Под мостом

Те, кто называет Англию Туманным Альбионом, явно никогда не жили на лондонских улицах. Возможно, где-то ещё на этом острове туманы – привычное дело, но в Лондоне они бывают очень редко и совсем не долго. За год в Лондоне Юнги видит туман лишь второй раз. Да и первый-то особо не считается: Юнги тогда проспал полдня и весь туман пропустил. Он сидит в молочной дымке на старой и дырявой куртке и, побряцывая на расстроенной гитаре, больше бубнит, чем напевает: - Вдоль по Пикадилли с Сандарой мы бродили… Кто-то швыряется в Юнги монетой. Он прерывает песню и протирает глаза: 20 пенсов – не ахти что, но тоже прибыток. Юнги мечтает жить под мостом – не под абы каким, а под Тауэрским. Но Тауэрский мост и его окрестности - хлебная туристическая зона, там свои «патроны». Пару раз Юнги тусовался там, возле магазина Теско на Сент Кэтринз Уэй, - «рыбачил» мелочь у отоваривающихся туристов из соседнего отеля. Дождался времени закрытия, чтобы там же и заночевать у входа, - с видом на мост. Прогнали. Наше, говорят, место. Поэтому живёт Юнги не под мостом, а в «тоннеле». Это на углу Манселл Стрит и Олдгейт Хай Стрит: тут идёт долгоиграющая и унылая стройка. Хитроумные строительные конструкции обиты фанерными листами, так что этот пиздец имеет почти пристойный вид, а, главное, образует тот самый тоннель, где человек без крыши над головой может эту крышу обрести. Пристанище, конечно, временное. Возле спального места Юнги стоит табличка: «Мне 25 лет, и я бездомный». - Мудак ты, - реагирует на надпись проходящий мимо бритоголовый детина. Такие тут редкость: рядом деловой центр Сити, вокруг снуют индусы в деловых костюмах. - Ах, денежки торчат из кАрманов, Надоели мне Экзо – пойду в Бантанов! Бездомные района Олдгейт относятся друг к другу куда менее ревностно, чем Тауэрские. Юнги может свободно прогуливаться по близлежащим улицам, а то и вовсе заходить на Миддлсекс Стрит, «рыбачить» вволю возле окрестных пабов и даже не словить ни разу за день в печень. Ну, разве что от посетителей, да и то – словесно: «Парень, я давал тебе денег вчера и позавчера! А сегодня ты здесь уже седьмой!» Среди бездомных есть и свой «средний класс»: они не «рыбачат» мелочь, а «делают честный бизнес». Ну, например, есть такие «предприниматели», кто стреляет сигареты, а потом продаёт их среди своих. А некоторые разживаются копеечными зажигалками, которые дохнут после пары применений, и предлагают их облепившим пабы курильщикам за «кто-сколько-может». Красная цена этим зажигалкам – пенсов десять. Ясное дело, что меньше в Сити никто не подаёт. Вечером Юнги отжимает коробку таких зажигалок у одного закемарившего лошпеда и отправляется с ней вниз по Манселл Стрит. На углу стоит скучный сетевой паб под названием Goodman’s Field. Перед этим пабом круглогодично выставлены столы с пепельницами, поэтому «рыбачить» здесь можно в любое время года: главное, чтоб нашлись курильщики, и не было дождя. За одним из столов сидит белобрысая шмара: в одной руке сигарета, в другой бокал эля, в ушах затычки, а перед ней аж два смартфона. Таких легко усовестить: они тушуются и что-нибудь из кошелька выгребают. - Извините, что отрываю вас, - заученно начинает Юнги, протягивая зажигалки. – Я бездомный, не найдётся ли у вас немного мело… - Нет, извините, - обрывает его шмара, даже не поднимая глаз от телефонов. Тут, главное, быть в меру настойчивым. Юнги этому научился быстро. - Вы не поняли, я не прошу денег просто так!.. – добавляет он жалостливости в голос и ставит зажигалки на стол. Он прекрасно видит, что у шмары есть своя – куда получше. Но сострадание к ближнему никто вроде не отменял? - Извините, мне не нужна зажигалка, - отрезает шмара. - Сука… - сквозь зубы цедит по-корейски Юнги. Шмара только глазом в него косит, а сзади вдруг раздаётся: - Ты так всех девушек, которые тебе не дают, называешь? До Юнги не сразу доходит, что говорят по-корейски. - Только сук, - отвечает он и даже не успевает обернуться на голос. Из паба выходит за пустыми стаканами барменша, видит Юнги и устраивает скандал. - Парень, будь добр, уходи сам. - Это чо это? Я разве что запрещённое делаю? – взбрыкивает Юнги. - Здесь нельзя ничего продавать! А побираться тем более. - Мэм, вы прогоните бездомного?.. - Я тебе сейчас устрою приют в полицейском участке! Всё это – сюжет привычный. Немногие свидетели сцены смеются, шмара прячет морду в смартфонах, но ежесекундно скашивает в сторону Юнги глаза. - Возьми, - снова говорят по-корейски за спиной. Юнги оборачивается. На тёлку он особо и не смотрит, всё его внимание приковано к обрюзгшему лицу Уинстона Черчилля на пятифунтовой купюре. Ни хрена себе повезло! Он бормочет «спасибо» и сваливает, пока барменша, действительно, не вызвала полицию. По дороге обратно Юнги покупает хлеба, молока, нарезку ветчины и пару яблок. У него остаётся чуть больше фунта, он кладёт монеты в коробку с зажигалками и оставляет её возле всё так же дрыхнущего лошпеда. Юнги ужинает прямо в постели: посреди своего тоннеля, не обращая внимания на снующих мимо людей. Жизнь-то прекрасна! Юнги обожает Лондон: лондонцы настолько брезгливы, что даже на его гитару не зарятся! Утром всё уже менее радужно: он просыпается от того, что над его ногой неуклюже задирает лапу упитанный бульдог. - Ах ты ж мать твою… Тварь! – сквозь зубы цедит Юнги и неловко дёргает ногой в попытке наподдать псине. Псина вопреки комплекции умело уворачивается – видать, не впервой пенделей ловить. Хозяин пса даже не обращает на инцидент внимания. Юнги, в общем, бульдога понимает: его терзают те же потребности. Он по-быстрому, пока никто не видит, справляет нужду на стоянке прокатных великов здесь же, в тоннеле. Спальное место теперь нуждается в сушке, поэтому Юнги перемещается вместе с остатками вчерашнего пиршества и гитарой на Миддлсекс Стрит: - Пару порций самгёпсаля Мы заели сыром Сваля. Мимо проходит бородатый дядька. У Юнги перерыв на ланч, и он блаженствует. - Понаехали тут, чурки, а теперь сидите на соцпособиях! – недовольно бормочет дядька. - Брексита на вас нет! Юнги давится бутербродом: - Дядя, какой Брексит? – ржёт он. - Ты меня в лицо видишь? И, пардон, из какой страны Евросоюза я, по-твоему, родом? Дядька с подозрением щурит глаза. - Мусульманин? Юнги внимательно смотрит на дядю, а потом на бутерброд с ветчиной в своей руке – ветчина всем своим розовым видом вопиет, разве что не хрюкает. - Раскусил, дядя, - трагически признаёт он. – Мусульманин. Только какой-то неправильный. - Террорюга! – заявляет дядька и уходит. - Ты б во мне ещё иудея заподозрил! – гогочет ему вслед Юнги, запивая бутерброд молоком. Из бангладешского ларька напротив выходит молодой парень и неодобрительно оглядывает то, чем Аллах одарил этого неверного, но вслух ничего не говорит. Юнги обожает Лондон и поднимает молоко за процветание всех бангладешских ларьков. Ночью идёт дождь. Тоннель протекает, и спать невозможно. Юнги тащится через всю Манселл стрит к подземному переходу, ведущему к Тауэру. Его обитатели (семейная пара) ему не сильно рады, но против одной ночёвки не возражают. Юнги долго смотрит на девушку: восседая посреди семейного барахла, она читает разваливающийся на части томик Диккенса. Днём Юнги сидит у почти пустого Goodman’s Field: - Не зови меня ты в норебан: Я пою, как тот ещё еблан… Рядом ржут. Юнги поднимает глаза и видит тёлку. Азиатку. - Это ты сам сочинил? – спрашивает тёлка-азиатка на чистейшем, не считая грязной примеси пусанского акцента, корейском. - Тебе автограф на сиськах оставить? – равнодушно отвечает он. - Обойдусь, - ехидно говорит она. – Поёшь ты реально, как еблан. - А ты блядь Квон Боа. - Ну, есть немного, - не уступает она. – У тебя, кроме композиторских, ещё какие-нибудь таланты есть? - Твоё какое дело? - Да никакого, - признаётся она. – Просто интересно, почему молодой здоровый парень живёт в говне. Только не говори, что не берут никуда: в этом городе полно как минимум корейских ресторанов и магазинов, место всегда найдётся. Юнги чувствует, что начинает закипать. - Тебе показать дорогу на хуй, или сама найдёшь? - Слишком дорожишь грязью под ногтями, чтоб посуду мыть? – как будто не слышит она. – Или настолько безнадёжен, что даже кимбап скрутить не сможешь? - На хую своего ёбаря кимбап крути, овца! – взрывается Юнги. Тёлка ухмыляется и молча уходит. У Юнги ощутимо портится настроение. - Лучше выпить политуры, Чем связаться с полной дурой… Тёлка возвращается минут через пять, в руке у неё сэндвич. Юнги смотрит на сэндвич. В этот момент ему уже даже всё равно, что тёлка – овца. - Хочешь? – спрашивает она. - Дразниться нехорошо, тётенька. Она снова ржёт. - Это тебе. Но ты его получишь, если пойдёшь со мной. - Чо???.. - Ты и уши не моешь? Пойдёшь со мной, тогда и поешь. Юнги щурится и вдруг вспоминает, что это та самая тёлка, которая дала ему пять фунтов. Ему даже становится немного неловко, что он только что послал её на хуй. - И куда пойдём? – спрашивает он, а про себя думает, что у него даже презиков нет. Тёлка, кажется, читает его мысли. - Ты когда мылся последний раз? – серьёзно говорит она. Юнги отводит глаза. - Вчера дождь был. Тёлка суёт ему сэндвич в руку. Они идут на автобусную остановку. Юнги заглатывает сэндвич в два укуса, жизнь становится ощутимо лучше. Но денег у Юнги нет от слова совсем, транспортной карты Oyster отродясь не было, поэтому вопрос о том, как и куда он поедет, остаётся открытым. - Тебя как зовут? – спрашивает тёлка. - Сам прихожу. Отзываюсь на Юнги. - Суран, - представляется она. Суран расплачивается за него своей карточкой. При виде Юнги чернокожий водитель качает головой. Людей в автобусе, слава богу, немного, но те, кто есть, достаточно демонстративно отодвигаются. - А куда мы всё-таки едем? - Ко мне домой. - Ты прикалываешься, что ли? Так я и поверил. - Можешь не верить, - пожимает плечами Суран. Он выходят в районе Лаймхаус и ещё несколько минут идут вглубь спальной улицы, утыканной скучными многоквартирными блоками. По крайней мере, это не похоже на тёмный переулок или индустриальную свалку, где Суран могла был Юнги оглушить и расчленить. Её квартира находится на первом этаже, вход прямо с улицы. Выглядит дёшево, сердито, но у Юнги щемит сердце от зависти. Окна маленькие, зато спален обнаруживается целых две. - Жирно живёшь! – комментирует Юнги. Суран не понимает, он тычет в две двери. - Я живу, как любой человек, пытающийся не скопытиться в этом городе. Я её не одна снимаю. - Так, значит, ёбарь всё-таки имеется! – почему-то злится Юнги. Суран показывает кивком на ванную. Ванная крошечная и тесная, но, наверное, самая лучшая ванная, которую Юнги видел когда-либо в жизни. - Это девушка, - говорит она и указывает ему на полотенце. – Мочалку можешь взять вон ту, мыло – вот. Одежду снимешь – кинь за дверь, постираю. Юнги разрывается между двумя совершенно не связанными друг с другом мыслями. С одной стороны, он всё ещё не верит, что прямо сейчас усядется пингвинчиком в горячую воду. С другой стороны… - Постой, ты что, лесбуха? Суран на мгновение даже зависает, но потом до неё доходит. - Нет, это ты – дебил. Ты знаешь, сколько стоит снять квартиру в Лондоне? Юнги не знает. - А сколько официантки зарабатывают, в курсе? Юнги не в курсе даже, что Суран – официантка. Он пожимает плечами. - Ты с луны упал?.. – спрашивает она. – Мы просто вместе с ней снимаем квартиру – так дешевле. Так многие делают. Ты как будто впервые о таком слышишь. Нет, я понимаю, что свой угол ты арендуешь бесплатно. Ты как вообще в Лондоне оказался? Вот об этом Юнги говорить не собирается. - Дверь закрой, - грубо говорит он и хлопает дверью перед её носом. Потом неохотно добавляет: - Спасибо. - Одежда, - холодно напоминают из-за двери. Юнги плещется в ванной. Ему тесно, и вода начинает остывать, но он давно так отлично себя не чувствовал. Он понятия не имеет, сколько в Лондоне стоят водоснабжение и электричество, поэтому смело включает горячую воду снова. Для полного счастья ему не хватает разве что резиновой уточки. Юнги думает о Суран. Он по-прежнему не понимает, что ей от него надо и с какого перепугу она привела в свой дом грязного бомжа и даже выдала ему мочалку и полотенце, но, похоже, послать её в пизду он сможет всегда. Если, конечно, соседка не окажется боксёршей-тяжеловесом. Раздаётся стук в дверь ванной. - Никого нет дома, - на автомате вылетает у Юнги. - Мне надо выйти минут на десять – сигареты кончились. Если вдруг вернётся Лиса, прикройся полотенцем. - Это соседка? Она такая впечатлительная? Хлопает дверь. Юнги думает, как должна выглядеть эта Лиса, а потом спохватывается, выскакивает из ванной и наспех вытирается. Стиральная машина обнаруживается на кухне. Юнги с трудом, но соображает, что стирка уже завершилась и теперь работает сушка. Он останавливает машинку. Одежда сыровата, но и так сойдёт. В одной из спален приоткрыта дверь. Юнги быстро открывает несколько ящиков. В одном из них прямо сверху лежит паспорт, а в него вложены 50 фунтов. 50 фунтов. Для Юнги в его нынешнем положении 50 фунтов – это бешеные деньги. Для него даже 1 фунт – состояние: на 1 фунт можно купить пинту молока и кило моркови. «Ну и дура», - думает Юнги. Только когда дверь в квартиру Суран захлопывается за ним, он понимает, что творит. А ещё он чувствует, что на заднице брюки совсем сырые. На коврик перед дверью он усаживается на колени. - Офигеть, до чего сервис дошёл: заказывала помаду - доставили принца, - выводит его из оцепенения незнакомый женский голос. Она мелкая, тощая и смазливая. Волосы выкрашены в жёлтый. Азиатка, но не кореянка. Юнги мгновенно понимает, что это и есть та самая Лиса и что прикрываться ему было велено скорее ради его собственной безопасности. А ещё, что впервые за долгое время его нашла привлекательным обычная девчонка, а не опухшая от пьянства соседка по Манселл Стрит. - Какой сладенький… - игриво добавляет Лиса, отпирая дверь. – Давай, проходи, Сахарок. «Пизда», - мысленно отзывается Юнги и решает, что Лиса не меньшая дура, чем Суран: впускать постороннего мужика домой! Квартира непуганых овец. Лиса скидывает обувь, глядя на него в упор: - Я Суран по пути встретила, глупый. Она предупредила о тебе. Юнги молчит. Он не хочет знать, что именно Суран сказала о нём Лисе. Ему всё равно, потому что обе дуры. Лиса исчезает в ванной, уже оттуда доносится: - И как вы с Суран познакомились? Юнги не отвечает, быстро бросается в спальню, возвращает на место деньги и окончательно уходит. Последующий день проходит прекрасно. Юнги приходит «порыбачить» к пабу The Bell на Миддлсекс Стрит и открывает для себя новую истину: оказывается, помытым и приятно пахнущим бомжам не только охотнее подают, но ещё и наливают. Какой-то уже неплохо разогретый работяга заказывает Юнги пинту эля и жалуется на жизненные неурядицы и дороговизну: - Пиздец цены в этом ёбнутом городе! – говорит он, и Юнги согласно кивает. – А здесь, в центре, это пиздец пиздецов! Эль по 4 с полтосом! Грабёж средь бела дня. Да приезжай ко мне в Льюишэм… да чо там Льюишэм – пару остановок до Степни Грин проедься. Ты там то же пиво за 2 купишь! Когда Юнги выходит из паба, он видит на другой стороне переулка группу туристов. Гид, театрально размахивая руками, распинается им о нехорошей репутации этого района, потому что именно здесь когда-то орудовал Джек-потрошитель. - Уууууууу!!!.. – зловеще завывает за спиной гида Юнги. Туристы смеются, гид находчиво замечает: «Видите, видите, зомби!» Один из туристов ошибочно решает, что Юнги – часть экскурсионной программы и даёт Юнги монетку, остальные следуют его примеру. Через пару минут они уходят, а Юнги остаётся с пригоршней монет общей стоимостью в несколько фунтов. Поздним вечером Юнги спускается под Тауэрский мост и наслаждается всем по очереди: видом на Темзу и подсвеченный мост, ощущением чистоты, тем, как местный «патрон» поклянчил у него мелочь, и просто любовью к этому ёбнутому городу. Утром он чувствует, как на теле снова начинает нарастать слой грязи. Он начинает чесаться. Ему кажется, что он сейчас самого себя освежует. - Мойте мозги порошком, А также пользуйтесь горшком, Меры санитарные, Соседи благодарные Вечером Юнги идёт пешком в район Лаймхаус, по дороге покупает на остатки вчерашнего «заработка» мороженого и звонит в дверь квартиры Суран и Лисы. Открывает Лиса. - О, привет, Сахарок, - говорит она, не сильно удивляясь, а потом оборачивается и кричит внутрь: - Твой принц вернулся! Видишь, ни фига я его не спугнула. Суран на кухне, крутит кимбап. Они с Юнги смотрят друг на друга, потом на кимбап, потом оба начинают ржать, и обстановка разом разряжается. А мороженое окончательно растапливает все сердца. Лиса перекладывает полпачки в винный бокал и уходит к себе, Юнги и Суран остаются вдвоём. - Душ принять хочешь? – сразу без перехода спрашивает она. - Я вообще-то поблагодарить пришёл, - огрызается Юнги, но потом вздыхает: - Но от душа не откажусь… Суран улыбается, но как-то безрадостно. - Да за что благодарить? Вот если б ты о жизни задумался, тогда да, это было бы по-настоящему доброе дело, достойное благодарности. А так хоть не спиздил ничего, и то радость. - А ты лучше деньги прячь… - бурчит Юнги. - Я бы тебе сказала, что это я тебя так проверяла. Но у тебя на морде написано, что ты не вор. Хоть и придурок. - А мороженое ещё осталось? – раздаётся из спальни, прежде чем Юнги успевает послать Суран на хуй. - Нет, - врёт Суран и отправляет последнюю порцию себе в рот. С ложкой во рту она нарезает готовый кимбап и ставит тарелку перед Юнги: - Поешь, потом в душ. Если хочешь, можешь остаться здесь на ночь. Только спать будешь в коридоре. Юнги хочет остаться здесь на ночь, даже если и в коридоре. - Это точно нормально? – кивает он в сторону коридора и спален, намекая на Лису. – Она, кстати, откуда? - Тайка. Тоже официантка, работает в Thai Square на Стрэнде – козырное место. Лиса! – повышает голос она. – Сахарок остаётся на ночь. - Океюшки, - отвечает Лиса. – Только дверь закройте, а то я могу перевозбудиться и напроситься третьей. - Мы поступим проще, - отвечает Суран. – Сахарок будет спать в коридоре. - Извращенцы! – сообщает Лиса. - Заебали уже своим Сахарком! – говорит Юнги и закидывается кружком кимбапа. На следующий день обеим на работу только во второй половине дня, поэтому Юнги успевает проснуться до того, как через него начинают переступать. Но он не против даже такого, потому что Лиса шастает по квартире в коротеньком халате, под которым, кажется, ничего нет. А ещё он сто тысяч лет не спал под крышей дома. А ещё он примерно столько же не умывался с утра горячей водой. А когда в последний раз ему готовили завтрак, Юнги вообще не помнит. - Я в прихожей видела гитару, - говорит Лиса, ставя на огонь омлет. – Ты поёшь? - Не рискуй, - советует ей Суран, разливая кофе. – А то он сейчас может реально начать петь, и твой день будет безнадёжно испорчен. Юнги насрать на мнение Суран о его голосе, но он мрачнеет. Просто вспоминает, что скоро ему надо будет отсюда уйти. - А чем ты вообще занимаешься? – не поведя бровью, спрашивает Лиса. Аромат в кухне стоит божественный. Прежде, чем Юнги успевает смутиться, Суран отвечает за него: - Он работу ищет. Только плохо. Она многозначительно на него смотрит, Юнги молча бесится, Лиса ничего этого не замечает: омлет готов. - А в какой хоть области? – уточняет она, когда еда разложена. - Да хоть в какой… - вздыхает Суран. - Ну, если хоть какой, то у нас посудомойка ушла в отпуск, а сменщицы нет. - Ну, что ты! – подпускает яду Суран. – Сахарок маникюр бережёт. - ДА ПОШЛИ ВЫ ОБЕ НА ХУЙ СО СВОИМИ ПОДАЧКАМИ!!! – бешено орёт Юнги, отшвыривая тарелку, и вскакивает на ноги. Лиса ойкает, но пугается несильно. Суран вообще невозмутима. Юнги осознаёт весь идиотизм своего эмоционального всплеска и медленно садится обратно. Подтягивает обратно тарелку и начинает жевать. - А ещё он, кажется, что-то принимает, - мрачно говорит Суран. - Правда? – восхищается Лиса. – А что именно? А где берёшь? Суран фэйспалмит. Юнги дико стыдно. Эти девчонки ни черта ему не должны, а уже столько хорошего для него сделали. Да кто вообще станет подбирать бомжа, а тем более кормить его, мыть и оставлять на ночлег? А, может, именно это его и бесит? - Документов у меня нет, - говорит он Суран. – Теперь уже отъебёшься от меня со своей работой? - Ебать! – комментирует Лиса с набитым ртом. – Без документов к нам точно не возьмут. - Без документов нигде не возьмут. Тут вам не страна третьего мира. - Легально – точно… - задумчиво бормочет Суран. – А как так получилось-то? - А как так вообще получается? – риторически вопрошает Юнги. Нет, ну, правда, тупая, что ли? В Корее блядь забыл. Суран, впрочем, не такая уж и дура – догадывается сама. - И как давно это случилось? Юнги хочет этот разговор продолжать ещё меньше, чем хотел начинать. - Какая разница? – грубо говорит он. - Ну, ты же что-то делаешь? – начинает заводиться и Суран. – Что говорят в полиции? В посольстве? Тебе родные не могут помочь? - Ничего я не делаю! – чеканит Юнги. – И тебе не советую. Расслабься, выдыхай, получай удовольствие от жизни, и уже хватит об этом. Суран больше ничего не говорит. Юнги кусок в горло не лезет. Он что-то мямлит про «спасибо» и «мне пора» и, не глядя ни на кого, уходит. Юнги усаживается на скамейке в парке недалеко от их дома. Вот как можно воспринимать серьёзно весь гонор этой соплячки Лисы, которой и двадцати-то явно нет, если эта дурочка даже не знает, как близко есть место, где можно добыть наркоты? Все бездомные в курсе, чем торгуют подозрительные типы, околачивающиеся в открытых лондонских парках по ночам. Юнги сам много раз проходил мимо них, думал, останавливался, снова думал, но в конце всегда уходил. - Я бы мог Шакирой быть или Джонни Деппом, А вместо этого в канаве – Трудно быть поэтом Как можно злиться на Суран, если она стопицоттыщ раз права? Юнги кончает играть и возвращается. Ему открывает Суран. Лисы нет, уже успела куда-то убежать, и они опять вдвоём. - Успокоился? – спрашивает Суран. - Прости, - говорит Юнги. – Я тебе очень благодарен и за помощь, и за желание что-то сотворить с моей никчёмной жизнью. Но мне не надо помогать. Тем более, что помочь мне невозможно. - А, может, ты мне всё-таки расскажешь, в чём твоя проблема, а уж тогда мы решим: можно тебе помочь или нет? Юнги пожимает плечами. В конце концов, Суран его на улице подобрала. Насколько ещё хуже она может о нём подумать? Они снова садятся на кухне. - Год назад мне предложили контракт здесь, в Лондоне, - начинает он. - Надеюсь, не певческий, - говорит она, но по выражению его лица понимает, что шутки сейчас неуместны. – Прости, больше не буду. - Я рэпер, - говорит он. – И вот просто поверь: рэп я читаю очень неплохо. - Верю. Юнги выжидает. Можно ещё остановиться. - А за день до отлёта я убил человека. Юнги выжидает. Смотрит на Суран и ждёт. Суран качает головой. - Извини, но на убийцу ты похож ещё меньше, чем на вора, - после длинной паузы говорит она. - Меня это пиздец как греет… - вздыхает он. – Можешь назвать это убийством по неосторожности, но от этого суть дела не меняется. Я его сбил на машине. Суран пристально смотрит на него. - Как это случилось? Ты был виноват? - Он перебегал дорогу в неположенном месте. Но я всё равно должен был успеть остановиться. Мне казалось, что я его несильно задел, но, когда я вышел, он был без сознания. Я вызвал скорую. Они приехали и сказали, что он умер. Суран молчит. - Я испугался… даже не ответственности, не суда или тюрьмы. Испугался, что мои лондонские планы летят в пизду. Он снова ждёт, когда Суран ответит. Если она себе выдумала какого-то правильного, запутавшегося в жизни пай-мальчика, то пусть этого выдуманного мальчика в жопу и целует. Юнги – не пай-мальчик. - Если Лондон и карьера рэпера – твоя мечта, то вполне понятная реакция, - говорит Суран. – И опять же ты был в шоке: шутка ли – у тебя человек на руках умер. Я так понимаю, ты просто сбежал? - До вскрытия мне обвинений не предъявляли. Я подумал… подумал, что в международный розыск меня за такое не объявят. Что я улечу и спрячусь в Лондоне. А там – как пойдёт. - А в Лондоне ты первым делом проебал документы… - Суран откидывается на спинку стула и поднимает глаза к потолку. - Не самостоятельно… - говорит Юнги, впрочем, это тоже сути не меняет. – Я не мог пойти в посольство – меня бы тут же в оборот взяли. - А со своими работодателями здесь говорил? - Ну, ясен пень. Развели руками, мол, очень хотим помочь, но без бумажки ты букашка, а с бумажкой Ян Хёнсок. - А родные? Ты им сообщил, что случилось? Юнги тяжело вздыхает. - Нет. Только позвонил сказать, что долетел и что не надо меня беспокоить. - А потом? - А потом я телефон продал. - И почему ты не попросил их о помощи? - Потому что они мне ничем помочь не могли, - устало повторил Юнги. – И потому что мне не нужна ничья помощь – ещё раз тебе говорю. Я сам решаю свои проблемы. - О, я вижу, как ты их решаешь, - говорит Суран, и голос её звучит очень недобро. – Твои родные год не знают, что с тобой и вообще жив ли ты, ёбаный ты эгоист! А ты спишь в переходах, роешься в помойках и побираешься. Пиздец, как по-взрослому всё разрулил! - Слушай, я тебе не для того это рассказал, чтоб ты меня жить учила! – злится Юнги. Злится он, конечно, не на Суран, а на себя. Суран, кажется, это понимает: - Чему я-то тебя могу научить? Ты и без меня прекрасно понимаешь, что в твоём случае решить проблему можно только одним способом. Только ты ссышь. Они молчат. Что ещё тут скажешь-то? Юнги снова собирается уходить. Суран его останавливает. - Скажи мне одну только вещь, - говорит она. – Потому что, и правда, не мне тебя осуждать: я сама сбежала из дома, родителей послав куда подальше, у меня у самой могла быть совсем другая жизнь – куда сытнее этой. А окажись я на твоём месте, я бы, наверное, не только зассала, но ещё и обделалась бы. Но одно я хочу знать. Только ответь честно. Потом, когда ты уже оказался здесь, когда шок прошёл… ты думал хотя бы раз о том, что случилось? О том человеке, который умер? Юнги не отвечает, потому что уверен: скажет хоть слово – разревётся, как сука. - Хорошо, - говорит Суран, и Юнги знает, что она поняла его и без слов. Она отрывает листок от блокнота, прилепленного на магнит на холодильнике, откапывает на подоконнике ручку и кладёт перед ним на стол. – Теперь пиши здесь всё. - Что? – не понимает Юнги. - Детали, дубина. Имя своё полное, дату рождения, где родился, – тоже не помешает. А главное, когда и где это случилось. - В смысле «это»? Ты про мой паспорт?.. Суран закатывает глаза. - Я тебя убью. То ДТП! И данные автомобиля не забудь. Юнги ничего не понимает, но пишет. Суран буквально вырывает у него исписанный листок и уходит к себе, по пути бросая: - Сиди здесь и не смей больше сбегать. Юнги сидит и никуда не сбегает. Он слышит, как Суран включает Скайп и набирает кому-то. Он не понимает, что происходит, но чувствует огромное облегчение. Почему ему это важно? Да потому что он смог написать всё, о чём спросила Суран, не задумываясь: даже год спустя он помнит, когда, где и как всё случилось. На звонок наконец отвечают. - Привет, мой славный! Как погодка? - Шин Суран, - раздаётся мужской голос. – Я тебя безусловно рад слышать и видеть, но сдаётся мне… - ...что мне опять что-то от тебя надо? Ну, вот видишь, какой ты молодец, Чанмин-а: сам обо всём догадался. - У меня, по-прежнему, нет связей в лондонской полиции, - отрезает «Чанмин-а». - Ой, ну хватит уже, - отмахивается Суран. – Речь идет о Сеуле. ДТП со смертельным исходом… - Так. Стоп, - сурово обрывает её собеседник. – Даже думать забудь. Я никого отмазывать не буду, даже ради тебя. - Ох, ебать твою черешню… Шим Чанмин! Ну, когда я тебя просила хоть кого-то отмазывать? Прогулы Кюхёна в школе не считаются. У Юнги начинает болеть шея, и почему-то чешутся руки. Первый позитив по поводу снятия камня с души уже как будто и растворился, на его место вернулось раздражение. Юнги выходит из квартиры, просто чтобы не слышать. У двери он снова сталкивается с Лисой. - Диабет нам обеспечен, - игриво говорит она. - Ну, заебала уже, правда… - вяло говорит Юнги, а Лиса смеётся, лукаво подмигивая. Юнги хочется домой, в тоннель на углу Манселл Стрит. Там никому не интересно, где и когда Юнги пустил свою жизнь под откос. Когда он там, самая мелочь, вроде 20 пенсов, кажется лучшим, что с тобой случалось в жизни. Лиса почему-то не торопится открывать дверь, а стоит, прислонившись к косяку, и глядит на него из-под ресниц. Потом закуривает. Юнги смотрит на сигарету. Сигареты в его нынешней жизни роскошь, поэтому он считает, что вроде как бросил. Лиса молча достаёт ещё сигарету и даёт ему. Они стоят и курят. Лиса смотрит на Юнги. Открывается дверь, выходит Суран. Прислоняется спиной к двери, тоже закуривает. С минуту они все стоят и молча курят. - Ну? – не выдерживает Юнги. - Баранки гну, - отвечает Суран. – Ты думаешь, у каждого сеульского мента список всех твоих приводов под рукой? Узнает – перезвонит. Лиса выбрасывает окурок. - Не знаю, о чём вы, но мне скоро уходить, поэтому я в душ, - говорит она и исчезает в квартире. - А мне уже пора... – говорит Суран, затягиваясь. Юнги только теперь замечает, что она уже при параде и с сумкой. Юнги думает, что утром, полусонная в безразмерном халате она ему нравилась больше. – До завтра ни на что особо не рассчитывай: в Сеуле же вечер уже. Если хочешь, оставайся на ночь. Юнги не знает, чего он хочет. - Может, я тебя провожу? - Не надо, лучше помой посуду, - смеётся Суран, и они синхронно швыряют окурки. – Здесь ты можешь это делать без документов. И не кривись: не сахарный - не размокнешь. - Блядь... Юнги моет посуду. Из душа вылезает Лиса в своём псевдохалатике и заглядывает на кухню. - Оппа, - говорит она. – У вас вроде так обращаться принято? Оппа, сделай мне массаж. Юнги роняет тарелку. Он? Массаж? ТАЙКЕ?.. Потом, конечно, тарелку поднимает. - Чо? - Оппа, мне несколько часов на ногах работать, подносы таскать и улыбаться хамам. Тебе жалко, что ли? - Я похож на массажиста? - Ты не похож на посудомойку. Юнги вытирает руки, идёт за ней в спальню и неуверенно останавливается в дверном проёме. Лиса хорошенькая и, несмотря на стервозность (и дурость), ему скорее симпатична, чем нет, но что-то всё равно не так. Лиса собирает влажные волосы в хвост и укладывается на живот. Юнги нерешительно забирается на постель рядом с ней и осторожно кладёт руки ей на плечи. Ничего необычного, плечи как плечи – островатые если только. Он начинает медленно разминать их, Лиса вздыхает. Юнги неудобно лежать на локте сбоку от неё. Он поднимается на одно колено, а второе ставит по другую сторону её тела. Пока он приноравливается, Лиса под ним переворачивается на спину. Юнги замирает, Лиса закусывает губу, а потом берёт его за шею и притягивает к себе. Они целуются долго и взахлёб. Юнги даже не понимает, кого и зачем он целует. Это что-то неконтролируемое, животное – он миллион лет не держал в руках живую девчонку, не прижимал её сверху, не лапал. У него стоит колом, рука уже не просто шарит под халатом, а хозяйничает внутри её тела. А потом как будто щелчок. Юнги останавливается, вырывается из рук Лисы, садится и отворачивается. Ему стыдно, вот только перед кем? Всё вроде хорошо, но он не может продолжать. Он смотрит на неё: халат распахнут, всё как на ладони. Она прекрасна, но в то же время так... забавна. - В чём дело? – спрашивает Лиса. - И тебе совершенно по фиг на Суран? – невпопад отвечает вопросом он. Лиса облегчённо смеётся, берёт его за воротник и тянет обратно. - Перестань, я знаю, что вы не встречаетесь, - шепчет она. Юнги не сопротивляется, но он уже точно знает: между ними ничего не будет. Он опирается на ладони и смотрит в её лукавые, но такие наивные глаза. - Что ещё ты знаешь? – говорит он. – Знаешь, что я бездомный? Что Суран меня на улице подобрала: грязного, вонючего и совсем не сладкого? В глазах Лисы удивление и недоверие. Они и так круглые, но она их округляет ещё больше. Юнги видит, как она почти уже готова сказать что-то вроде «С хера ли пиздишь?» - Подобрала? Суран?.. – наконец лепечет Лиса и запахивает халат. Потом она отползает от него к спинке кровати, поджимает колени, хмурится и наконец ледяным голосом говорит: - Убирайся отсюда. Убирайся, я сказала! Быстро, пока я полицию не вызвала! Юнги смеётся: вот и вся, как говорится, любовь. Забирает гитару и уходит. Путь обратно в район Олдгейт получается долгим. Может, потому что Юнги идёт медленно, а, может, потому что он больше смотрит по сторонам, на людей. Или потому что он слишком много думает? Первое, что на него обрушивается подобно ведру ледяной воды: кто-то в Сеуле сейчас проверяет, что происходит по его делу годичной давности. Уже совсем скоро, возможно, он узнает, что же его ожидает, в случае если. Срок за убийство, пусть и непредумышленные, или... вдруг... Хотя о каких «вдруг» может идти речь, если он сбежал? Потом Юнги думает о Суран и о Лисе. Суран, конечно, взрослая адекватная тётка, она сама способна делать выводы, а не интересоваться мнением юной дурочки. С другой стороны, юная дурочка (именно в силу юности и дурости) может бог знает чего наговорить, и взрослая и адекватная Суран предпочтёт поверить ей. А, может, всё это вообще глупости, случайный эпизод в его чудесной лондонской жизни. У этого эпизода совсем не обязательно должно быть продолжение. Но благодаря ему сегодня Юнги любит Лондон ещё больше. Он проходит район Уайтчепел, который напоминает улицы какого-нибудь Дубаи, а никак не Лондона. Повсюду халяльные лавки, гигантские пучки овощей «три-за-фунт», женщины, упакованные в разнокалиберные и разномастные хиджабы, при этом разукрашенные так, как Суран, наверное, просто не умеет. Бездомные района Олдгейт встречают Юнги, как давно пропавшего родственника: заочно он уже похоронен, а на его место в тоннеле претендуют и его опухшая от пьянства поклонница, и лошпед с копеечными зажигалками. Но, на самом деле, они искренне ему рады, как настоящая семья. Юнги думает, как, наверное, обрадуется новостям о нём его настоящая семья в Корее. - Если вы всё в жизни разом проебали... Рифма никак не рождается. Юнги поднимается и идёт по Манселл Стрит, мимо паба Goodman’s Field: за столом на улице сидит всё та же белобрысая шмара с двумя смартфонами. Он идёт дальше, к Тауэру, спускается под мост. Опирается о перила на набережной, смотрит на реку и думает: как странно, что на Темзе можно наблюдать и прилив, и отлив одновременно. Мимо проходят двое полицейских. Юнги выглядит настолько прилично, что они даже не обращают на него внимания. Юнги сам их останавливает. - Простите, - говорит он. – Вы не могли бы мне помочь? - Да, конечно, - отвечает один из них. Юнги сглатывает. - Вы не могли бы мне подсказать адрес посольства Республики Корея? Ночью в своём тоннеле он думает, что, возможно, это в последний раз. Хватит прятаться и ссать на государственные велики. Ведь не может так продолжаться вечно? В конце концов, эта стройка однажды прикроется, и его тоннеля не станет. Ему даже не надо проверять, что узнал приятель Суран. Это не имеет значения. Юнги засыпает с мыслью, что с утра отправится сразу в посольство. А утром он набирается наглости и едет зайцем в сторону района Лаймхаус. Он надеется, что не напорется на Лису, и ему везёт: Суран дома одна. И в тот момент, когда Юнги её видит, он понимает, что не за вердиктом пришёл. И что Суран, наверное, уже всё о них с Лисой знает. И что всё и всегда в его жизни – по пизде. - Ты идиот, - без вступления выдаёт ему Суран и уходит обратно в квартиру. Дверь, однако, она не захлопывает, что даёт Юнги надежду: против его присутствия внутри квартиры Суран пока не возражает. - Это я и сам знаю, - соглашается он, следуя за ней. Всё понятно: Лиса ей рассказала. - Дело закрыто! – говорит Суран. Юнги начинает подозревать, что за год перестал понимать по-корейски. - В смысле? - В прямом. Ты ни в чём не виноват. Тот человек умер от сердечного приступа. Юнги сначала думает, что это Суран так шутит. Потом – что она не так поняла. Потом – что проблема даже не в Суран, а что там, в Сеуле, кто-то капитально лажанулся. - Ну, так приступ у него мог случиться после удара! – зло говорит он. - Откуда такое недоверие к судмедэкспертизе? – ухмыляется Суран. – Всё проверено, всё установлено. Ты его реально даже не задел, разве что коснулся. Упал он не от удара, а именно из-за приступа. А приступ у него начался ещё даже до того, как он начал переходить дорогу. - Но... - Ты себе не представляешь, на что способны ленивые люди, лишь бы не работать! – довольно говорит Суран. – Следователю так не хотелось висяка и вообще заниматься тобой, что он пересмотрел все записи CCTV с камер в радиусе нескольких сотен метров, опросил всех лавочников в округе, нашёл туеву хучу свидетелей. Там всё настолько однозначно, что не подкопаешься: ему стало плохо, он схватился за сердце, начал пошатываться. А потом он выскочил на дорогу прямо перед тобой. Есть даже замеры, что ты физически не мог остановиться раньше. А потом ты не уехал с места происшествия, вызвал скорую, дождался полицейских. Особого поощрения за побег, конечно, не ожидай, но оснований выдвигать против тебя обвинения нет никаких. Дело уже почти год, как закрыто. Юнги не знает, что сказать. - Это твой дружок за один день всё выяснил? - Он мне не дружок. Он – Шим Чанмин, а это диагноз. Он может всё, что угодно, если захочет. Вот тут захотел. - Почему захотел? - Видимо, я была убедительна. Они долго сидят молча. Юнги почему-то совсем не радуется. Суран, видимо, думает, что он всё ещё в шоке. - Ты вообще везучий, - пытается растормошить его она. – Я до сих пор не понимаю, как тебя за год без документов не замели? Действительно, везучий, думает Юнги. - Значит, я ещё год назад мог всё исправить, - скорее проговаривает вслух, чем делает вывод он. - Угу. - Всё у меня в жизни через жопу. - Это ты посыпаешь седины пеплом или напрашиваешься на жалость? – иронизирует Суран. – Знаешь, я тоже в некотором смысле свою жизнь бестолково проживаю. Работать официанткой, когда тебе перевалило за 30, - это не самый успешный пример самореализации. А могла бы учиться, как Лиса. - Лиса учится? – не верит Юнги. Суран смотрит на него, как на кретина. - Ты у неё в спальне был? – терпеливо спрашивает она. - Ну, был, - напрягается Юнги. - Батарею учебников видел? Юнги молчит. В спальне Лисы ему, конечно, было дело только до её учебников. Повисает неловкий момент, но Суран на нём не зацикливается. Может, всё-таки Лиса смолчала, думает он. - Ну что, тебе нагуглить адрес посольства? – спрашивает Суран. Юнги качает головой. – А что так? Сам знаешь, или другие планы? И Юнги начинает думать, что все его планы: сдаться на милость властей, вернуться если не к прежней, то хотя бы к иной жизни, нежели жизнь бездомного, - что они в корне неправильные. Потому что это означает для него возвращение в Сеул, который он, конечно, тоже любит... Но если выбирать между квартирой в современном комплексе возле моста Банпо и ступеньками магазина Теско под Тауэрским мостом, Юнги точно знает, что он выберет. И если сейчас он придёт с повинной, велика вероятность, что на территорию Соединённого Королевства его больше не пустят. Юнги молчит, но всё, наверное, написано на его лице. Он чувствует себя неблагодарной скотиной и всем подобным на прочие буквы, но он хочет остаться. Любой ценой. Даже такой. И Суран снова понимает его без слов. - Ну, и вали тогда на улицу, - спокойно говорит ему она. – Каждый находит место по себе. Юнги сначала хочет назвать её тупой пиздой с куриными мозгами, потом - поцеловать. И ещё раз поцеловать, и миллион раз сказать ей спасибо: не за то, что сняла камень с души, не за то даже, что подобрала его на улице, как котёнка. А просто за то, что она есть. И в конце добавить, что она тупая пизда с куриными мозгами, если не понимает, что он не в состоянии сказать ей это вслух. В итоге он просто уходит. А потом принимает окончательное решение. Всё остальное – сюжет привычный. Юнги проклинает посольство Республики Корея, потому что ему промывают черепную коробку с хлоркой в попытке докопаться, что его удерживало от обращения за помощью целый год. Но в итоге механизм запускается. Он звонит домой. Его спальное место, конечно, ещё никто между собой не поделил, но семья уже готова была думать о самом ужасном. На радостях ему пересылают столько денег, что он хочет устроить соседям по Олдгейту пир горой или даже вечеринку в хостеле. Но ему нельзя покидать территорию посольства. - С корешами мы всегда делим всё на семерых: Будь то соджу, будь то цацки, будь то даже хук под дых! В конечном итоге, со всеми формальностями покончено в считанные дни. Впереди у Юнги лишь один путь: в аэропорт Хитроу и в Сеул. Всё остальное – сюжет для сказки. Уже в Сеуле Юнги делает один звонок наобум. Он ничего не ждёт, но его лондонские работодатели вдруг говорят, что с таким биографическим кульбитом он им стал ещё больше интересен. Конечно, просроченные на год спонсорские документы придётся переоформить, но они готовы заняться этим прямо сейчас. Юнги не сильно верит, что всесильный Home Office оставит без внимания его нелегальное пребывание в стране до этого, но оказывается, что не пойман – не вор: при вылете из Великобритании отсутствует пограничный контроль, они даже не заметили, что он «подзадержался». Всё так, будто кто-то свыше решает ещё раз одарить его пятифунтовой купюрой. Спустя несколько месяцев Юнги снова обнаруживает себя под мостом. Он ждёт Суран - практически на том самом месте, о котором он совсем недавно мечтал как о жилье. Смешно: живёт он теперь совсем рядом, в съёмной квартире в паре минутах ходьбы. Юнги сидит на уличной веранде пафосной кафешки при ещё более пафосном отеле. Здесь дорого что пиздец, впрочем, как и во всём этом ёбнутом городе, но разок себя побаловать можно, особенно в день первой выплаты по контракту. Особенно в день первого человеческого свидания с девушкой, которая ему очень нравится. Суран появляется перед его столиком, заслоняет собой солнце, и он не может даже разглядеть её затенённого лица. - Шикуешь? – ехидно говорит она. Он не знал, как ей позвонить, и боялся идти к ней домой. В итоге он просто отправил ей открытку с приглашением на свидание. Дёшево и сердито. Но, наверное, с их бабской точки зрения, дико романтично. - Лиса тебя не высмеяла, что ты с бомжом встречаешься? – парирует он. Суран шлёпается на соседнее плетёное кресло. - Ты её очень плохо знаешь, - уверяет она, а потом поворачивается к нему и пристально смотрит в глаза. - И, кстати, поверь мне: в тот раз она дала задний ход вовсе не потому, что ты бездомный. Юнги не знает, как это прокомментировать. Интуитивно он догадывается, что Лиса в итоге представила Суран тот инцидент так, как он даже не в состоянии предположить. У девок всё слишком сложно, Юнги и не пытается угадать, в чём дело. Главное, что по морде не дают. - Уже не бездомный, кстати. - Ну, и ладушки. Они пьют пиво и любуются мостом. В ясном небе летают чайки и самолёты. У другой Юнги, наверное, поинтересовался бы, почему она ни о чём не спрашивает, почему не удивлена тому, что он и остался в Лондоне, и не побирается. С Суран всё ясно: она уже бегло оглядела его одежду, чтоб понять, в каком статусе он обретается в Лондоне теперь. А всё остальное она о нём уже знает, поняла или догадалась. С Суран ему остаётся не ясным только одно. - Я так и не понял, почему ты решила мне помочь? – спрашивает Юнги. – Национальная гордость? Я ни разу ни одного бездомного корейца здесь не видел. Ты поэтому? Или ещё какие тараканы? Суран заходится от смеха, потом качает головой. - Да я тебя просто узнала, - говорит она и добавляет: - Agust D. - Чего?.. - Я видела как-то твоё выступление в Сеуле. Осталась так впечатлена, что даже в таком виде сразу опознала. Так что всё это время ты подозревал во мне ебанутую альтруистку совершенно зря! Юнги тоже начинает смеяться. Видимо, это что-то вроде ответа на то, о чём он говорить вслух ссыт. На свободном кресле стоит сумка Суран, и из неё торчит рекламный буклет, на краешке которого можно увидеть заголовок «Открытый Университет». Юнги и Суран пьют пиво, щурятся от солнца и любуются видом на Тауэрский мост. Кажется, что-то у них вполне может выйти. Пасмурная погода в Лондоне бывает гораздо чаще, чем туманы. Каждому появлению солнца лондонцы радуются как дети и утверждают, что лето – их самый любимый день в году. Юнги обожает Лондон.