Предисловие. Человек, не способный на поступок
Собственно то, о чем далее пойдет речь, вынесено в заголовок. Не стану кривить душой, заявляя, что произведение мне не понравилось и не затронуло ни единой струночки – и понравилось, и затронуло, но самое главное, чего я не нашла в «Американской трагедии», – это американской трагедии. Сама по себе трагедия без сомнения имеется, проблемы воспитания вроде бы подняты, религиозного в частности, душевная слабость героя показана замечательно – психологически образ выверен и удручающе реалистичен. Почти всегда. Но разве мучительная жажда привилегий и роскошного образа жизни при минимально приложенных усилиях, которые сводятся в основном к фантазированию в перерывах между развлечениями, это что-то чисто американское? Отнюдь. Клайд Гриффитс натура, без сомнения, тонкая, но, в конечном счете, все сводится к банальному желанию «жить лучше» - богаче и беззаботнее, ну и капелька рефлексии на тему – а вот у них есть, а у меня нет, и чем это я хуже… В целом, возможно, не самое плохое желание, и уж точно – не самое редкое. И в первой части, где Клайд еще подает определенные надежды и как-то шевелится, ожидаешь увидеть историю о тяжелом, упорном восхождении «к вершинам», которое по тем или иным причинам обернется для героя трагедией. Но «восхождение», едва начавшись, обрывается чудовищной случайностью (которая, впрочем, довольно закономерна, учитывая, что Клайд большую часть времени бегает за очередной – первой на тот момент - юбкой). А дальше… дальше уже совсем форменное безобразие. Едва ли не единственное проявление якобы амбиций Клайда – это разговор с дядей, к которому его подталкивает куда более расторопный друг, все остальное время наш трогательный вьюноша занимается тем, что у него получается лучше всего – мечтает и бездействует. Ну и приударяет за дамами, естественно. Если, конечно, не воспринимать всерьез его работу на фабрике попыткой чего-либо добиться. И, по большому счету, лучше бы так оно и оставалось, потому что когда он действует, получается еще хуже. Апофеозом становится даже не планирование убийства (во время которого несколько раз так и тянуло цитировать Станиславского – уж больно недалеким оказывается наш герой), а поиск врача для Роберты. Ну и о каких таких достижениях и восхождениях может идти речь? Да и все происходящее впоследствии, невозможность придумать мало-мальски достойную альтернативу, убедить, элементарно – сочинить историю о болезни родителей, увезти Роберту, жениться, развестись и вернуться, все это балансировало на грани правдоподобности и абсолютной беспомощности персонажа. Это при том, что парень, в общем-то, совершенно не отличается эмпатией – единственный, кому искренне сочувствует и сопереживает Клайд, это он сам, так что прокладывать себе дорогу в жизни он мог бы без особых сантиментов и угрызений совести. Тем более имея «на руках» не самые плохие козыри – богатую родню и смазливую внешность. Уж что-что, а карьера Дюруа была ему обеспечена, а сам Дюруа несомненно от души повеселился бы от такой неуклюжести и простофильства. Ибо надо обладать особым талантом, чтобы при минимальных телодвижениях все-таки вытянуть счастливый билет и так феерически его… упустить. Ну а что касается мечты, и трагедии, как оборотной ее стороны, – то вроде бы да, американское высшее общество тех лет, яркое, хмельное, «джазовое», живущее на полную катушку, далеко не всегда родовитое, могло спровоцировать излишнюю «мечтательность» у особо впечатлительных молодых людей. Но едва ли это явление настолько уникальное и специфическое. В конце концов, если уж говорить о трагедии в подобном ключе – то это скорее Гэтсби, а никак не Гриффитс. И даже существование реального прототипа не убеждает в обратном. Сдается, сам прототип был не слишком адекватен изначально, не говоря уже о том, что он был куда обеспеченнее Клайда. Так или иначе, в наибольшее уныние повергает именно сцена убийства/несчастного случая, и того, что ей предшествовало. Судебный процесс и вовсе утомил, и разве что последние главы несколько реабилитировали происходящее, однако не сделали его более оправданным. Отсюда такая вот идея – Клайд сумел спланировать все так, что его не за что было привлечь. Он уничтожил письма, сумел остаться неузнанным, ни с кем не встречался, когда пробирался через лес. Безусловно, после показаний матери Роберты его должны были допросить, но, в конце концов, этим все и закончилось, подозрения были сняты. Сондра же оказалась достаточно увлечена им, чтобы поверить в его невиновность и убедить в ней родных. Кроме того, в рассказе присутствует Майра – она не единственная из «невыстреливших» персонажей, но именно ее присутствия в сюжете как-то не хватило.…и грех мой всегда предо мною*
- Как у тебя дела? Сондра сказала, что тебе нездоровится, и ты по целым дням не выходишь из кабинета... Ну, здравствуй, - Майра посмотрела на него вопросительно, соизволив, наконец, поздороваться, и замерла, уже больше напоминая саму себя. Она стояла на пороге полутемного кабинета, вглядываясь в его лицо с нарастающей тревогой. Должно быть, он не слишком хорошо выглядел. Клайд повел плечом, едва различимо хмыкнул, а затем ответил с нескрываемым презрением и оттенком недоверия: - Да?.. Она так сказала? Странно, казалось бы, мое отсутствие должно ее устраивать. И ее, и моего драгоценного братца. – Он произнес это почти с наслаждением, вложив в свои слова должную порцию яда, всю свою злость и бессилие. Впервые он говорил об этом так открыто. - Клайд… - сдавленно пробормотала Майра. На ее лице отразилось смущение, которое, впрочем, быстро сменилось пониманием с оттенком брезгливости. Последнее принесло ему некоторое облегчение. Они все знали правду. Знали не первый год. Так к чему эти игры, ложь и притворство? Похоже, так думала и Майра. Она прикрыла за собой дверь и бесшумно скользнула к стулу напротив. Оживление, с которым она ворвалась к нему, появлявшееся в ней нечасто и в минуты скорее напряженные, чем радостные, растаяло без следа, и вместе с ним растаял призрак Бэллы, проглядывавшей в ее чертах в такие моменты. - Вы поругались? Сильно? – спросила она взволнованно. Это тронуло Клайда. Не так много людей на свете действительно беспокоились за него. А тех из них, кто имел такую неосторожность, он либо бросил, как мать, либо… Он не подумал «убил, как Роберту», но что-то подумало за него, и по рукам знакомо поползли ледяные мурашки. Резким движением Клайд опустил закатанные рукава и посмотрел на ожидавшую ответа Майру. Невольно он подумал, что вот сейчас, когда она чуть подалась вперед, когда глаза ее блестят от эмоций, а на щеках проступил слабый румянец – она по-своему хороша. Не той, привычной красотой, на которую так падок весь мужской род и он сам в частности, но чем-то иным, более редким и ценным. Чем-то, что едва ли мог разглядеть ее Гарольд, добродушный, в общем-то, малый, раздобревший и обрюзгший с годами, который становился похож на злобного, натасканного питбуля, если речь заходила о деньгах и касалась его личной выгоды. Клайд никогда не мог понять, зачем Майра ответила согласием на его предложение, но не решался спрашивать. Возможно, всем им просто нужен кто-то, кто-то небезразличный, или во всяком случае – не совсем равнодушный. Клайд не знал, как с этим обстояли дела у Майры и Гарольда – что не мешало ему догадываться, но в его случае ничего не вышло. Романтическое чувство Сондры к нему оказалось мимолетной, хоть и сильной вспышкой, страстным увлечением, которое выветрилось также быстро, как и любая удовлетворенная страсть. Зато осталось то, что послужило, возможно, первым к ней основанием, то, что он списывал на собственное обаяние и удачу. Ее первый импульс, ее порыв и внимание к его, мягко говоря, скромной персоне… Каким же идиотом он себя почувствовал, когда понял – его сходство с Гилбертом, вот что привлекло ее. Сговорчивый, жаждущий любой, даже самой мимолетной ласки, покорный и влюбленный до безумия Гриффитс. Однако настал момент, и то, что прежде выглядело как взаимное раздражение и неприязнь между Сондрой и Гилбертом, обнаружило себя со всей своей очевидностью. Клайд не знал, что оба испытали в тот момент, осознав, что успели связать себя с другими людьми крепкими, почти нерушимыми узами – не брака естественно, узами куда более надежными и безжалостными – деньгами и репутацией. Каждый раз, думая об этом, Клайд ощущал отголосок мстительного удовольствия. Впрочем, к тому времени уже слишком многое переменилось. Сондра давно перестала быть смыслом его существования, как и то, что давал ему союз с ней – хотя он покривил бы душой, если бы сказал, что не купался в материальных благах, не упивался ими с жадностью бедняка, проникшего в пещеру Али Бабы. Он и сейчас знал им цену. О, он знал ее даже слишком хорошо. Она являлась ему во снах и наяву, она поселилась у него в голове, в навязчивых образах, в бесконечном, бессмысленном их повторении. Днем и ночью, снова и снова, по бесконечному кругу без конца и начала. Она проникла ему в кровь, пронизала каждый миллиметр плоти. Она овладевала им медленно, постепенно, со знанием дела… Вина. Вот какова была его плата за беззаботную, вроде бы, жизнь, за все те райские удовольствия, которыми он грезил долгие годы. Понимание этой вины, и долгие, мучительные, пустые уговоры, попытки разубедить самого себя, оправдаться перед несуществующими судьями, которые неизменно выносили ему один и тот же приговор. От подступающего безумия его спасло рождение сына. На какое-то время их отношения с Сондрой улучшились и потеплели. А потом на свет появилась его самая большая любовь, его малышка, его Дженни. В общении, в играх с детьми, в том, чтобы баловать их, касаться их мягких, пахнущих теплом и свежестью волос, поднимать на руки, ощущая легкие, хрупкие тельца в своих руках – отныне в этом состоял смысл его жизни. Тем более что во всем остальном он оказался едва ли не полной бездарностью, по мнению собственного тестя. Нет, он проявлял определенную настойчивость в освоении семейного дела, старался быть услужливым, и природа не лишила его известной доли сообразительности, но ко всему этому не прилагалось того, чего в пресловутом, ненавистном ему Гилберте было с избытком – мрачной, собранной упертости, готовности жертвовать любыми удовольствиями здесь и сейчас, и именно в этом видеть и цель, и смысл своей жизни. Да, определенно Том и Дженни стали его спасением. И только по временам, наблюдая за их игрой и задумываясь о чем-то вроде бы постороннем, позволяя своей мысли течь легко, естественно, Клайд вдруг вздрагивал, вцепляясь пальцами в подлокотники кресел, взгляд его стекленел, а лицо застывало, становясь неживым… В такие моменты он думал о том, другом ребенке. О ребенке, которого он… - Клайд? – Майра озабоченно нахмурилась, нарушая слишком уж затянувшуюся паузу. Он поежился и выдавил из себя жалкое подобие улыбки – от ее вида Майре стало окончательно не по себе. - Я назвал ее шлюхой и предательницей, а она меня неудачником и… убийцей, - он запнулся всего на мгновение, но этого было достаточно, чтобы прочувствовать малейшее движение онемевших губ, когда он выталкивал из себя это слово. - Да как она смеет! – вспыхнула Майра, в которой заговорила фамильная гордость. – История с той девчонкой случилась невесть сколько времени назад, и ты в ней – пострадавшая сторона, и… - она оборвала себя на полуслове, заметив тяжелый взгляд Клайда. У него не было ни малейшего шанса утаить свои муки от Сондры, и когда она все поняла, он потерял ее окончательно. Хотя, может быть, он просто льстил себе, считая, что этого не случилось раньше. Но даже овладевший ею в тот момент ужас не заставил пойти на развод. Когда-то, в пору их любви, ее отец сделал Клайда частью компании, завязав на нем несколько крупных сделок – новый человек пришелся для этого весьма кстати, что впоследствии позволило Клайду не бояться быть выброшенным на улицу без цента в кармане. Он знал это, Сондра знала это, и, в конце концов, они просто смирились с заведенным порядком, стали жить не хуже, а в чем-то, может, и лучше других – им не приходилось продолжать изнурительное притворство, когда двери дома закрывались за очередным гостем. Разве что безобразные сцены, подобные вчерашней, время от времени вспыхивали и угасали сами собой до следующего раза. Но вчера Сондра впервые сказала… это слово. И теперь оно не переставало звучать в ушах Клайда, точно кто-то шептал его в ухо с неумолимой настойчивостью. Убийца, убийца, убийца… Клайд резко поднялся и подошел к окну. Стоило слегка отодвинуть занавеску, как он нашел, что искал – ладную, крепко сбитую фигурку трудившейся в саду девушки. Инесс. Племянница их садовника, не так давно приехавшая в страну вместе с матерью и маленьким братом, которого обожала. Клайд прекрасно понимал, что Сондра заметила его интерес, отсюда и ее возросшая до небывалых прежде высот язвительность и резкость, и это обвинение… «Она не боится оставаться с тобой наедине? Хотя, о чем это я? Конечно же, нет, она ведь не знает, что ты…» Инесс не боялась. Потому что не оставалась. Поначалу ее отдаленная схожесть с Робертой напугала его до дурноты. Высокие скулы, правильные, чуть резковатые черты лица, что-то неуловимое в том, как она поворачивала голову, или откидывала прядь волос со лба… Он всячески избегал ее и пытался избавиться, пока она сама не явилась к нему в кабинет и на ломанном английском не потребовала объяснений. «Я честная девушка, мистер!» - заявила она, думая, что он подозревает ее в нечистоплотности. От такого напора Клайд растерялся и на какое-то время оставил ее в покое. А затем ощутил это – желание, почти неодолимую тягу видеть ее, каждый раз точно ныряя в пропасть. Это было мучительно, настолько мучительно, что он почти забывал обо всем остальном, и в этой муке было что-то неправильно-сладостное, извращенное. Узнавая ее лучше через обрывки ничего не значащих разговоров, он только сильнее разжигал свой интерес. Он не предпринимал никаких шагов, и поклялся себе, что не будет, однако в последнее время стал замечать, что и поведение, и отношение Инесс к нему переменилось. Украдкой, когда думает, что он не видит, она ищет его фигуру в окне, ожидает его взгляда и выбирает такое время для работы, в которое он, скорее всего, будет у себя. Должно быть, это заметила и Сондра, и дремавший в ней инстинкт собственницы взял верх над разумом. А может, это была элементарная брезгливость – мысль о том, что муж может изменять ей с садовницей в собственном доме, едва ли должна была ее обрадовать. - А что если… - Клайд отвел взгляд от Инесс и посмотрел на Майру, не договорив. Его тихий, полузадушенный голос, то, как он смотрел на нее – ей не нужно было, чтобы он договаривал. Майра резко побледнела и отшатнулась. Конечно, такая мысль приходила ей в голову, и даже, пожалуй, не раз. Но, в конце концов, она сумела отринуть ее окончательно. И не последней причиной к тому была сердечная близость, что установилась между ними, та близость, на которую ей не с кем было больше рассчитывать, дружба, которой она горячо дорожила. - Ты… ты ведь это несерьезно? – пролепетала она, не в силах даже осознать последствия подобного признания для них обоих. Не знаю! – хотелось крикнуть ему, и кто-то внутри него кричал это уже очень много, много лет. На каждое обвинение, на каждый дотошный разбор его собственных действий, на каждое обличающее воспоминание. На одно жгучее мгновение желание поделиться своими терзаниями, выплеснуть, наконец, наружу все, что накопилось в душе, почти взяло верх над ним, он уже предчувствовал то бесконечное облегчение, которое испытает поначалу… но помрачение быстро прошло. Вот именно – поначалу. А что дальше? Что это ему даст? Разве Майра вправе судить?.. Да и кто вправе? Уж точно не церковь. И не люди. Люди, которые никогда не смогут пережить и испытать то, что пережил и испытал он. И Майра, его кузина, его друг, один из самых близких ему людей, Майра, выросшая в довольстве и достатке, в любви и внимании к своим прихотям, никогда не сумеет понять его до конца. Как он никогда не сумеет до конца понять ее брак с Гарольдом. Тогда к чему все это? К чему ставить это между ними? Если он и сам не может до конца понять, виновен ли, то как сможет она? Но как же хорошо было бы облегчить, наконец, душу, признаться… Клайд тряхнул головой, и выражение его лица стало спокойным, замкнутым, слегка отрешенным – привычным для него уже много лет. - Ты слишком впечатлительна, дорогая кузина. В наше время это непозволительная роскошь, - сказал он с оттенком добродушной снисходительности. Этот тон и манеры, которые ему пришлось освоить и которыми он когда-то, когда они с Сондрой только поженились, так сильно гордился – теперь они наполняли его едкой горечью. Некоторое время Майра еще сидела в застывшей позе, зорко в него всматриваясь, но, в конце концов, расслабленно откинулась на спинку стула и махнула рукой с легким раздражением. - Это не смешно, Клайд. Я понимаю, что вся эта ситуация, мягко говоря, малоприятна, но… - Мягко говоря, - усмехнулся Клайд и снова посмотрел на Инесс. В этот момент она как раз подняла голову и, заметив его, хотела было отвернуться, но в последний момент все же передумала и подарила ему робкую улыбку. Он совратит ее. Он вдруг понял это со всей ясностью. Совратит ее, но будет предельно осторожен – как и всегда последние пятнадцать лет. От этой мысли его затошнило и одновременно стало спокойнее. Спокойствие и какая-то леность охватили его тело и разум, принося долгожданную передышку – так что он с трудом различал голос Майры, которая увещевала его относительно Сондры и Гилберта. Плевать он хотел на Сондру. И на Гилберта. В голове промелькнула мысль о бритве в ванной комнате – она лежала на нижней полке в шкафчике, в самой глубине, слева. Иногда, довольно-таки часто, этот образ вставал перед его глазами среди прочих, и Клайд почти привык к нему. Потому что знал наверняка – он не сделает этого. Он никогда осознанно не лишит себя жизни. Как когда-то… Внутренний голос молчал, не называя ее имени. Его не нужно было называть. Оно давно было выжжено внутри, проникло во все органы и системы, стало его тенью, вторым «я» – точно она проросла в нем, лишившись возможности жить обособленно. Ну что ж, ведь именно этого она и хотела – быть с ним до конца. И однажды она непременно получит то, чего так жаждет – всего Клайда целиком. _________________________________ * Молитва кающегося. Псалом 51(50).