Клятва и Долг

Уже наступила ночь? Странно. Когда он открывал глаза в прошлый раз, и было это, казалось, секунду назад, солнце еще стояло высоко… и безжалостно кипятило кровь в его жилах. По телу одна за другой прокатывались волны жара, высасывая из него остатки жидкости и принося с собой становящуюся все более мучительной жажду. Центр пожара, пожиравшего внутренности, был в стальном лезвии, пронзившем его плоть. Если бы меч Диора вытащили из раны, то он бы уже умер. Может, это уже случилось, ведь вокруг так темно? Может, раны братоубийц не заживают даже в Мандосе? Вопрос был насущным, но не очень тревожащим. Ничто не имело значения, даже боль, прежде обжигавшая плоть злее расплавленного металла, теперь стала не такой острой. Словно страдал от нее кто-то другой, и это не его тело сейчас лежит на земле рядом с тремя защитниками Дориата, и это не его ключицы касаются пальцы Диора. Их мертвенный холод оказался куда хуже жара, ему показалось, будто убитый им король не просто вытягивает из Келегорма тепло, но хочет выцарапать из груди фэа своего убийцы и уволочь ее в скрюченных пальцах, которые судорога смерти превратила в гротескные костистые лапы. Если бы Келегорм мог двигаться, он бы отбросил этот обрётший плоть ужас, умерев в одиночестве, но меч все еще связывал обоих противников стальной пуповиной. Вдруг кто-то убрал так ужасавшее его тело, и в сгустившейся тьме Келегорм рассмотрел окутанную светом Лютиен, с рыданиями склонившую голову на грудь мертвого сына. Разве она не умерла много лет назад? Наверное, да, ведь Лютиен казалась сейчас такой юной, а Диор умер, да и он, Келегорм, тоже умер… наверное. За плечом Лютиен мелькнул еще один эльф, и взгляд охотника, привычно уцепившийся за движение, на миг снова стал острым, пронзив сгустившуюся темноту. Это не мать Диора, а дочь. В памяти хоть и с трудом, но всплыло ее имя. Эльвинг. А на груди у нее — Сильмарил, и неземной свет Амана — всего лишь его прОклятое сияние. Если бы Келегорм мог, то сейчас улыбнулся бы иронии: для того, чтобы исполнить их Клятву, достаточно было протянуть руку, но он не в силах… он почти мертв, и все это — лишь насмешка валар… или видения умирающего. — Моя леди, — обратился к Эльвинг один из сопровождавших. — Кажется, лорд Келегорм еще жив. Стоит ли нам… Фраза не закончена, но сопровождающий ее жест понятен без слов. Ребром ладони по горлу. Добить. Келегорм поймал себя на мысли о том, что это почти милосердие. — Нет, — в глазах у Эльвинг стояли слезы, но голос остался тверд. Она оказалась достойной внучкой своей бабушки, и мужчины легко подчинялись звучавшей в голосе девушки власти. — Пусть живет дальше со всем, что он сделал, и судить его великим валар, а не нам. Эльвинг приблизилась, и Келегорм разглядел ее глаза. Серые глаза нолдиэ, такие же, как у него самого. — Отныне ты должен мне, феаноринг, — прошипела эльфийка ему в правое ухо, полускрытое окровавленными волосами. — Помни об этом. А затем взялась двумя руками за рукоять меча и дернула его вверх. Лезвие подалось с отвратительным хрустом раздираемой заново плоти, из раны хлынула кровь… кажется, он закричал. А потом — провалился в беспамятство, смутно запомнив серебряный свет, исходящий от рук Эльвинг. Он сиял ярче Сильмарила. *** Лорд Келегорм ехал по улицам Гаваней Сириона, и ветер с моря трепал его серебристые волосы. На нем была вычурная нолдорская броня и алый плащ с гербом Дома, скрепленный у горла изящной фибулой, но он не взял с собою ни шлема, ни длинного меча. Келегорм ехал вперед, и недоверчиво-враждебный шепот летел перед ним. Люди и эльфы расступались перед его конем и оставались стоять вдоль домов, сверля спину Келегорма взглядами. Это был город беженцев, приехавших к побережью в попытке сбежать от войны или же после нее, забрав то немногое, что осталось, а Келегорм — дважды братоубийца, чьи руки красны, как его плащ — всегда нес ее на острие меча и на алых перьях шлема. Он знал, что ему будут не рады. Но память услужливо подбрасывала другие варианты, и безжалостно напоминала о цене за них. Страшные крики Умбарто, погибающего в пламени кораблей, в пожаре, который разжег Феанор, отрекаясь от прошлого и не сожалея о тех, кто в нем пострадает. Отцовская кисть, покрытая ужасающими ожогами, почерневшая и почти лишенная плоти, рассыпавшаяся пеплом в тот самый момент, когда он, Келегорм, взял ее в свои руки. Карантир и Куруфин на развалинах Дориата, младшие братья, которые на его глазах учились ходить и садиться в седло… а потом — получили по добрых двадцать ран каждый, чтоб уж наверняка. Амбарто тогда хорохорился, что это, мол, от того, что синдар их боятся, но разве это имело значение перед лицом смерти? Келегорму всегда было плевать на синдар, на авари и даже на тех из нолдор, что не ходили под их с братьями знаменами, их ненависть не согревала его кровь, равно как и их любовь. А вот то, что он не смог поцеловать мертвого Куруфина в лоб без опасения, что у брата отвалится почти отрубленная голова, имело огромное значение. Поэтому, когда перед ними снова встал вопрос исполнения Клятвы, он вслед за Маэдросом повторил, что допустимы только переговоры. И даже вызвался побыть тем, кто понесет белый флаг в Гавани Сириона. Братьям это не очень понравилось, но Келегорм умел настоять на своем. В конце концов, именно он годы назад убедил всех в необходимости атаки на Дориат. Эльвинг ждала его, стоя в дверях своего дома, так непохожего на дворец. По обе стороны от нее стояли Элуред и Элурин, похоже, навесившие на себя все оружие, что смогли отыскать у себя и соседей. Келегорм был рад видеть их в добром здравии: тот эпизод, когда его люди чудом не отвезли мальчиков в лес, до сих пор неприятно колол даже его не особо нежную совесть. Не такой верности он хотел… и это, пожалуй, было еще одной причиной стоять сейчас перед Эльвинг. Когда он спрыгнул с коня, стало понятно, что она хорошо, если ему по плечо, да и близнецы, немедленно направившие в его сторону оружие, немногим выше. Но это мало что значило: властителем эльфа делает вовсе не рост или корона. Похоже, что слово Эльвинг здесь имеет свой вес. Уже хорошо. — Зачем ты здесь, Келегорм, сын Феанора, прозванный «прекрасным», но в этом городе называемый, скорее, «ужасающим»? Эльвинг была в Менегроте во время атаки, и хорошо знала, как велико воинское мастерство сыновей Феанора. Против двоих ее братьев Келегорм мог бы легко выступить даже без оружия, но в ее глазах не было страха. — Я должен тебе, — напомнил он, увидев на лице Эльвинг первую с начала беседы эмоцию. Удивление. Вероятно, она не подозревала, что тогда он был в сознании. — Поэтому я пришел к тебе как проситель, а не как враг. Сможешь ли ты выслушать мою просьбу, Эльвинг из рода Берена и Лютиен? Повисла долгая пауза. Эльвинг оценивающе смотрела на Келегорма, словно стараясь рассмотреть не только его красивое лицо и сверкающие доспехи, но и то, что внутри, глубоко… то, чего он, может быть, не знал сам. Затем Эльвинг кивнула и посторонилась, приглашая его пройти в дом. Келегорм сделал шаг...