везувии и грозы

«ну да. дорогой, концы света и вулканы придуманы людьми.» Раз. – Я могу из ваших ребер сотворить крылья! Настоящие, с костями и тёплой кровью. Всего-то какие-то ребра, не понимаете?.. Мальчишка стоит и кричит на людей, с голой головой в пепляных шапках, тощий и светлый, в ржавчине рыжих волос. Люди его не слышат, бегут, перебирая тяжёлыми ногами, внюхиваются в серу и сжимают виски. В чёрном дыму глаза у них – белые камни в неподвижных точках зрачков. Мальчишка светится и чёрными руками прикрывает голову, худыми локтями и многоцветьем потертых шорт вызывая у них чувство родства. Люди не замечают его рыжих родинок, им некогда, ведь пахнет серой. Везувий виснет у них над хохлатыми макушками копотью-нимбом, разгоряченный, оплывший горящим камнем. Натт щурится, и в глазу открывается калейдоскоп, цветными стеклышками показывает ему толпы мечущихся и покрытых с ног до головы гарью. Огонь их не очистит. Он прыгает перед юбочными дамами с кружевными платками у рта, перед искривленными стариками, состоящими из морщин и табака, бледными и долговязыми – в топорщащихся косичках и несмывающейся туши. Они отмахиваются, стонут, глядят на воздух, ощетинившийся жаром, моргают и плачут грязными дорожками по своей мимикрирующей коже, горбятся и садятся на землю. Умирать не хочется, и в животе подсасывает страх, и гонит, гонит прочь, пока Натт не остаётся один во всем городе, маленький, хмурый, знает, что лава догонит их и проглотит, сжигая сердца. Складывает руки на коленях и прикладывает последний подорожник – во всем белом свете – к потекшей красным щеке. – Ну и как ты из железа сделаешь крылья? – Нет там никакого железа. Фокус. У всех одно, кости. – Ты просто не видел. Натт думает, что унегоогромныесерыеглаза, грустныебольшиефонари почему-то не убежал все бегут не убежал. Не убежал. Врёт он про железо. Мечтатель. – Я знаю. Если бы там было железо, ты был холодный, отекающийся. Цвета жести и цемента на стенах. Два. Сик садится на жёлтый кирпич и прикрывает рукой повязку – двойной заговор, да на счастье и на удачу, но ничто не исполняется, и изнутри его кусает собственное сердце в металлической клетке. Оказывается, там кости. Сик старается не думать о том, что скребет, жжется и выплевывается по утрам в ванную кусочками избеленного свинца. – Знаешь, а мы тут одни. Такие маленькие. Крошечные. Будто кто-то нас из стекла выдул и поставил на стол около камина, а мы все ближе и ближе. А мы все падаем. Натт сжимает ладонями лицо и рисует на плите куском мела рожицу с кривым квадратом на глазу. Рожица кусает себя за язык, и Сик чувствует, как челюсть у него отъезжает и клацает, оставляя вскипающей от жара крови. Мальчишка прыгает, пищит, объясняет и суетится, отдавая окровавленный измятый подорожник. Сик видит, как в районе затылка у него свет выжигается до ослепительно-белого, и незаметно касается лохматых волос, чувствуя тёплый апрель покрашенный в зелёный кухню. – В следующей жизни... В следующей жизни я подарю тебе пластырь. – Только найди меня. Там легко потеряться. – А там людей больше, чем здесь? – Ага. У них иглы и топоры, языки и уши. А ты такой заметный. – Я потеряюсь. Я не умею. Я умею только крылья делать, нажимаешь вот здесь, трогаешь сердце вот так, раскрываешь глаза, и они летят. Черпают небо руками. – Тогда... Тогда просто сам черпай. – Везувий наполняется гулом и ревом лавы, разрываясь на атлантов и карликов, катится валунами и искрами и, огромный, замирает. – Не забудь. У меня железные ребра. Три. Мир рассыпается тысячью серых звёзд. Натт сжимает чужую руку и закрывает глаза. × × × Безумные длинные ночи Натт отсчитывает холодом и жаром. Ему уже две недели тоскливо, и бьётся под сердцем слепой комок перьев, царапается, зажимает нервы – прилипаешь к родному телу у окна, качаешься в руках, сжимаешь пальцы и плечи, а мозг все гудит, хромированный поезд, гудит, дробя мысли. Полярный дикий холод. Сик пересчитывает ритм его сердца и приносит жёлтые чашки с клубничным джемом посреди зимы. Сердце ненадолго останавливается, а потом ударяет до слёзной боли. Натт лежит и улыбается. Безумные длинные ночи Натт отсчитывает холодом и жаром. Переворачивается с боку на бок, забивает ладони под матрас, закутывается в одеяло. Он закрывает глаза и ищет, ищет, ищет. Пусто. Пусто. Руки. Своими больными руками он касается Сика, знает, где кожа, а где кости. В нем что-то ломается, последнее, главное, и Натт касается грудины, чувствуя холод железа. – Знаешь, а ты цвета жести и цемента на стенах.