прозрачный стакан тихих слез.

— мы переезжаем? юнги озирается удивленно по сторонам. он осматривает свою спальню, которую делит с сокджином. давно влюблен в него, а признаться — нет, нет, ни за что, 'он меня возненавидит'. терпит, лицо — каменное, отношение — холодная зима с едва проглядывающими нотками тепла по вечерам. — да, — сокджин смотрит на юнги тихо и спокойно, с любовью, охраняя будто. — но... — и тут, совсем изменившимся голосом добавляет, — ладно, мне все равно. на самом деле юнги не все равно, и сокджин это прекрасно знает. у этого 'мятного мальчика', как джин сам называет мина, было трудное детство, он привык беречь то, что у него есть и трудно отпускает это. взять хотя бы сегодняшний случай — переезд. мин переживает, сокджин это чувствует, он мятного наизусть, от корки до корки, хоть и не показывает. ким мина всего, с потрохами. от него беспокойство завуалированное исходит волнами, как бы мин не старался это скрывать — старший всё равно всё-всё видит. инстинкт психолога. — когда? — безразлично тянет юнги. — через неделю, — сокджин улыбается, хоть мин и не видит, он повернут лицом к стене. ну а мятный знает, что сокджин растянул губы в улыбке. ... ночью сокджину становится страшно. он просыпается от очередного кошмара; в последнее время все чаще мучают тяжелые сны. резко распахивает глаза — мин не спит, сидит за столом при свете лампы, в майке и домашних шортах, и крутит в тонких венозных пальцах жестяной портсигар ’сенатор’. сокджин знает, что в портсигаре пара ромашек и пять ванильных сигарет. когда юнги выходит на балкон — он идёт курить, даже не стесняясь сокджина уже. привык. приходит и приносит с собой в комнату запах холода, ванили и табака. откуда ромашки — неизвестно. хотя, юнги много кашляет. картина умиротворяющая. мин беспокоится — по позе видно, весь напряжен, думает, хоть и смотрит в стену, сокджин понимает, что юнги жмурит сейчас глаза. о чем думает — сокджину знать не нужно, хотя он догадывается. юнги через несколько минут выключает свет лампы, в окно начинает бить резкий яркий свет луны, режущий комнату напополам. через майку без рукавов выпирают лопатки неестественно сильно — юнги ну очень худой на самом деле. он кладет портсигар в ящик стола и идёт со вздохом к кровати, садится и смотрит на сокджина. — почему не спишь? опять кошмар? голос юнги звучит сладко и тягуче, такое только по ночам бывает, потому что ‘кроватные‘ разговоры — самые уютные. — да. мучает. — попробуй опять заснуть. или покури. — но я не курю, — поднимает брови сокджин. — значит, спи. юнги ложится на одеяло сверху и сжимается в позу эмбриона. ’одинокий’, — мелькает в голове у джина. где-то он об этом читал. — укройся хотя бы. — не хочу. ким знает, чего хочет юнги. внимания и тепла. поэтому встаёт, идёт к прикроватному шкафу и достаёт оттуда любимый чёрный плед, набрасывает его на мина и касается руками. юнги всего пробирает дрожью, когда кривые пальцы пробегают по его холодной спине. "ну ляг же рядом, кретин", — просит мысленно. но сокджин идёт к себе под одеяло. смешно. юнги ночь не спит. считает минуты, сидит в твиттере, просматривая ленту своего личного аккаунта, который создал тайно, чтобы не донимали. и пока что никто не узнал. подходит к окну, смотрит на беззвездное небо. это небо сеульского центра ему совсем не по нраву. вечно мутное и слишком яркое — звезды сливаются с этим пронзительным светом ночного города. слишком много фонарей. слишком много фотонов на одни глаза. юнги помнит небо своего родного тэгу. чистое, безоблачное, непорочное. над полями рисовыми звезды сияют всем млечным путём, словно капли молока разбросаны по темному, аспидно-черному небу. и вокруг все такое тихое, безмолвное. слышны лишь песни сверчков и перезвоны колосьев. а тут что? одни машины, люди и свет. слишком много. слишком много для одного потерянного мальчика. юнги не любит сеул. ненавидит всей душой. единственное, что удерживает его здесь — его работа. его арми. ведь это то, о чем он так долго мечтал, а мечты просто так не отпускают. была бы возможность — вернулся бы в тихий тэгу к родителям на рисовые мокрые поля. вернулся бы к сверчкам и безмолвным звездным путям. вернулся бы к колоколам грядущих ночей. вернулся бы, чтобы никогда больше не уходить. и умер бы здесь — утонул бы на рисовом поле в колосьях, в воде. только бы под этим чистым чёрным небом. только бы на родине. только бы умереть, как родился. заснуть сегодня он даже не пытается. занавешивает окна, чтобы не видеть прогорклого города и ложится прямо на пол. вспоминает времена трейни, когда не мог жить даже нормально. слишком сложно было тогда. тренировки до отказа ног. переломы сознания. и не только сознания, но и рук, пальцев, ног. попытки суицида. мысли о том, что ничего у них не получится. отдача себя другим людям. кровь? помутнение рассудка. бессонные ночи. кровь, пот и слёзы. и все это привело их к такой вершине. о чем они даже мечтать не могли. никогда. юнги открывает ноутбук. листает террабайты фотографий. видит папку с заманчивым названием 'ким сокджин'. в сотый раз открывает и просматривает фотографии самого лучшего человека, которого он видел в своей жизни. здесь он улыбается. а вот фото его кривых, ломаных пальцев. это одна из тех вещей, которая юнги в сокджине особенно нравится. кривые пальцы. а вот фото джина с юнги, оно такое домашнее. они тут в халатиках и масках, дурачатся на камеру, зная, что такие моменты бывают редко и их нельзя упускать. поэтому этих фотографий много. и все они — память об одном прекрасном дне. больно. юнги вновь кашляет. на часах 3:38, пора бы засыпать, но сна ни в одном глазу. несмотря даже на то, что завтра очередной концерт. мина греет мысль о том, что он снова увидит своих прекрасных арми и будет махать им рукой. всю оставшуюся ночь он смотрит на сокджина — делать больше нечего. — ты такой красивый, сокджин, — говорит шепотом, хоть джин и спит. юнги никогда не говорит ничего лишнего/приятного — все скрывает. иногда сокджин видит, как мин порывается сказать ему что-то донельзя важное, но губы, на секунду открывшиеся, тут же смыкает в тонкую нитку и глаза отводит на другие предметы. а сокджину этой ночью снится второй кошмарный сон — ему снится юнги. мин юнги, стоящий на табуретке с петлей на шее; мин юнги, заносящий над рукой бритвенное тончайшее лезвие; мин юнги, приставляющий к горлу маузер. и все время смеётся. смотрит киму прямо в глаза и смеётся, словно сумасшедший. псих. сокджину страшно, его по кровати начинает метать. юнги смотрит на спящего неспокойным сном сокджина. слышит его сдавленный крик и его передергивает от страха. киму очень страшно смотреть на смерть своего мятного мальчика, к которому он стал привязан. юнги во сне смеётся, а сокджин в жизни стонет от ужаса. он не хочет, чтобы его донсён умирал. он хочет проводить с ним каждый день своей блядской шумной жизни, спать с ним в одной комнате /и чтобы без кошмаров/, обнимать его, когда тот сам захочет. он хочет целовать его ванильные губы. . . . юнги смотрит на часы — там горят цифры 6:56. прекрасное время для суицида, думает мин. и вдруг он видит, что сокджин резко садится на кровати. он тяжело дышит, в свете бледной луны видно, как по нему бежит пот. юнги так же подскакивает. – джин-хён? — обеспокоенно выпаливает в сторону кима. он ни разу не видел людей, вскакивающих ночью. только разве что в книгах читал о таком. сокджин замер, удивленно посмотрев на мина. и тот понял, что ляпнул лишнего. — ой... — юнги, ты только что... назвал меня хёном? юнги промолчал в ответ, беспокойного бегая по сокджину глазами. ким встал и посмотрел мину прямо в глаза. юнги судорожно сглотнул и начал искать что-то в шоколадных глазах своего возлюбленного. тот же смотрел ясно и прямо, лицо его было мокрым от пота, но это не мешало ему вовсе; это даже подчеркивало сейчас его и без того резкие черты лица. — с-сокджин... а сокджин влюблен. и потому кладет кривые изломанные пальцы на щеку своего донсёна и большим поглаживает по его щеке. в этот момент воздух был наэлектризован донельзя — атмосфера весьма колкая. юнги воскресал и умирал тысячи раз внутри, ломался, убивался и хотел одного — избавиться от этого неприятного ощущения, когда сосёт под ложечкой. он не любит это испытывать, он привык властвовать над жертвой. но сегодня он позволил взять власть над собой. сокджин ухмыльнулся. — а можно? — спросил он у испуганного мина. ему стало странно — впервые он видит донсёна таким хрупким. тот лишь качнул головой в знак согласия незаметно. хен медлить не любил — быстро приблизился и размазанно начал мять сухие от волнения губы. горячий поцелуй, словно вино, опьянял юнги, заставлял теряться в нем, терять частицы самообладания. потому он не выдержал и упал, подтянув сокджина за собой, не отрывая своих губ от хёновых. сокджин дарил новые, незабываемые ощущения, мин не мог оторваться от этого искушающего бокала, терпкого вкуса. когда сокджин оторвал свои губы от миновых, тот глубоко задышал и.. заплакал. — юнги? — без объяснений обнял. мин лежал в тёплых объятиях своего хёна и рыдал ему почти беззвучно в плечо, иногда постанывая, повывая. он вцепился в его сильные плечи ногтями и долго-долго оставался в таком положении, пока не успокоился. – юнги... — это все от эмоционального перенапряга. все хорошо, сокджин. и улыбнулся. сердце сокджина растаяло.