Я ненавижу вокзалы, Потерянности взгляд и тусклый свет в гниющих коридорах. Снующие люди, чемоданы, топот, ропот. Что-то вроде «я люблю тебя» и шёпот… Отсутствие смелости сказать сокровенное Вполне искренне и невычурно. Я забыла, что такое быть смелой. Я совсем очерствела среди этих человечных. Ксения Ноябрьская
У 10-летней Тани небывалая уверенность в завтрашнем дне и настойчивое желание занять своё место под солнцем. Но оно в этом северном городе – роскошь, которую себе даже коренные жители не позволяют. Пронизывающий невский ветер барабанит по бледным щекам ледяными пальцами. Ежедневные занятия у станка расклеивают яркими стикерами по напряжённым мышцам одну и ту же надпись. Обведена красным несколько раз и рябит в серо-голубых глазах двумя уже такими знакомыми словами. Вечная крепатура. Таня к физической боли привыкает, и ей даже начинает нравиться. Денисова крепнет, растёт и закаляется в стальных объятьях балетных реалий. У неё невыносимая тоска по дому и тёплым маминым рукам. По ночам она пачкает выцветшую наволочку обжигающими слезами из цветных воспоминаний. Беззвучно и уязвимо тонет в мятых простынях. Днём – терпит крепкие замечания, которые уже по традиции в память врезаются острыми осколками, вырабатывая иммунитет на строгую критику. Классический балет – наркотик, который грубо проникает под тонкую детскую кожу, оставляя непроходящие синяки и заметные шрамы. Но такой вид зависимости Тане нравится, несмотря на побочный эффект в виде необъятной тоски по Севастополю. Порой ей кажется, что однотонные стены балетных классов-близнецов истончают привычно-знакомый аромат солёного моря, а интонации самого близкого в мире человека в коридорах Вагановки звучат слишком правдоподобно. Но Таня в очередной раз ошибается. Реальность отколупывает от хрупкого девичьего сердца по кусочку. Она, как творческий ребёнок с обострённым мировосприятием, чувствует всё слишком тонко. И это даётся нелегко.***
У 15-летней Тани огромные глаза-льдины, несколько удачных свиданий, на которых её водят в кино и пытаются накормить сливочным мороженым. На пёстрых витринах вафельные рожки выглядят наиболее соблазнительно и кружат голову клубничным ароматом. Но девочка-подросток заманчивые предложения отклоняет, категорично заявляя о своей крепкой дружбе с балетной дисциплиной. А Таня – самый верный друг из всех возможных. У неё длинные каштановые волосы, недочитанный томик Достоевского под подушкой и недоотношения с ветреным Питером, который держит на расстоянии вытянутой руки. У неё к этому городу какая-то болезненная привязанность. Но невидимой френдзонной линией границы их зыбкой связи он обозначает регулярно, а в статусе капсом пишет «друзья и не более», когда утомлённая репетициями Таня в очередной раз предпринимает попытки сблизиться. Ежедневные занятия у станка – уже больше, чем ритуал. Они проросли в её плотном учебном графике колючей проволокой из восхищения, горящих глаз и гордости. Она маниакально влюблена в пуанты. И даже вне стен Вагановки не расстаётся с каблуками. Наверное, отчасти потому, что хочет быть ближе к солнцу, которое в этом городе по-прежнему редкий гость. Выросшая на черноморском побережье Денисова, с трудом привыкает к холоду северной пальмиры.***
У 20-летней Тани пара десятков сожжённых дотла мужских сердец за плечами, ярко подведённые глаза и выкрашенные смолью волосы, хаотично разбросанные по острым лопаткам. Петербург эхом счастливо-болезненного прошлого тонет в киевском апреле. Недоеденная овсянка разносится по водопроводным трубам безвкусно-серыми ошмётками, не выдерживая натиска горячей воды и отсутствия аппетита. У Тани почти досрочно закрытая сессия и зарубцевавшееся от недавних отношений сердце. Тоже почти. В который раз на одни и те же грабли. Просто она так отчаянно нуждается в ком-то, кто выскоблил бы острое одиночество из её большого и пылающего сердца. Много лет назад это самое одиночество пустило корни и теперь плодоносит каждую весну. Избавиться бы. Таня успевает учиться исключительно на отлично, в ущерб сну и свежему цвету лица. Но второе остаётся неизменным, несмотря на первое. Она умело маскирует недосып под бежевым слоем пудры. А ещё она преподаёт хореографию в своём собственном коллективе и танцует сама. Хоть уже и не в балетном обмундировании. Севастополь тлеет плацкартным билетом на облезшей деревянной полке, так удачно расположившись между Анной Карениной и братьями Карамазовыми. Таня уже считает дни до встречи с любимым городом и мамой. Классический балет окончательно вытесняется классической литературой, и она каждый вечер засыпает с книгой в обнимку.***
Первые для 25-летней Тани брендовые босоножки украшают её стройные ноги, блеск для губ тает раздавленной земляникой, а запредельно дорогой парфюм цветочным шлейфом обволакивает гладкую кожу. Англо-немецкие диалоги теперь как часть повседневной жизни. И если бы не танцы, Денисова определённо могла бы достичь грандиозных успехов в мире лингвистики. Тане заглядывают в рот и слушаются беспрекословно. Она топит сердца и закаляет нервы. Её искренне обожают и по-тихому завидуют. Убеждена, что без самокритики не может быть развития, потому так требовательна к танцорам и к себе. Июльский Кёльн завораживает готической архитектурой и мягко согревает тёплым летом. Но кажется, что будучи во власти фантомных петербургских прикосновений, она уже никогда не сможет оттаять окончательно. Днями и ночами репетирует, танцует, ставит, режиссирует, выступает. У Денисовой один выходной в неделю. И она ещё не знает, что в таком режиме просуществует четыре года, не сойдя с ума от бешеной нагрузки.***
У 30-летней Тани на руках – маленький сын, на плите – недоеденная каша. Снова овсянка. Снова Киев. И притуплённое на время чувство острого одиночества в груди. Но знает, что ненадолго. Скоро оно снова заявит о себе. Эту нить не разорвать, и они теперь до гробовой доски сиамскими близнецами будут вместе. Хоть кто-то ей верен до конца. Таня грустно улыбается собственным мыслям, смыкая свинцовые веки в промежутке между глубокой ночью и пронзительными сигналами ярко-оранжевого будильника. Экстремально рано просыпается по утрам. Едва касается ледяного пола. Оккупирует ванную комнату. Горячий пар проникает под поры, но она не может согреться даже в крутом кипятке. Законы физики здесь, увы, не имеют юридической силы. Ныряет в любимое цветочное платье, бретельки которого настолько тонкие, что на острых молочных ключицах заметны едва. Неловко поправляет тёмно-русые волосы перед зеркалом. Идеально-ровное каре едва касается плеч. Стилисты всё равно со своими обязанностями справятся безупречно, и через два часа дизайнерский костюм эффектно подчеркнёт грудь, а профессиональный make-up скроет накопленную за долгие годы непрерывного труда усталость. Да и прихорашиваться больше не для кого. Новый проект и связанное с ним возвращение в Киев сильно меняет её жизнь. Оба слишком заняты и не хотят жертвовать работой. Расставание неизбежно. Как женщина и мать Таня, наверное, должна была отказаться от карьеры. Но вероятность нарваться на исключение из правил существует всегда. И этот случай – тот самый. Резко вырывая себя из бесконечного потока размышлений, завтракает на ходу.***
Таня трудится на двух серьёзных телевизионных проектах, не даёт себе поблажек и усиленно игнорирует признаки зарождающегося бронхита. Носится по холодному съёмочному павильону в шапке-ушанке и даже сама реквизит таскает. А за сутки до Нового года изношенный организм не выдерживает, и она теряет сознание прямо в разгар рабочего дня. С трудом открывает выцветшие от усталости глаза, обнаруживает себя под капельницей и ловит изумрудно-медовый взгляд серьёзного мужчины, по одежде которого легко догадаться: перед ней – медработник. Докатилась. Он строго заглядывает в её печально-льдистые глаза. И по сложившейся традиции Таня выслушает 5-минутную лекцию по здоровью с покорно-уставшим видом. У неё этих «лекций» бессчётное количество. На несколько семестров хватит. На протяжении всей жизни выкладывается по полной, от чего потом сама же и страдает. Её лечат, ругают, проявляют аномально-безграничную заботу. А потом она снова возвращается в мир профессионального танца, и всё повторяется вновь. Но Таня гармонично вписывается в колесо танцевальной сансары и не жалуется. К подобным выходкам своего ослабленного организма привыкла давно. Точно так же, как и к заиндевевшей алой мякоти под кожей. В запутанных коридорах памяти надрывно кашляет простывший Питер. Человек в спецодежде спешит на выход, а Таня, расклеенная настолько, что даже не может подняться, выполняет его рекомендации беспрекословно. Продолжает лежать на неудобной кушетке в тусклой комнате. Зрачки непроизвольно вырисовывают незамысловатые узоры на стене. А ведь уже завтра ей предстоит впервые отпраздновать самый семейный праздник в полном одиночестве. Он заглядывает в предновогоднюю гримёрку решительно-смело, а робкий голос Тани слаб настолько, что музыкальный слух едва различает её болезненные интонации. Обычно-жёсткая-и-сильная Денисова сейчас с трудом узнаваема в маленькой-и-беззащитной, которая неподвижно лежит на кушетке и пытается заставить себя хотя бы слабо улыбнуться, чтобы не выглядеть такой безнадёжно-пропавшей. Сейчас она уязвима. А он понимает, что хочет заботиться о ней если не всю жизнь, то хотя бы ближайшие пару минут. Они впервые за всё время существования эфирных блоков разговаривают. Не о работе, а о ней. Для Тани такое внимание со стороны постороннего кажется чем-то запредельно-непривычным. И температурные показатели вместе с высоким давлением плавно ползут вниз, реконструируя её разрушенное до основания здоровье. Они ещё даже не перешли границы пресловутой субординации, которые так усиленно охраняет Денисова, когда совершенно случайно натыкается на его не-в-тему-вопрос. Спрашивает, как будет праздновать завтрашнее торжество. Таня абсолютно честно отвечает, что одна. Сквозит правдивым одиночеством. И этого более чем достаточно. Он спонтанно предлагает отметить вместе. Человек, который ещё пару минут назад обращался к ней по имени-отчеству, только что предложил с-трудом-представляемое. Её зрачки растут стремительно, но светлые глаза напротив безмолвно успокаивают. И она отвечает согласием. Таня почти выравнивает пульс, будучи полностью уверенной, что неловкие ситуации остались в прошлом, когда он резко наклоняется и целует её пересохшие губы.***
На третий день их отношений, совпадающих с совместным проживанием, они решают обвенчаться. Таня, пожалуй, впервые готова признать, что любовь – это не так уж и больно. Может, даже не больно совсем. Отныне она не нуждается в дополнительных функциях, чтобы согреться. Потому что источник тепла теперь – она сама. Сын Денисовой принимает его сразу же. И её материнское сердце улыбается каждый раз, когда видит их синхронно-счастливые глаза. Средства массовой информации хладнокровно жонглируют газетными заголовками, бесцеремонно-остро проезжаясь по чувствам. Но его горячее дыхание рядом отключает все тревожные импульсы. Какая разница, кто и что думает. Никто же не знает, что происходит за закрытыми дверями спальни и как громко они любят наедине. Сияющие пепельно-влюблённые глаза говорят гораздо громче самых громких слов. На тавтологию – плевать. Она любима и любит. А он ни на мгновение не заставляет усомниться в этом, лишь крепче переплетая её пальцы в своих. Слуховые галлюцинации, где злобный Питер корчится от смеха, исчезают окончательно.***
На безымянном блестит обручальное. И Таня не может с точностью сказать, какой год рождения указан в её в паспорте. Наверное, она только начала жить. У них один мир на двоих. И это то, к чему она всегда стремилась. Но то, что получила лишь с ним. Принадлежать мужчине полностью. Она уверена, что от него будут очень красивые дети. Талантливые и кудрявые. Ночами мятые простыни всё так же плавятся от раскалённых тел, а с рассветом Таня превращается в строгого члена жюри рейтингового танцевального телепроекта. Он записывает новые песни и живёт надеждами, что ночи-с-ней-в-обнимку гораздо длиннее рабочих киевских будней, а его концерты ограничены по времени. Они уже канонно-привычно посещают светские вечера, держась за руки. Не обращая внимания на вспышки навязчивых фотокамер и каверзные вопросы журналистов, без малейшего стеснения увлечённо целуются. Слишком горячо. Они живут и любят не против всех, а вопреки. Любопытные интервью о пресловутой разнице в возрасте летят в мусорную корзину замыленно-повторяющимися ответами. Он чувствует её лёгкое напряжение в такие моменты и лишь обнимает крепче, мягко целуя в плечо. Ни на секунду не выпускают друг друга из объятий. Иногда они бурно ссорятся. Два творческих сердца чересчур вспыльчивы и ревнивы, чтобы существовать на одной территории, не извергаясь при этом вулканической лавой из взаимных упрёков. Но примирения слишком сладкие. Настолько, что судорогой сводит все мышцы разом. Они дышат друг другом и обещают, что эта ссора – последняя, скрепляя договор нежно и бережно. Но через неделю соглашение в который раз теряет силу. Мирятся привычным способом. И оба думают: наверное, это того стоило. Собственный мир, в котором лишь двое, даёт трещину. Остальные видят лишь раны. А то, что в их личном раю, не знает никто. Всё, что с таким трепетом охранялось, безжалостно предаётся всеобщему суду. Наступает переломный момент. И «доброжелатели» радостно потирают ручки, заверяя, что это конец. Со стороны же виднее. Но назло всем сплетням, ухмылкам мы-же-говорили и пересудам, они снова держатся за руки, удивляя, восхищая, шокируя. Таня – дикая и нежная, необузданная и мягкая, горячая и ранимая, трепетная и темпераментная. С ним она настоящая. С ним она живая. С ним она любящая и любимая.***
Ссоры всё чаще. Ножевых с каждым разом всё больше. Он понимает, что с ней всегда будет сложно, а для жизни нужно выбирать удобных. Удобные не устраивают сцен ревности и не оставляют безразмерных синяков. С удобными постель не превращается в бурлящую патоку и не взрывает нервные окончания разноцветными вспышками. От удобных всегда знаешь, чего ожидать. Удобные преданно ждут дома, покорно глядя в глаза. Удобные с лёгкостью оставляют карьеры и любимые работы лишь по первому зову неудобных. Она понимает, что с ним всегда будет сложно, а для жизни… Нет, для жизни нужно выбирать исключительно по любви. Но что делать, если любовь ранит? Адресовать «прощай» тому, кто живёт под рёбрами – сложно. Адресовать «прощай» тому, кто является неразрывной твоей частью – сложнее вдвойне. Кровоточить же будет. Но Таня не боится физической боли, помните? Поэтому пусть оно истекает кровью. Совместные фотографии ликвидируются дрожащими пальцами. Бледная татуировка на хрупком запястье – обморожение четвёртой степени. Но остаётся, как данность. Почему все так отчаянно стремятся уничтожить признаки счастья, хоть и прошедшего? Таня уважает память. Обойдёмся без слёз. Да и лимит их исчерпан. А помнишь, вы хотели обвенчаться? Она чувствует, как под кожей выпадает снег. Позабытое чувство холода возвращается. Наверное, лето было аномально-долгим.***
Тане 35. Июльский Петербург радостно встречает её свежестью северного ветра. Жестокость свою в прошлом признаёт. Прощения просит. Небесно-голубыми губами, которые впервые за всё время их знакомства кажутся податливыми и нежными, признаётся в любви. Ах, если б снова стать 16-летним подростком, отчаянно влюблённым в эти губы, да? Нет. Переписать историю – изменить настоящее. А Денисова им довольна вполне. Поэтому на поцелуй не отвечает. Ледяные каменные пальцы города переплетает в своих, молча и уверенно, и тихо шепчет: «Ты опоздал на 19 лет. А я переболела». Адреса и маршруты складываются в ровную тропинку, а высокие шпильки ведут к стенам альма-матер. Картинки из болезненно-счастливого прошлого мелькают с запредельной скоростью, а сердце… Сердце грустно улыбается. Кружится голова. Вечереет. Петербургские проспекты уныло машут вслед озябшими пальцами. Ночной рейс заботливо передаёт спящую Таню ещё не остывшему от знойного дня Киеву. В тёплых объятьях она обмякает и расплывается в улыбке.***
Тане 37, а за окном съёмной квартиры – Москва. Смена часовых поясов – это уже не лечится. Точно так же, как и трудоголизм. Новый рейтинговый проект о танцах бесцеремонно хлопает по плечу, а она правдоподобно улыбается в ответ. Привыкает. Ей этой улыбкой ещё долго колкости в свой адрес крыть. Красота, талант и мудрость – гремучая смесь для беспринципного города. Ещё никто не ушёл без ран. Таня глубоко замужем за работой, но вопросы о личном всё равно сыпятся с потолка. Это Москва. Всем интересно, с кем ты спишь. До сердца никому нет дела. Но именно сегодня коктейль моё-сердце-занято – блюдо дня. Многозначительно-загадочным шлейфом разносится по комнате. Этого достаточно, чтобы больше не трогать. Ловит заинтересованный взгляд кофейных. Её новый коллега всматривается в радужку, которая на солнце переливается лазурью, и усиленно пытается вспомнить. Кого же она ему так напоминает… Единственная уцелевшая страничка в социальной сети выливает на Таню целую палитру красок. Со стороны же виднее. Часть вторая. Всё проходит. И это тоже пройдёт. Она не думает, что когда-нибудь приблизится к гармонии. И не стремится к ней. Но пока есть возможность обнимать своего ребёнка и растворяться в танце, всё не так уж и плохо. А даты, города, года и страны для любящего сердца не имеют абсолютно никакого значения. Таня – женщина и мать. Любящая и любимая. Таня – грация и женственность, ураган и нежность, верность и честность, уязвимость и сила. Таня – загадка, которую всю жизнь разгадывать хочется. Таня – любовь.