тигр, согретый солнцем

когда атсуши впервые говорит, что он тигр, его бьют под рёбра. и кричат долго, оглушающе, и хочется спрятаться, хочется исчезнуть и, немного совсем, - заплакать. какой ты тигр. кошак. драный. облезлый. ненужный. атсуши молчит. атсуши понимает. тигры - сильные. грациозные. красивые. тиграми восхищаются. тигров не презирают, тигров не топят благородной мордой в старой грязной миске. а он что. кости - птичьи, переломить - рукой с лёгкостью. и кожа тонкая, синюшная - на рёбрах, белая - над сердцем. красная - по запястьям. атсуши больше не говорит про тигров. на рёбрах кожа у атсуши всё ещё фиолетово-жёлтая, радужке в тон подобранная будто, но ему уже почти и не больно. атсуши чуть меньше плачет. чуть меньше говорит. чуть меньше ест. никто не чувствует, что что-то не так. никто не видит, что не так всё. а у атсуши рубашки кровью пропитываются быстрее, чем нужно. сильнее, чем нужно. и он знает, что однажды поймут. увидят. и убьют окончательно, наверное. но не сейчас. сейчас ему красиво, сейчас ему спокойно. и бесконечно хорошо. - я тигр, - шепчет атсуши, вырезая полосы на руках. и застарелые шрамы белыми нитями с красным переплетаются и, кажется, вторят ему ответным шёпотом. - ты тигр, атсуши. а тиграм не больно. выгоняют его в той же окровавленной рубашке. с позором выгоняют и лица у всех перекошенные, злобой искорёженные и отвращением. но атсуши почти и плевать. атсуши уносит с собой лишь свою жизнь. и старое лезвие. не так уж много, думает он. дазай появляется в его жизни внезапно. просто тонущий в реке человек, спасённый человеком, тонущем в себе. и вот - друзья. друзья ли, думает атсуши. да - говорит дазай. нет - говорит тигр. и приоритеты расставлены. атсуши обматывает свои руки бинтами. теперь он может позволить себе такую роскошь, как бинты, и на его рубашках больше - ни пятнышка. а дазай смотрит пристально, не моргая, и атсуши угрозу чувствует всем телом. и почти скалится, по-тигриному, защищаясь. почти. защищаться-то, по сути, не от чего. дазай молчит. и уходит каждый раз за мгновенье до того, как атмосфера начинает обжигать обоих. атсуши не дурак. атсуши понимает, что дазая в его жизни становится много. в каком-то роде - слишком. и это пугает. тигр внутри него рычит, бьётся зверем загнанным и рвёт беззащитные лёгкие, и атсуши трудно дышать становится каждый раз, когда дазай рядом. когда дазай смотрит на него. когда дазай говорит с ним. когда дазай гладит его по голове, пропуская пряди седые между тонкими пальцами. атсуши думает, что внутри у него - разрыв органов. атсуши думает, что срочно надо скорую вызывать. лёгкие у него - в клочья. а тигр полосует сердце настолько нещадно, что атсуши хочется умереть от боли. но чувствовать чужую руку на своей голове внезапно хочется больше. и атсуши первый раз в жизни отворачивается от тигра. ему больно так, что в глазах темнеет. но дазай продолжает гладить его, аккуратно, мягко. непривычно. приятно. атсуши неожиданно находит что-то более приятное, чем холод металла на коже. и ему очень страшно. страшно, потому что лезвие отложено дальше, чем надо. страшно, потому что изнутри у него - живого места нет. страшно, потому что он чувствует - привыкает. привязывается. доверяет. и атсуши ждёт. ножа в спину. верёвку на шею. пулю в лоб. ждёт. ждёт. ждёт. и не получает. дазай даёт ему тепло - и не обжигает, греет только замёрзшего в своём недоверии атсуши. и атсуши думает, что дазай - неправильный. ненормальный весь из себя. но дазай смеётся, открыто, мягко, и атсуши почти шепчет - ещё. и понимает - вот оно. пропал. полосы руки белым исчерчивают, с бинтами сливаясь почти. красный атсуши перестаёт нравиться окончательно. тигр внутри рычит всё тише. устал. выдохся. привык. атсуши всё чаще засыпает под рукой дазая, пьянея буквально от разливающегося по венам тепла. атсуши всё ещё не дурак. атсуши всё ещё до отвратительного страшно. и он думает - уйдёт однажды. рука исчезнет. тепло развеется. и что тогда с атсуши будет. дазай - эгоист. дазай не уходит. и атсуши не знает, что делать в таком случае. его учили жить в боли. его учили терять. его не учили быть нужным. но дазай - хороший учитель, думает атсуши. и в очередной раз подставляет беззащитную голову. тигр внутри него молчит давно, словно звук в один момент перекрыли. только тянет порой, проводит когтями по ребрам. но молчит. атсуши чувствует - не так что-то. и ждёт, сам не зная, чего. ждёт. и непроизвольно подрагивает где-то под тёплыми пальцами дазая. а потом тигр мурлычет. единожды. едва слышно. тихий рокот проносится по рёбрам, поднимаясь изнутри к горлу самому. по зубам прокатывается и вырывается наружу. и атсуши его слышит. и дазай слышит тоже. у атсуши внутри что-то оборвано, да где-то в тесном пространстве грудной клетки зверь огромный ворочается, мехом горло самое щекоча. дазай ничего не спрашивает, дазай всё и без слов понимает. и атсуши, наверное, благодарен ему. тепло изнутри поднимается, как вода, в которую камень сбросили. тепло плещется у атсуши под кадыком, и он боится дышать. захлебнуться страшно. тепло снаружи льётся на него светом солнечным, стекает по его прядям и в пальцы чужие обращается. тепло бежит по его шее, добираясь до рук перебинтованных, покалывая старые шрамы - полосы тигриные. атсуши очень страшно сгореть в его потоке. но ещё страшнее - без него остаться. поэтому он лишь в очередной раз склоняет голову. и улыбается.