина не больше, чем Рождества, но стоит Чарльзу только намекнуть, что надежда есть, и Эрик попытается быть романтичным. В конце концов, у него определенно есть множество тактических навыков - сейчас этот опыт можно будет применить на новом поле битвы. Но несмотря на то, что его мир только что развернулся на сто восемьдесят градусов, перестроился буквально в течение минуты и зациклился вокруг ширины шахматного набора, все это не идеально, потому что фактически он до сих пор не нашел Чарльза, поэтому Эрик вскакивает на ноги и направляется к двери. Вставая, он кладет белого короля в карман, где фигурка странным образом его успокаивает. Лазарет? Чарльз что, умудрился каким-то образом порезаться обломком украшения или куском стекла так, что никто этого не заметил? Эрик так не считает, но он не присматривал за Ксавье все время, и, возможно, что-то случилось, пока его не было в гостиной. Воображение подсовывает картину раненого и одинокого Чарльза, потому что, конечно же, он никому не расскажет, и эта мысль пронзает сердце Эрика холодными стрелами, поэтому он едва не ломает себе лодыжку в попытках спуститься по старой и неровной лестнице в лазарет. Он рассеянно думает о том, что им стоило бы отремонтировать ступеньки. Но Чарльза нет и там; Эрик цепляется за дверную раму и смотрит в пустую комнату, засунув руку в карман, чтобы почувствовать спокойствие и стоицизм белого короля. И теперь волнение начало перерастать в панику, что ужасно, потому что Эрик вообще не паникует - он не позволяет себе терять контроль таким образом, никогда не позволял, но Чарльз купил ему шахматный набор, и пел ему на кухне, и улыбался, а теперь Чарльз пропал, и Эрик совсем не знает, что делать. Он знает, разумеется, что мог бы сделать, что подсказывают сделать все его прожитые годы самодисциплины и обучения. У него огромное количество навыков, которые могут помочь в этой ситуации; он очень хорошо отслеживает людей, и если кто-то похитил Чарльза, то Эрик пройдет по такому количеству голов, по какому потребуется, чтобы вернуть его назад. Но сейчас он ничего не знает наверняка, не может даже ясно думать и воспринимать ситуацию, потому что Чарльза все еще нет. Эрик глубоко вздыхает и взбегает вверх по кошмарной лестнице, а затем думает о том, что он должен был попробовать в первую же очередь, и кричит "ЧАРЛЬЗ!!" как можно громче в своей голове. Он даже уже не надеется на ответ. Чарльз может быть болен или ранен, может быть насильно похищен или просто избегает их всех по какой-то причине. Эрик не знает, какова именно причина, но каждый из вариантов, который он может себе представить, еще более ужасен, чем предыдущий. Он всегда просил Чарльза не лезть к нему в голову, используя какие-то странные отговорки, которые сейчас уже не может вспомнить, и Чарльз очень старался уважать его просьбу, поэтому в любом случае не услышит и не ответит на тщетные попытки Эрика связаться с ним. Но, на удивление, он получает моментальный ответ, и едва не падает в коридоре от резкого чувства облегчения. - Эрик? Что... Почему ты расстроен? С тобой все в порядке? Что случилось? - Чарльз, где ты?! - Я снаружи, что ты… - Почему ты на улице? Ты хоть знаешь, насколько там… там же мороз, Чарльз! Эрик уже за дверью, не потрудившись надеть свитер или ответить на встревоженные взгляды детей, старая деревянная дверь захлопывается за ним. Холод ветра кусает его сквозь рубашку, как ледяные пули. - Я нахожусь снаружи, Эрик, конечно, я знаю, что здесь холодно. Что не так? - Я не могу... Где ты, черт возьми? - Эрик говорит вслух, раздраженный. У него отличное ночное видение, но слишком много проклятых деревьев, снеговиков и мерцающих огней, и он не знает, в каком направлении смотреть. - Я здесь, - говорит Чарльз, и появляется из-за угла особняка, в одном самых темных мест, куда еще не успели распространиться праздничные щупальца украшений. Луна выплывает из-за облака и на секунду освещает его лицо, но затем Чарльз продолжает идти, и свет не успевает за ним. - Я не уходил очень далеко, Эрик, не волнуйся. Скажи, пожалуйста, что случилось; я действительно стараюсь не подслушивать, но ты очень обеспокоен чем-то и... Эрик не дает ему договорить и обнимает его так крепко, что Чарльз вскрикивает от удивления. - Оу! Эрик, что… - Ты замерзнешь. Вернись внутрь. Тебе нужно согреться. Сейчас же. - Я в порядке! - Ты не в порядке! На Чарльзе - один из его самых огромных шерстяных свитеров, и это уже неплохо, но на нем нет перчаток, а руки - кошмарно холодные, когда Эрик прикасается к ним, настолько же, насколько и щека, в чем Эрик убеждается лично. - Чарльз, почему ты на улице? - Оу, я думаю, мне просто нужно было немного пространства. Чарльз тихо вздыхает и прислоняется к нему, и разрешает Эрику обнять себя; они стоят на мерзлой земле рядом со светящимся пластиковым оленем под яркими огнями гирлянд, которые излучают повсюду искусственный красный и зеленый свет. - Я хотел... Впрочем, нет, ты подумаешь, что это глупо. Это не важно. - Если это важно для тебя, - твердо говорит Эрик, - это важно и для меня. Особенно если это заставляет тебя выбежать на холод без перчаток. Особенно если это заставляет тебя оставить меня. Нас. Всех нас. Чарльз вздрогнул и посмотрел на него. - Я бы не оставил тебя. Прости. Это было слишком громко. Эрик, ты ведь не думаешь, что я на полном серьезе когда-нибудь покину тебя… или кого-нибудь из вас? - Надеюсь, что никогда. Пожалуйста, скажи мне, о чем ты думал. - Ты… не против того, чтобы я это услышал? Ты не... это не важно, Эрик. Серьезно. - Нет. Чарльз, я попрошу столько раз, сколько потребуется, чтобы ты сдался и рассказал мне. Чарльз снова вздыхает. Его дыхание создает плавающее облачко в хрупком воздухе, только на мгновение, а затем исчезает. - Хорошо, тогда... Просто все, сегодня вечером... Дело в том, видишь ли... У меня никогда не было нормального Рождества. Мой отчим не... ну. Во всяком случае, я подумал, что, возможно, поскольку в этом году мы не празднуем только вдвоем с Рэйвен, я мог бы... Послушай, я же сказал, что это не важно. Я в порядке. И с особняком все будет в порядке. - Мне очень жаль. - Из-за чего? Ты не мог этого знать. - Мне все еще жаль. - Эрик, - говорит Чарльз и смотрит на него своими невероятными глазами, как полночь в темноте неба, но луна снова подкрадывается и освещает его серебристый намек на улыбку, парящую там в тихих глубинах. - Не волнуйся. Пожалуйста. И прямо за этим слышится шепот чего-то другого, чего-то, что - Эрик почти уверен - он не должен был слышать: счастье/твои руки вокруг меня/пожалуйста, никогда меня не отпускай. Он сразу же сжимает Чарльза в объятиях чуть крепче, и когда улыбка того становится еще шире, сердце Эрика пропускает удар в ответ. - Чарльз, - говорит он вслух, - спасибо за шахматный набор. Чарльз наклоняет голову в сторону, и волосы падают ему в лицо. - Он тебе понравился? - Я его обожаю. - Я так рад. Знаешь, для тебя довольно трудно делать покупки. Я признаю, что я обычно немного жульничаю; я не умею выбирать подарки, но большинство людей очень громко думают о вещах, которые они хотят. Особенно Шон почему-то - не могу сказать, что я до конца понимаю его одержимость шелковичным лосьоном. Но я не мог проделать этого с тобой, поэтому должен был придумать что-то сам. - Чарльз, - снова говорит Эрик, - ты потрясающий. Я даже не подумал… у меня для тебя ничего нет, извини. - О, нет, я и не ожидал, что кто-то... Я никогда не... Ну, в общем, тебе не обязательно. - Чарльз на секунду отводит взгляд, а затем смотрит вновь, улыбаясь, формируя блестящие доспехи, защищающие его от этого несовершенного праздника, и Эрик говорит: - Нет, я все же думаю, что мне стоит это сделать, - а затем целует его, посреди кристаллизованного звездного света и зимнего воздуха. У Чарльза холодные губы, но они раскрываются в изумлении, и Эрик чувствует восторг и волнение в мыслях каждого из них. Он притягивает Чарльза еще ближе, пытаясь согреть его, изучая вкус его нежной кожи, и когда Чарльз действительно начинает отвечать на поцелуй -немного застенчиво, но не от нежелания, а просто от удивления, Эрик думает "да" и зарывается рукой в его взъерошенные волосы. Ощущения такие, будто он прикасается пальцами к прохладному шелку, и Чарльз проецирует ответное "да" прямо в его сознание, с таким волнением, восторгом и счастьем, как будто он готов в любую секунду рассмеяться фейерверками чистой радости, взрывающимися в любом возможном направлении. Эрик точно знает, что Чарльз сейчас испытывает, потому что сам чувствует то же самое. - Чарльз, - говорит он. И Чарльз шепчет: - Я думаю, что люблю тебя. Эрик отвечает: - Я знаю, - потому что он действительно знает, он чувствует эту неоспоримую правду. - Я тоже тебя люблю, знаешь ли, - потому что он все еще не сказал это вслух и чувствует, что ему стоит это сделать. Чарльз смеется на это, а затем дрожит, потому что они все еще стоят на улице, посреди ночи, на пронизывающем холоде. Эрик кратко ругается, почувствовав дрожь, в основном злясь на себя, и как можно быстрее ведет их обратно в дом, все еще не переставая обнимать Чарльза. - Ты. Постель. Сейчас же. Под все твои проклятые одеяла. Чарльз кивает и не спорит, а это значит, что ему намного холоднее, чем он признается; Эрик открывает дверь спальни и заталкивает его в гору подушек, говоря: - Оставайся здесь, я скоро вернусь, - и бежит вниз на кухню. Он с нетерпением ждет, пока чай приготовится, и представляет тот момент, когда сможет наконец силой залить горячие напитки в Чарльза. Рэйвен просовывает голову в дверной проем. - Ты... - Нашел его. Он в порядке. По крайней мере, он будет в порядке. Эрик позаботится об этом. Он позаботится обо всем, что только может быть нужно Чарльзу. Ему нужна целая секунда, чтобы справиться с шоком. Когда именно фраза "позаботиться о ком-то" в его голове поменяла свое значение с угрозы на обещание и надежду? Но у Эрика есть более важные вещи, о которых стоит сейчас подумать. И Рэйвен, должно быть, увидела выражение его лица, потому что она только кивает, радостно улыбается и говорит: - Самое время! - и исчезает, прежде чем Эрик успевает сказать что-либо в ответ. Во всяком случае, она права. Самое время. Более, чем подходящее. Он очень осторожно поднимается наверх, потому что пытается не разлить повсюду горячий чай и находит Чарльза, свернувшегося в клубочек и все еще заметно дрожащего, даже несмотря на все слои пуха и флиса. Его голубые глаза закрыты, и даже длинные ресницы едва виднеются в небольшой прорези между одеялами. На долю секунды Эрик чувствует, что его сердце останавливается. - Чарльз? - О, ты вернулся! - пушистые волосы появляются из гнезда постельного белья, а вслед за ними - и улыбка Чарльза. Занавески у окна все еще открыты, и звезды, лунный свет и трава, покрытая инеем, все еще смотрят на них, но их холодный взгляд теперь не кажется недружелюбным, потому что Чарльз улыбается, и поэтому весь мир тоже светится ярче. - Я скучал по тебе, - говорит Чарльз. - Когда ты рядом, становится теплее. Эрик думает, что ему тоже теплее с Чарльзом, но не может заставить себя произнести что-либо настолько сентиментальное даже в своей голове. Но он думает об этом, а затем пытается не смущаться, когда видит улыбку Чарльза. - Не комментируй. Как ты? - Холодно. Однако мне становится лучше. Я думал, это прекрасные сантименты. Ты сделал мне чай? - Конечно, сделал. - Эрик пытается передать ему чашку, наблюдает, как рука Чарльза дрожит, и отказывается отпустить кружку, поэтому они в конце концов держатся за нее вместе. - Я могу помочь? - Я люблю тебя. Да. Ты можешь лечь со мной в постель. - Я тоже тебя люблю. Чарльз, я думаю… ты уверен, что хочешь… ты считаешь это хорошей идеей? Прямо сейчас? Эрик представлял себе это приглашение, вероятно, раз сто в различных вариациях, но никогда не думал, что это вызовет какие-либо возражения с его стороны. Но в то же время во всех этих фантазиях Чарльз очень даже наслаждался ситуацией и мог двигаться без дрожи, и был вне угрозы замерзнуть до смерти. Чарльз моргает, и его глаза взблескивают синевой сквозь пар, исходящий от чая. - Я подозреваю, что ты думаешь не о том, о чем думаю я. Или вообще-то о том, но будет лучше, если мы сделаем это утром, когда я наконец смогу почувствовать свои пальцы. Прости. Эрик застывает, чтобы обработать новую информацию, а затем ставит кружку на ближайший столик и залезает под одеяло, случайно скидывая половину подушек на пол, а затем обнимает Чарльза и изо всех сил стараться излучать тепло, поскольку Чарльз сворачивается в клубочек рядом с ним. Они оба по-прежнему одеты, холод задерживается в складках одежды, и на кончиках пальцев, и в дрожании ресниц, но все это не настолько важно, как ровный стук сердца Чарльза, который заполняет промежутки между его собственным. - Не извиняйся. Просто будь в порядке. - Я буду, обещаю. Мне уже намного лучше. И заметь, мне очень даже нравится эта идея. Я говорил серьезно насчет завтрашнего утра. Эрик чувствует, что это правда, что Чарльзу и правда теплее, ощущает это не только в угасании физической дрожи, но и в его голове. Эрик чувствует вкус сладкого чая на его языке, когда Чарльз целует его, и он говорит: - Мне тоже нравится эта идея. И пытается отправить образ того, насколько сильно ему нравятся эти мысли. И Чарльз снова целует его - яркий и радостный, как мерцающие праздничные огни снаружи, а Эрик обнимает его как можно крепче, пока, в конце концов, они оба не засыпают, укрытые синими шелковыми простынями, теплыми одеялами, спокойствием и чувством, которое, - Эрик теперь это знает - не настолько уж и непонятное; это любовь. На следующее утро он уже сидит на кровати, когда Чарльз просыпается. Ксавье моргает сонными голубыми глазами, которые как теплые океаны в солнечном свете, проникающем сквозь открытые шторы. Чарльз все еще одет во вчерашний гигантский свитер, и его волосы торчат во всех мыслимых и немыслимых направлениях, и это самое прекрасное зрелище, которое Эрик когда-либо видел. Когда Чарльз видит Эрика, он пытается улыбнуться, несмотря на то, что находится в середине зевка. И вот теперь это точно самое прекрасное зрелище, которое когда-либо видел Эрик. - Доброе утро. - Доброе утро, - отвечает Чарльз с настоящей улыбкой и уже без зевоты. Его восторг от того, что Эрик все еще здесь, заливает комнату вокруг них волной бессловесного нескрываемого счастья, и Эрик думает "Я люблю тебя", потому что он не может не повторить это снова, чувствуя прилив всех этих великолепных эмоций. - Я тоже тебя люблю. Такое хорошее утро. Почему ты там? Иди сюда. Эрик двигается поближе, и Чарльз протягивает руку и пытается уложить его обратно в горизонтальное положение, но Эрик говорит: - Подожди, секунду, еще нет, - и Чарльз удивленно смотрит на него. - Если ты не хочешь... я думал, ты... - Конечно, я хочу. Я хотел все это время. Ты даже не представляешь, насколько сильно. Но сначала у меня есть кое-что для тебя. - Правда? - Чарльз резко садится. - Тебе не стоило; я же вроде говорил тебе вечером. Во всяком случае, ты уже… ммм… нашел то, что мне очень нравится, скажем так. - Я знаю, что мне не стоило. Но я хотел. Потому что у тебя должно быть рождественское утро. Вот. Эрик прятал его под кроватью, потому что у него не было ни малейшего представления о том, как нужно упаковывать рождественский подарок, но Чарльз, вероятно, не будет возражать. Когда Эрик поднимает подарок силой мысли - с небольшим налетом театрального драматизма, просто потому, что не может устоять, - тот фантастически блестит в утреннем солнечном свете, что Леншерр совсем не планировал, но получилось замечательно. Судя по всему, солнце одобряет его идею. Глаза Чарльза широко раскрываются, и он протягивает руки; Эрик с идеальной точностью опускает в них крошечную скульптуру. Он провел все раннее утро, мысленно сортируя разрушенные украшения, до которых только мог дотянуться сознанием; они были разбросаны по особняку там, где дети оставили их, чтобы потом выкинуть. Украдкой бросая взгляды на Чарльза, чтобы удостовериться, что он не проснулся, Эрик собрал лучшие из них и сплел их вместе, крошечные кусочки блестящего металла и проволочные крючки, разноцветные, сверкающие и бесконечно вращающиеся на своих предназначенных местах. Глядя на результат в руках Чарльза, он должен признать, что, возможно, рано или поздно ему-таки начнут нравиться рождественские украшения. - Эрик... - изумленно и немного пораженно говорит Чарльз. Скульптура ловит солнечный луч и разбивает его на маленькие танцующие кусочки цветного света на его лице. - Как ты... спасибо… когда ты вообще это сделал? Эрик пожимает плечами. - Тебя очень сложно разбудить, Чарльз. Тебе нравится? - Забавно, потому что на самом деле я обычно сплю довольно чутко. Я не могу не... подслушивать сны у всех в большинстве случаев. И тогда я, конечно, просыпаюсь. Но, похоже, мне легче, когда ты рядом. Конечно, мне нравится! Мне очень нравится. Я люблю тебя. - И я тебя. И я буду спать здесь с тобой каждую ночь, если это поможет тебе отдохнуть. - Вслух он добавляет: - С Рождеством, Чарльз. И Чарльз отвечает ему ДА! Привлекательные губы Чарльза невероятно теплые, когда он целует их, пальцы, которые тянут Эрика в постель, тоже теплые. Они вместе применяют на практике приятные мысли прошлой ночи, пока не начинают оба смеяться, в восторге и абсолютно без сил, в то время как скульптура Эрика сплетает вокруг них солнечные лучи в калейдоскопы яркого света. I’ll never tell you the secrets I’m holding I love this leash that holds me when I try to run away I felt like this on my way home and I’m not scared