Простуда.

Гилберт зашел в их с Иваном квартиру ближе к полуночи. Столько воды утекло с тех пор, как он вернулся к русскому после падения Берлинской стены. Было адски тяжело научиться доверять друг другу, порой уступать, ведь раньше ничего подобного в их жизнях не случалось, однако любовь творит чудеса. Дома его ожидала гробовая тишина. «Неужели спит?» — удивился Байльшмидт. А удивляться было чему, ибо обычно Россия всегда дожидался его, как бы поздно Гилберт не являлся. Поздно приходил он из-за того, что работа журналиста была очень напряженной и объемной. А работал прусс, потому что ему было ужасно скучно сидеть в четырех стенах. Поначалу Россия отговаривал альбиноса от этой затеи, но увидев его за работой, увидев, как сияют такие любимые рубиновые глаза, сдался. Скинув вещи в прихожей, немец прошел на кухню и, включив свет, замер. За столом, положив голову на сложенные руки, спал Иван. «Ждал все-таки», — Гилберт позволил себе счастливо улыбнуться. Однако улыбка испарилась, как только он заметил нездоровый румянец на бледном лице. Спеша проверить свои предположения, Пруссия дотронулся до пылающего лба русского. — Брагинский, просыпайся, — тихо позвал альбинос, расталкивая блондина. — М? О, привет, Гил, — вяло поприветствовал возлюбленного Иван, подняв голову и вымученно улыбаясь. — Прости, я задремал. — Да какой прости! Ты заболел! Живо в кровать! Чтобы когда я принес лекарства, ты был уже там! — скомандовал Пруссия и пошел в ванную комнату, где хранилась аптечка. -Но… — Россия подавился своими возражениями, когда Гилберт кинул на него суровый взгляд из-за плеча. Да, Пруссия остался воином, несмотря ни на что. Решив послушать его, Иван направился в их спальню, он действительно ощущал сильное недомогание, но рассказывать об этом, разумеется, не собирался. В это время альбинос судорожно искал жаропонижающее и градусник. Найдя все, что надо, Пруссия поспешил к русскому. Поставив градусник, Гилберт принялся читать инструкции по применению лекарств, садясь на край кровати. Через некоторое время Байльшмидт взял градусник, который показывал тридцать девять и восемь. -Эх, ты… Коммунист несчастный, — ласково пожурил Ивана Гилберт, зарываясь бледной тонкой рукой в мягкие русые волосы. «Несчастный коммунист» довольно жмурился от ласковых прикосновений холодной руки, как огромный довольный кот. Наконец, Пруссия убрал руку и дал принять России жаропонижающее. Вскоре Ивана сморил сон, а Гилберт решил еще немного почитать, все равно ему не спалось. Около часа альбинос провел в относительной тишине, прерываемой кашлем славянина. Но русскому стало так плохо, что он проснулся. — Что читаешь? — хрипло спросил Брагинский, глядя на Гила из-под опущенных век. — Канта, — зевнул Пруссия и перевел взгляд на больного. — Очень плохо? — Совсем чуть-чуть, — прошептал Россия, утыкаясь носом в бок альбиноса. — Ну и что же мне с тобой делать? — немного удрученно спросил Гилберт, отложив книгу, поглаживая русского по голове. — М-м, любить? — улыбнулся Иван и снова взглянул на Байльшмидта глазами, полными искрящегося веселья, нежности и любви. — А еще что? — Кормить, — уверенно произнес русоволосый, заставляя собеседника по-доброму усмехнуться. — Еще что-то? — Никуда не уходить, — с ноткой грусти выдохнул Брагинский, крепко обнимая возлюбленного за талию, будто пытался удержать его, привязать к себе. На несколько секунд Гилберта объяла горечь и печаль от совершенного им в прошлом поступка, но в следующее мгновение он наклонился к русскому, заправляя за ухо пшеничную прядь волос. — Я больше не уйду. Никуда не уйду. Обещаю, — прошептал Пруссия, даря легкий поцелуй в щеку русскому. Довольно улыбнувшись, Иван притянул к себе зардевшегося немца. — Поправляйся скорее, — тихо попросил Гилберт, плотнее прижимаясь к широкой груди русского, — Ванечка.