Беглецы

      Прошло уже несколько месяцев, как Блэк и Люпин скрывались от Пожирателей Смерти. Они следовали за ними во всех городах, мрачными тенями крались по узким переулкам и выжидали их. Кто первым начал слежку, Сириус так и не понял. Но вкус крови на своей пасти он помнил отчетливо, словно он вновь прокусывал бок в черном плаще и рвал на куски лицо, скрытое маской.       На связь давно никто не выходил. Все каналы прослушивались, и даже короткое сообщение призывало к ним парочку преследователей. Приходилось Ремусу пить Оборотное зелье и ходить под личиной старика с лысиной, почти без зубов, с мозолистыми руками и короткими, кривыми ногами. Блэк бегал рядом в обличие пса, нюхал кусты и придорожные столбы, ища следы Пожирателей. И вот уже пару дней они прятались в заброшенном доме, окутав его охранными чарами и всеми возможными заклинаниями по отводу глаз.       Ремус крепко спал, поджав ноги и кутаясь в лохмотья, найденные в одной из комнат. Недавнее перевоплощение в оборотня отняло у него последние силы, он разодрал свои руки, убегая в лес, поцарапал лицо, ударившись об дверной косяк лбом, и теперь сутки лежал в отключке, часто и мелко вздрагивая, морщась и недовольно фыркая на что-то во сне. Бродяга не мог позволить себе роскоши, как сон, и сидел в полуразвалившемся кресле, переваривая все свои ощущения, без стеснения разглядывая Лунатика.       Поцелуй. Сириус не хотел думать о нем, когда он видел вечно бледного и худого Ремуса. При каждом случайном взгляде на измученное лицо Лунатика, на его почти прозрачные глаза, на тонкие, почти все время с опущенными уголками губы, на худую шею, где синели линии венок и артерий, парень испытывал жгучее желание защитить Люпина, закрыть его своей спиной. А затем целовать скулы, окрашенные внезапным румянцем, заламывать хрупкие руки, которые будут его отталкивать, он хотел шептать нечто гадкое и ненужное в тот момент.       Сириус замотал головой, сбрасывая сонное наваждение, поднялся и подошел к разбитому окну и достал сигарету. Это была последняя из пачки, он берег ее на самый крайний момент, чтобы затянуться едким дымом дешевого табака, наслаждаясь им до рези в глазах и до боли в легких. Он оглянулся на Ремуса и спрятал ее. Люпин не любил запах сигарет, в дороге они ругались по этому поводу не один раз, и Сириус мечтал заткнуть его рот поцелуем, выдохнуть в Лунатика весь дым, чтобы тот кашлял и задыхался. Он ухмыльнулся этой мысли и посмотрел на лежащего на кровати парня. Тому явно было холодно, его лицо побледнело, а губы приобретали синеватый оттенок. Сириус подошел к нему и укрыл плащом, старательно подворачивая ткань под ноги парня, подталкивал ее под бок Люпина. Этого хватило, чтобы Ремус открыл глаза и рассеянным, мутным ото сна взглядом смотрел на друга, плохо соображая, что тот делает. Приоткрытый рот с запекшейся кровью в уголке, растрепанные волосы, нечто трогательное в шрамах ломали внутри Сириуса невидимый даже ему барьер морали, правильности, что твердило окружение, что говорили сто раз проклятые люди, твердившие в ту же секунду обратное. Уничтожалась граница инстинкта и разума, мешалась в адскую смесь страсти и трепетной нежности. Сириус наклоняется к этим губам, ловит испуганное, едва слышимое дыхание, отголосок слова, которое должно было родиться в эту секунду, и целует Ремуса. Поцелуй, полный опасного отчаяния, тихого, месяцами скрываемого признания, как короткая шифровка, ловимая лишь сердцем и нутром, сжигает остаток нормальности, теряет все остатки ума у Сириуса.       Ремус совсем не по-детски, совсем неправильно тянет к нему руки, выпутанные из плаща, жадно, неумело-откровенно отвечает на поцелуи, прикрыв наитончайшими веками свои светлые глаза. Он пытается сказать что-то в губы Сириуса, но тот не слышит от шума в ушах, от шума в сердце, от необычно теплых губ Ремуса, что отдают привкусом крови, которую незаметно слизал Блэк.       Неправильно было касаться шеи Лунатика, тянуть дорожку пальцами длиной в бесконечность его вен до ворота свитера, оттягивать его, обнажая светлую кожу с сеткой царапин и шрамов. Сириус впитывал каждый сантиметр Ремуса, каждый плавный изгиб шеи, открытой для губ, резкий переход к ключицам, как слепой, обводил пальцами косточки, притягательно выпирающие, запоминая впадинки.       Словно читая мысли Сириуса, Люпин неловко, угловато снимает с себя одежду, острые локти чертят линии в полумраке комнаты – свитер падает на пол с тихим шелестом несогласия. Блэк входит во вкус, горячо обрисовывая языком тело Ремуса, опускаясь к покрытым гусиной кожей ребрам, вздымающимся и резко опадающим от касаний Бродяги.       - Сириус, - прорезал пространство комнаты необычайно хриплый, с неестественной интонацией, собирающей все накопившееся, голос. Парень поднял голову и встретился с глазами, в которых читалось немое согласие на все, но только рядом с Сириусом.       Ночь Бродяга помнил обрывками, живыми фотографиями, которые шли одна за другой совсем не в хронологическом порядке: опадающий живот Ремуса под зубами, пальцы, тянущие отросшие волосы в животном чувстве, первый стон, смазывающий сознание. Ремус, похожий на ангела с отрезанными крыльями, бьющийся на нем не в божественном экстазе, сжимающий ладонь Сириуса, впиваясь в нее ногтями. Сотни яростных, злых поцелуев, укусов, твердящих о несказанном, движений языком, обводящим линии тела. Руки, которые, казалось, никогда не могли разъединиться, бедра, сжимающиеся от толчков и скольжений, голоса, шепчущие, наконец, то, что каждый ждал слышать.        Лунатик на шатких ногах поднялся с кровати и подошел к окну, шумно вдыхая через щелку свежий, морозно-холодный воздух. Сириус чиркнул прозаичной маггловской спичкой и закурил. На этот раз Ремус не был против.