***
Николай Горбунов, девятнадцатилетний юноша, выглядел гораздо младше своего возраста, почти ребенком. Его большие зелёные глаза смотрели всегда открыто и чуть удивлённо, а черные, давно не стриженые волосы спадали на лицо, контрастируя с бледной кожей. Коля считал, что лишь с внешностью ему повезло в жизни. В остальных вещах его можно было назвать полным неудачником. Родившись в типичной семье среднего достатка, получив обычное советское воспитание, Коля, тем не менее, абсолютно не вписывался в позднесоветскую реальность, как и, впрочем, многие молодые люди того времени. Но редко у кого внутренний антагонизм с системой доходил до такой невообразимой степени, как у Горбунова. Троцкист по убеждениям, он с гордостью сам себя считал не иначе, как «врагом народа»; ложась спать каждую ночь, он с замиранием сердца ожидал настойчивого стука в дверь, представлял, как его, к изумлению любопытных соседей, выведут молчаливые люди в штатском, посадят в черную машину и увезут в неизвестном направлении, и не станет больше Коли, как будто и не было его никогда, ведь ему придется сполна ответить за все свои убеждения. Не находя себе места в жизни предперестроечного социума, Коля в своих помыслах все больше обращался к противоположному полюсу бытия - к смерти. Он не просто видел в ней избавление, а стремился к ней как к наивысшей точке своего существования. Ему, несмотря на его энциклопедические познания, не было известно понятие «танатос», но оно как нельзя лучше характеризовало его устремление. Как часто он сокрушался, что его юность выпала не на грозную годину революции, не на ужас Большого террора… Он жаждал стать жертвой чьего-то трусливого анонимного доноса, иногда даже намекал своим товарищам наконец-то доложить куда следует, но, видя безумный лихорадочный блеск глаз юного троцкиста, те совершенно не желали с ним связываться и лишь отмахивались от Коли, как от надоедливой мухи. Отчаявшись, Коля все больше свыкался с мыслью, что придется ему самому в один прекрасный день появиться в людном месте с томиком «Преданной революции» Троцкого, а при необходимости даже почитать избранные места вслух. Не то чтобы он хотел непременно занять место в пантеоне советских великомучеников, таких как Зоя Космодемьянская или Павлик Морозов, нет, он не жаждал славы, скорее жертвы и беззаветного подвига. Пока Горбунов методично повышал по ночам свою политическую грамотность, не забывая все же надежно до поры до времени прятать запрещенную литературу под старенький матрас, и, задумчиво глядя в потолок, изыскивал способ героически пасть жертвой всеподавляющей беспощадной системы, судьба сама предоставила ему шанс. В роли фортуны выступила классная руководительница Колиного младшего брата, пронафталиненная крепенькая старушонка старой закалки, решившая перед выходом на пенсию провести для школьников экскурсию в Омском Комитете ГБ. Неизвестно, чем руководствовалась эта несломленная Оттепелью и Застоем сталинистка, но Коля о такой удаче и мечтать не мог. Всю ночь накануне экскурсии он не спал, ворочался с боку на бок; воображение рисовало ему мрачные коридоры, глухие подвалы, застенки, ему будто не давал заснуть испепеляющий сетчатку свет лампы на допросе, он снова и снова переживал тот сладостный миг, когда свирепая пуля пронзит его беззащитный затылок в одном из темных закоулков подвала КГБ. И вот, наконец, Николай, ели дождавшись утра, оказался в здании Комитета в окружении толпы откровенно зевающих пионеров. «Наверное, здесь в подвалах в эту самую минуту выбивают показания из диссидентов…», - восторженно думал он, бродя по коридорам. Внезапно в дверном проёме какого-то кабинета перед ним возникла грузная фигура в форме и погонах - это был майор КГБ Владимир Васильевич Мешков. Стоит заметить, что в то утро майор выглядел и чувствовал себя отнюдь не лучшим образом. Накануне он шумно отмечал свой полувековой юбилей с коллегами-комитетчиками и довольно изрядно набрался. Вообще, в последнее время он все чаще стал искать истину на дне стакана, а отнюдь не в трудах классиков марксизма-ленинизма. Теперь же Владимир Васильевич страдал от похмелья и тихо ненавидел органы госбезопасности, а также собственные внутренние органы, уже не справляющиеся с прежней алкогольной нагрузкой. Горбунов замер в оцепенении. Будто сам Советский Союз чудесным образом воплотился в облике Мешкова. Хмурый и злобный, но вместе с тем неповоротливый, обрюзгший и неуклюжий, с тяжелыми опухшими веками, толстыми короткими пальцами, грубым обветренным лицом, он внимательно изучал юношу. Тот в свою очередь смотрел на похмельного чекиста широко распахнутыми и почти влюбленными глазами. В эту секунду Николай Горбунов осознал свое предназначение: вот от чьей руки он должен принять смерть! От этого Человека-государства, Человека-системы! Теперь Коля твердо знал: все пройденные дороги, все прочитанные им книги, все бессонные ночи были не напрасны, они вели его к этой встрече. Сам Коля в своем фатальном восхищении выглядел со стороны таким трогательным, хрупким, уязвимым, с еще совсем мальчишеской фигуркой, большой головой и тонкой шеей, но вместе с этим в нем явственно виделось что-то непобедимое и несгибаемое. Новое смутное чувство пробудилось в душе майора при виде антисоветчика, и мучительное похмелье как будто отступило. То ли всколыхнулись воспоминания о давно ушедших временах, когда сам Владимир Васильевич был так же юн и беззаветно предан идеалам, то ли он вспомнил о ком-то, похожем на Колю, таком же трогательном и беззащитном, но вместе с тем о ком-то по-особенному мужественном, с такими тонкими и чувственными пальцами… Горячие волны неясных грез плавно уносили разум майора прочь из здания ГБ. - Ты чего-то хотел? – словно очнувшись, спросил майор парня, который не последовал за экскурсией, а лишь стоял и молча смотрел на него. Коля потупил взгляд. Смутная тревога нарастала и сжимала что-то внутри живота; он ведь совсем не был готов разговаривать с этим человеком, он даже не знал, с чего начать! Сжав голову руками, парень выпалил: - Мне нужно с вами поговорить! Меня зовут Николай Горбунов. Давайте пройдём в кабинет. Майор не понимал, с какой радости он должен идти навстречу этому странному молодому человеку, но что-то не давало ему отказать. Что – он сам не понимал, но всё же прошёл внутрь, жестом приглашая за собой Колю. Колино сердце радостно и волнительно трепетало: главный разговор в его жизни уже начат, сворачивать некуда. В кабинете было душно. Со стены смотрел, прищурившись, Железный Феликс, а на столе красовался гипсовый бюст Ильича. «Всё, как я и представлял», - восхищённо оглядывался по сторонам Коля, и казалось ему, что он попал домой. Тёмно-алые шторы, старые стулья, чуть облезшие обои – всё это виделось по неизвестной парню причине таким родным, давно знакомым. - Присаживайся, - с видом усталости и равнодушия сказал майор, занимая своё место. Коля сел за стол напротив, не в силах насмотреться на Мешкова, представляя, как он примет смерть от его руки. Вот хотя бы этой гипсовой статуэткой по голове. В голову Коле сразу начали приходить разные мысли, как бы вывести этого непреклонного с виду человека из себя, как бы обеспечить себе горячую и жестокую погибель. - Вы же понимаете, что всему этому скоро придет конец!? Что нас уже очень много, а наша подпольная организация сейчас сильна, как никогда? – вдруг твердо и решительно произнес он, бросив отчаянный взгляд на майора. - Кого вас? Какая организация? – непонимающе заморгал тот. - Нас, тех, кого не устраивает Система, тех, кто скоро все это разрушит. И мы не пощадим ни своих, ни ваших жизней! Вы даже не представляете, как нас много. И я в первых рядах! Поддавшись минутному вдохновению, Коля, конечно, сильно приукрасил ситуацию. Разумеется, никаких верных соратников у него и в помине не было, он даже ни с кем толком не мог поделиться своими взглядами и до всех своих убеждений дошел сам. - Такие, как вы, извратили идеи Октября! Предали нашу великую Революцию! – поспешно выпалил Коля и замолчал. Зеленые глаза юного троцкиста лихорадочно блестели, он глубоко дышал, ожидая, что же на это скажет Мешков. Теперь, когда он фактически во всем сознался, пути назад не было, Коля ощущал себя как никогда раньше близко к своей желанной и манящей гибели. Но Мешков, к его глубочайшему разочарованию, не спешил принимать полученное признание всерьез. Вместо того, чтобы немедленно начать допрашивать оказавшегося в его распоряжении антисоветчика, он растерянно молчал и только завороженно смотрел на пылкого юношу. - Да что за глупости ты болтаешь? Какое подполье? Чего ты от меня хочешь? – словно стряхнув с себя оцепенение, пробормотал он. - Неужели вы не понимаете, что я самим своим существованием представляю непосредственную угрозу для нашего политического строя? И вы, как охранитель системы, просто обязаны меня уничтожить, стереть с лица Земли. - Да перестань ты ерунду говорить, зачем тебе все это? Тебе что, жить надоело? - Мы все готовы погибнуть за свои убеждения. Особенно я! - Да не нужна мне твоя смерть! Живи себе и радуйся, откуда только такие фантазии в твоей голове? – майор приблизился к Коле и в порыве сочувствия попытался взять за руку. - Тогда я просто сейчас выброшусь в окно! - выпалил Коля, и его губы как-то жалко искривились и задрожали, - И когда меня найдут бездыханного под окнами вашего кабинета, все решат, что это именно вы с вашими бесчеловечными допросами и пытками виновны в моей смерти! С этими словами Коля подскочил к окну, отчаянно разметал тяжелые пыльные шторы, подняв клубы пыли, и, разбежавшись, навалился на приоткрытую форточку. Та легко поддалась, и Коля, комично дрыгнув ногами в воздухе, перелетел через подоконник. К несчастью, он позабыл, что кабинет Мешкова находится на первом этаже. Послышался звук удара о землю, плеск воды, за которым последовали громкие всхлипы. Выглянув в окно, растерянный майор обнаружил мокрого троцкиста, сидящего в самом центре огромной лужи. Взметнув на Мешкова полный обиды взгляд, Коля, не вынеся такого позора, помчался в направлении своего дома, ели сдерживая рыдания. Мешков стоял у окна, провожая взглядом удаляющуюся несуразную фигурку. Высокое и такое безмятежное небо начинало медленно тускнеть, во дворах стихали голоса детворы, на весенний Омск опускался вечер. Сердце майора сжималось в смертельной тоске. В эту минуту он понял, что уже никогда не будет прежним. Придя домой, Владимир Васильевич, не включая свет, принялся тайком от жены искать в серванте остатки праздничного коньяка. Хорошенько приложившись к недопитой юбилейной бутылке, он, к своему великому облегчению, моментально отключился, оглушено грохнувшись на скрипучую югославскую тахту. Обрывки последних недодуманных мыслей тут же превратились в движущиеся цветные картинки. Сны майора были о чем-то давно забытом, манящем и приятном, но вместе с тем задорно-мальчишеском, авантюрном и недозволенном. Грезилось что-то из детства, вроде бы, какие-то родные заброшенные чердаки, горячие крыши, солнечные дворы и пыльные тропинки… И какие-то неумолимо настигающие злые всклокоченные собаки и дворники. Утром майор проснулся, осторожно заглянул из стремительно таящего ночного мира в свою хмурую предрассветную комнату. В его пробуждающемся мозгу, как воробьи, закопошились первые взъерошенные утренние мысли. Мысли эти как-то касались вчерашнего разговора в ГБ, и доставляли неясный дискомфорт, словно саднящая царапина, которую никак не удается почесать. На кухне задорно шкварчала яичница, ласково мурлыкала льющаяся в раковине вода, супруга остервенело гремела тарелками. Сидя за завтраком, Мешков вновь начал что-то припоминать, попутно изучая иссиня-черную муху, короткие рывки траектории которой напоминали отрывистые движения его собственных мыслей. Толком так ничего не вспомнив, майор принялся, не торопясь, одеваться. Неприятное шевеление в его душе, оказавшейся под служебной формой сотрудника Госбезопасности, немного приутихло. Владимир Васильевич отправился на работу, унося с собой неясное беспокойство, смутное чувство вины, хотя твердо знал, что ничего противозаконного и постыдного не совершал. Подходя к зданию Комитета, он еще издали заметил щуплую фигурку вчерашнего гостя. Нетерпеливо ожидая майора, Коля переминался с ноги на ногу, зябко кутаясь в свою тонкую курточку и беспрестанно заворачиваясь в неопределенного цвета шарфик. Вновь увидев этого странного юношу, майор еще более явственно обнаружил в себе присутствие чего-то неведомого и пугающего. Он не столько не мог дать названия новому странному душевному явлению, сколько интуитивно побаивался заглянуть в эту внезапно разверзшуюся в нем пропасть. От первоначального светлого и сладко-манящего сгустка воспоминаний и желаний практически ничего не осталось, они как бы плотно и необратимо покрылись коконом стыда, безнадежности и страха. Заметив чекиста, Коля, словно не помня вчерашней обиды, радостно ринулся к нему навстречу. - А мы между прочим уже готовим Пятый Интернационал! – гордо и злорадно заявил он и вызывающе уставился на майора, - в противовес вашей бюрократической и насквозь прогнившей КПСС! Если вы меня сейчас же не арестуете, грянет настоящая мировая революция! Владимир Васильевич не нашел, что ответить. Набрав побольше воздуха в грудь, он молча, стараясь не смотреть в сторону Коли, направился мимо него в здание ГБ. Коля помчался за ним следом. Не успела захлопнуться дверь кабинета, как Горбунов уже сидел на прежнем месте и нетерпеливо сверлил майора взглядом. - Отведите меня в подвал, - решительно заявил он. - Но я вам все равно ничего не скажу! Как не пытайте! Коля просто бредил подвалами Лубянки и, конечно, всегда мечтал там оказаться в качестве допрашиваемого, но денег на билет до Москвы собрать не мог, все уходило на подпольную литературу, даже на еду не всегда хватало. Но и местный подвал его тоже весьма привлекал. Под натиском Колиной решительности майору ничего уже не оставалось, как подчиниться. Обреченно он повел Колю вниз. Завхоз баба Маня - местный апостол Петр, крестясь и кряхтя, долго гремела ключами, но так и не нашла нужного. Убитый горем Горбунов поднялся в кабинет вместе с майором. - Вы должны, вы просто обязаны убить меня! – отчаянно завопил Коля, вновь оказавшись в кабинете. Чаша терпения майора переполнилась. Взбешенный, он схватил со своего стола гипсовый бюст Ленина прямо за лысую гладкую голову и, неуклюже замахнувшись, метнул, словно шар для боулинга, в направлении Горбунова - и… не попал, хотя Коля стремительно ринулся навстречу вождю мирового пролетариата. Вместо Колиной головы Ленин гулко стукнулся об стену, посыпалась штукатурка, за стеной испугано взвизгнул женский голос. Горбунов взвыл от досады. Подобрав Ленина, лишившегося носа в ходе столкновения со стеной, он подбежал к майору и взмолился: - Еще раз, прошу! Только цельтесь лучше! Но негодование Мешкова уже улеглось, немного стыдясь своей вспыльчивости, он отказался метать своего великого тезку второй раз. Получив отказ, Коля сел на стул, сокрушенно уронил голову, принялся надсадно всхлипывать и тереть нос кулаком. - Тогда я сам, я… Я повешусь, вот. А в записке напишу, что вы во всем виноваты! - Да никто твою записку и не увидит, даже не думай! - остервенело рявкнул Мешков. - Ну я хочу, я должен стать жертвой системы-ы-ы-ы!.. Сердце Мешкова разрывалось на части. Хотелось обнять Колю за худые трясущиеся плечи и одновременно прибить чем-то тяжелым, чтобы не мучился. Майор в эту минуту ощущал себя буквально висящим над бездонной пропастью, в которую стремительно скатывался весь его прежний жизненный уклад, и пытался уцепиться за остатки здравомыслия. Каким-то чудом ему подвернулась спасительная мысль. - Ты почему в армию не пошел? – спросил майор. - У меня плоскостопие-е-е-е! - с новой силой завыл Коля. - А ты не хочешь, например, пасть жертвой жестоких и бессмысленных военных игр Сверхдержавы и вернутся на Родину в цинковом гробу? - спросил Мешков и сам испугался своих слов. Коля перестал всхлипывать, улыбнулся, раскрасневшиеся глаза радостно блеснули. - А что, можно? Ой, а давайте! - Решено, я договорюсь с нужными людьми, ты пройдешь медкомиссию, тебе прямая дорога в Афганистан, к моджахедам! Вытри сопли, да иди вещи собирай. Воодушевленный Коля со всех ног помчался домой. Как только за ним хлопнула дверь, майор изможденно опустился на стул. Края его душевной пропасти начали медленно стягиваться от осознания того, что он больше никогда не увидит этого странного паренька, никогда не испытает такого жгучего стыда и отчаяния.***
Спустя две недели военный самолет уносил счастливого Колю Горбунова к горам Кандагара на встречу со столь желанной смертью воина-интернационалиста. Мешков расслабленно сидел в своем кабинете, наслаждаясь вновь обретенным душевным равновесием. По мере того, как он тихонько напевал «С чего начинается Родина», его внутренний мир наполнялся прежней спокойной и размеренной основательностью. Феликс Дзержинский улыбался ему с портрета мягкой и все понимающей улыбкой. Не успел Мешков сполна ощутить радость избавления от назойливого суицидально настроенного «врага народа», как внезапно вошедший подчиненный прервал его негромкие лирические завывания, положив на стол картонную папку с надписью: «Гражданская оборона». Майор недовольно нахмурился: - Опять в противогазах бегать? Недавно же сдавали, сколько можно?! - Это материалы по делу группы антисоветчиков, специальное поручение для вас. Здесь личные дела участников преступной организации, вам приказано ознакомиться в кратчайшие сроки, - немного обижено доложил лейтенант. Помедлив, майор нехотя открыл злополучную папку…