Казума прикрыл за собой дверь, поспешно прислонился к ней спиной и подпер плечами. Судорожно выдохнул, стиснув пальцы в кулаки.
Успокойся, ради всех святых, Казума, просто успокойся.
Когда-то он скупал додзи с госпожой, поначалу убеждая себя в том, что так он лишь возвращает своему благодетелю долг и помогает Ято не помереть с голодухи, но потом пристально изучал их, цепляясь взглядом за каждую мелочь, точно подмеченную автором (и все-таки Ято определенно талантливый художник). Случалось и такое: однажды Казума почти всерьез задумался над тем, чтобы запустить в массовое производство дакимакуры с полуобнаженной госпожой. Затея исключительно ради повышения рейтинга ее популярности среди молодежи, конечно, но ведь и сам он мог бы прикупить такую, уже для себя, представляя, что не ее изображение на подушке, а сама Виина — распаленная и зардевшаяся — делит с ним постель.
Казума опустил взгляд вниз, на заметно оттопырившуюся ширинку форменных брюк.
Это было очень не вовремя.
Она могла вызвать его к себе в любую минуту, и Казуме совсем не хотелось опозориться: если его истинные чувства будут раскрыты вот так, нелепо и по чистой случайности, он вряд ли сможет это перенести. Соврать же ей о причинах стояка он бы не смог — кому угодно, но только не ей. Он вообще поклялся не лгать ей больше — после того, как его многовековая ложь чуть не вылилась в полное истребление клана Ха и перерождение самой Бишамон.
Но одно дело лгать, намеренно скрывать истину, и совсем другое — просто молчать о ней, не обнажая суть и не выставляя напоказ.
Все эти его чувства, казалось бы низменные и пошлые, пронизанные похотью и желанием, это совсем не то, наверное, что он должен был бы испытывать к своей госпоже. Он любит ее, и его любовь к ней глубока; он предан ей, и его преданность безгранична; он готов ради нее на все — и желание защитить госпожу определило его жизненный путь в качестве ведущего шинки. Но как можно не желать большего, когда она рядом? Когда она смотрит на него — искренне и открыто, а во взгляде читается лишь доверие и ответная привязанность, выстоявшая и даже укрепившаяся, несмотря на все его прегрешения? Когда она касается его: одобряюще скользит рукой по спине, ерошит волосы, смеясь над какой-то глупостью?.. Или вот когда она, прислонившись лбом к его лбу, закрывает глаза, кладет ладони ему на плечи и шепчет на выдохе, чуть склонив голову вбок: «И что бы я только делала без твоей заботы, милый Казума?»
А что если?
Вслед за реальным, тем, что уже было, разум тут же подкинул ему видения о несбыточном.
О том, что может никогда и не случиться.
Вот Виина прижимается к нему в крепком, доверчивом объятии, а он обивает ее руками в ответ, вдыхая запах ее волос. Вот она кладет ладони ему на бока, проводит вверх-вниз, гладит настойчиво, но нежно; вот она пробирается пальцами под ремень, цепляя края рубашки, тянет на себя. Он же целует ее в ямочку над ключицей, случайно обнажившуюся из-под сползающей юкаты — неужели под ней совсем ничего нет? Вот —
Достаточно.
Казума осекся, стиснул зубы и, зажмурившись, встряхнул головой. Так продолжаться не могло. Виина рано или поздно узнает о его пошлых мыслях — если, конечно, уже не узнала. Бог всегда чувствует, если его шинки посещают порочные фантазии, но насколько ярко должны ощущаться богом фантазии о нем самом? Кажется, Казума никогда ранее не позволял себе конкретики, думая о сексе: его мысли посещали только безликие образы, лишь отдаленно напоминающие Виину.
Он горько усмехнулся. По крайней мере, Казума мог быть уверен в одном: его фантазии о ней, пусть и размытые, неточные, но все же о ней, не оскверняли ее, а значит сомневаться в их искренности — и в самом себе — не приходилось. Что ж. Сомнение могло навредить ей намного сильнее, чем хоть и чистосердечная, но похоть.
Казума потер переносицу в надежде на то, что это поможет ему хоть чуточку сконцентрироваться.
А стоило ли вообще пресекать разбушевавшуюся фантазию?
Казума хотел бы признаться ей по-настоящему, так, как это делают люди с Ближнего берега. Выразить вслух и облачить в красивые слова те переживания, что бушевали в нем все эти годы. На свидание, наконец, пригласить. Дождаться походящего момента и сказать — открыто и без прикрас — и немедленно получить ответ: да или нет.
Это было бы понятнее, яснее и честнее по отношению друг к другу, просто Казума не был готов получить отказ в лицо. Да и к согласию, если честно, готов не был. Как вообще можно было бы сохранить лицо и рассудок, стоя перед ней, внимая отстраненно-учтивому «Казума, не стоит» или счастливому «Для меня все так же»?..
А так, как сейчас намеревался поступить он, всем будет проще. Виина поймет — прочувствует — истинную плоскость его чувств к ней и их глубину, ну, а потом, если что, они просто смогут сделать вид, что ничего не произошло.
Окольные пути решения проблемы? Почему бы и нет. Давно уже пора было.
Чуть кивнув самому себе, как бы подтверждая правильность решения, Казума оттолкнулся от двери и подошел к кровати. Стараясь особо не шуметь, он опустился на нее, подпер спиной изголовье. Руки сами потянулись к застежке брюк: звякнула бляшка ремня, вниз съехала молния, из петли выскользнула пуговица. Приспустив брюки и белье, Казума накрыл ладонью полувставший член — и тут же, на выдохе, приподнимая бедра навстречу руке, огладил по всей длине — а потом еще раз, снова, и снова.
Где он остановился?
Точно.
***
Виина сглатывает, приоткрывает рот, выдыхает чуть громче обычного. Ее пальцы гуляют под его рубашкой, щекочут ребра и живот, рисуя причудливыми узорами — то там, то тут, не задерживаясь ни на миг на одном месте, с готовностью исследуют и ласкают самые чувствительные участки. Ее движения порывистые и нетерпеливые; она словно стремится прочувствовать все, сразу и сполна. Путь выше, к торсу, пока затруднен: мешает узкая форменная рубашка, застегнутая под самое горло. Казума — воплощение порядка, собранности и расчета, но сейчас она постарается сделать все, чтобы расшатать его самоконтроль. Виина тянется к пуговицам, не глядя: совсем нет сил держать глаза открытыми, когда Казума вот так, трепетно и нежно, целует ее шею, опаляя горячим дыханием, чуть прикусывая и тут же вновь прижимаясь губами.
Кажется, Казума и не пытается держать себя в руках.
С губ Казумы слетает довольная усмешка. Его руки оглаживают ее бедра сквозь ткань одеяния — но этого чертовски мало: хочется прижаться теснее, так, чтобы кожа к коже, а тело к телу. Хочется очертить подушечками пальцев ямочки над ягодицами, провести по бокам, проследить путь к пупку и вниз — тронуть пальцами там, где ей будет приятнее и слаще. Рука уже тянется к поясу юкаты: он наматывает его на ладонь и медленно тянет на себя.
Расправившись наконец с рубашкой, Виина распахивает ее и удовлетворенно, собственнически даже, ведет раскрытыми ладонями по торсу. На шее Казумы все еще болтается галстук, но узел ослаб, и она просто снимает ненужную сейчас вещь, отбрасывает куда-то в сторону. Ее взгляд задерживается на заалевшей неровными красными пятнами коже шеи, груди, плеч — и она, не колеблясь, целует в кромку покрасневшей кожи, ласкает языком, обводит по самому контуру. Пальцы тем временем с нажимом проходятся по чувствительным соскам, отирают большими пальцами по ореолу, прихватывают горошины и слегка тянут — на себя и в стороны. Казума дергается, судорожно втягивает воздух сквозь сомкнутые зубы и подается навстречу.
Он берет ее лицо в свои ладони и тянет на себя, побуждая отстраниться и поднять глаза. Задерживается так на краткий миг, ловя ее возбужденный взгляд, а потом целует — страстно и глубоко, так, как хотелось давно. Он мягко прихватывает ее нижнюю губу, обводит языком самую кромку. Проникает глубже, не чувствуя сопротивления — и Виина с готовностью отвечает ему, притираясь всем телом. Казума останавливается — но только для того, чтобы в следующий миг прижаться вновь, теперь уже к самому уголку рта — это своеобразная передышка. После он целует ее снова и снова, и каждый поцелуй все увереннее и настойчивее, распаляет и возбуждает все сильнее.
— Позволь мне, Виина…
Он опускается перед ней на колени. Кажется, именно так теперь он и хотел бы провести всю свою жизнь: глядя на нее, такую чувственную и открытую сейчас, снизу вверх. Виина выглядит потрясающе: волосы чуть растрепаны и она тяжело дышит — ее грудь вздымается крупно и часто-часто, рот приоткрыт, а в глазах — предвкушение и желание большего.
Казума, раздвинув полы юкаты, легонько проводит кончиками пальцев по ее левой ноге. Виина понимает его задумку без слов и переносит вес на правую, упираясь ладонями Казуме в грудь, пока он, нежно подхватив под колено, закидывает левую ногу себе на плечо. Он придвигается ближе, притирается щекой, проводит кончиком носа под пупком, вверх-вниз, лаская, оставляет мокрые, дразнящие поцелуи — и одновременно ведет раскрытой ладонью по бедру закинутой на него ноги, сжимает ягодицу. Поцелуи спускаются ниже, и вот с губ Виины срывается длинный стон, когда она чувствует, как клитора касается, теребя и массируя, его язык, а его пальцы оглаживают половые губы, кружат у входа, разводя в стороны — чтобы собрать смазку, перебрать между пальцев, и аккуратно, но предательски медленно проникнуть в нее.
***
Реальный Казума задвигал ладонью быстрее, резче и увереннее толкаясь в кулак. Дыхание сбилось напрочь, очки давно упали и валялись где-то сбоку — Казума просто надеялся на то, что не раздавил их случайно. Мысли о Виине, с таким рвением отдающейся ему, раскрывающейся для него, заполнили его разум и он, сильнее сжав головку, кончил, представляя, как содрогалась бы в его объятьях, кончая, она.
На то, чтобы привести себя в порядок, ушло не так много времени, как Казума изначально рассчитывал, а вот на осознание того, что именно он натворил, ушла буквально секунда.
Собраться с мыслями и погрузиться в прогнозирование последствий Казуме не дал стук в дверь. Понимание того, кто с наибольшей долей вероятности сейчас за ней стоит, пробудило желание выйти в окно и погулять где-нибудь (лет так ндцать), но Казума переборол его. Он ведь этого и добивался, да?
Еле-еле переставляя ноги, Казума доплел до двери. Открывать ее он решил не сомневаясь, одним увереннм движением: чему быть, тому не миновать, а от судьбы не убежишь.
На пороге стояла Бишамон. Она улыбалась; в ее взгляде отчетливо читались азарт и предвкушение.
Ее юката чуть сполза с плеча, обнажив взору ямочку прямо над ключицей.
