твои глаза цвета моря и летнего заката
избитая темнота под кроватью воет, кричит под окном, а Юна смотрит в нее — так пристально-пристально, что темень отражается в глазах. она боится чудищ, что из самых тёмных уголков выбираются, хватают ее тонкими пальцам за плечо, шепча на ухо также горячо «все прощается». а Юна кричит, так испуганно и хрипло, ведь монстры возвращаются, клыками впиваются в ребра, глотая ее крик. и часы лишь отбивают ритм, давно клокочущий внутри девушки, заставляя вздрагивать при выцарапанной бреши в отметке «XII» от боли Юна молчит, смотрит в потолок серого цвета, переводя взгляд на небо в окне. интересно, какого оно оттенка? серого, светло-серого, серого, темно-серого, или, не поверите, серого. как и весь мир. подари Юне пистолет, она давно бы превратила себя в мертвеца, но упрямо вопрос стоит: ранит она или родственная душа?☆ ☆ ☆
Чарли идет по улицам, пропитывая воздух собой, какой же аромат у нее сегодня: флердоранж или роза весной? дома говорят с ней, рассказывают сказки, а она молчит, старается не поддаваться. спроси ее кто: спасение мира или змеиное гнездо? она безошибочно выберет: мне, пожалуйста, змей поядовитей. от собственных мыслей прикрывает глаза, и вовсе не видит, как звезды тянут назад. а Юна идет, не видит с открытыми, да кто же увидит, если мир отвратительно приторный? тают секунды, цифры слетают в ладони, а Чарли все морщится, не поверит в агонии. метка так жжется, колется подгрудной, Розенберг все мерещится, она не стоит такой. а слово «соулмейт» такое серое и в клеточку. — хочешь узнать, какого цвета мир? — Ксавьер задает, казалось, глупый вопрос. но Юна плачет от того, как серы ее глаза. и все же, пути ведь нет назад. в том окне, где шторы голубые, есть ответ на вопрос «какие они?» Чарли молчит, аккуратно касаясь запястья Розенберг. Юна наконец видит, какого мир цвета, серая монохромия пропадает без следа. где-то под ребрами укусы остались, и серое небо закатом замялось. но у мира нет цвета.