Из былых личин, не важно, каких

Люк открывает глаза среди света. Место, покинутое им, остается вокруг — камень, с которого ветер уносит пустую одежду, зелень острова, шум волн и угасающее великолепие двойного заката. Но цвета потеряли яркость, а звуки приглушены. Вместо них — свет. Тот самый свет, что вел его всю жизнь, тянул за рукав и направлял взгляд, теперь виден глазам; крошечные огоньки везде — на упрямых растениях, цепляющихся за скалы, на гнездах поргов, под водой, где плавают морские твари. Особенно яркий огонь кладет руку ему на плечо. — Ну здравствуй, — лукаво говорит Оби-Ван. Люк вздрагивает. Оби-Ван одновременно стар, каким его запомнил Люк, и молод — лет тридцать, и юн — подросток с косичкой падавана. Только глаза у него одинаковые, и в них пляшут черти. — Это было настоящее представление. — Оби-Ван, — с облегчением говорит Люк, и, подумав, начинает с интересом рассматривать свои руки. Все морщины на месте. — Почему я не меняюсь, как ты? Оби-Ван покачивает головой. — Трудно сказать. Думаю, чем дольше ты здесь, тем гибче твоя форма, и ты сможешь меняться, если захочешь… Мы еще посмотрим на мальчишку с Татуина. — «Мы»? — Не отделаться от меня тебе так, юный Скайуокер, — доносится справа, и зажигается второй огонь. Йода не меняется никак, только подтверждая подозрения Люка, что 900 лет назад старый наставник уже родился старым. Люк улыбается Йоде, и все же отмечает свой легкий укол разочарования, когда после «мы» ему ответил Йода, а не… — А, — говорит Оби-Ван, улыбаясь, с таким пониманием в глазах, что Люку даже становится неловко. — Улыбнись, Люк. Он здесь. Он указывает Люку за спину, и Люк поворачивается, чувствуя комок в груди. Отец сияет острым белым светом. От яркости хочется прикрыть глаза, но Люк смотрит, не отводя взгляда, не дыша, улыбаясь так, что болят щеки. — Отец, — выговаривает он. Во рту сухо, словно он на Татуине без запаса воды. — Люк, — говорит Энакин, осторожно подходя к нему. У него лицо и осанка красивого самоуверенного юноши, темно-русые волосы вьются, падают на лоб волнами. От неуверенности на его лице Люк вздрагивает всем телом. Он бросается к отцу, кладет ему руки на плечи. Для этого приходится подняться на носочки. Рост у него явно не по отцовской линии. Отец, кажется, думает о том же, улыбаясь углом рта. Молчание между ними виснет и звенит от света. — Ты старше, чем я когда-либо был, — тихо говорит отец. Проводит рукой по лицу Люка, заправляя седую прядь за ухо мучительно знакомым жестом. — А ты моложе меня, — недовольно говорит Люк. Приглядывается и добавляет: — Почему ты не меняешься? Не хочешь, что ли? — Таким я был, когда… когда был во Свете, — еще тише отвечает отец. — Чушь! От этой вспышки возмущения отец вдруг смотрит на него как-то странно, и Люк спрашивает себя, кого тот видит на его месте, чье упрямство. Вполне возможно, что свое собственное — или Люка, но на тридцать лет моложе, с его золотой гривой, мальчишеским нравом. Или чье-то еще. — Ты был во Свете, когда спас меня от Императора. Во Свете, когда я снял с тебя шлем! Покажись мне, каким хочешь, ты нужен мне любым. Помедлив, отец коротко кивает и меняется. Красивое молодое лицо становится жестче, черты — старше. Люк видит, как бледнеет цвет его глаз, как появляются морщины меж бровей, какие бывают, если часто хмуриться. Человеку перед ним, как знает Люк, сорок шесть, но выглядит он куда старше, и никакой Свет, никакое искупление, конечно, не изменило его командирского присутствия, властного разворота плеч. Этот человек был под шлемом. Этого человека Люк и обнимает — так крепко, как только может, выбивая из отца удивленное «ох». — Другое дело, — улыбается Люк ему в плечо. Отец неловко обнимает его в ответ и вскоре с мягкостью отстраняет — не привык. Теперь, правда, его уже ничего не спасет, весело думает Люк, от объятий в Силе не спрячешься. — Я горжусь тобой, — этот голос уже куда сильнее похож на тот, которого Люк наслушался тридцать лет назад, хоть и за вычетом вокодера. Есть что-то особенное в нежности, наполняющей его теперь. — Ты силен и свободен, мой сын, и ты сделал правильно. И, молча поглядев на ослепительную улыбку Люка несколько секунд, отец добавляет: — Но утопить в море такой хороший икс-винг…