On pages

«Вести бумажный дневник в двадцать первом веке — старомодно. В мире, где правят интернет и технологии, бумага и шариковая ручка больше похожи на анархизмы, чем на инструменты, с помощью которых можно выразить свои чувства или мысли. На этих страницах тебе не нужно переживать за общественное мнение, и ты действительно можешь быть тем, кем являешься. Без тонкой корки льда, что укрывает беззащитные цветы от непогоды. Меня зовут Мин Юнги. И я хочу, чтобы ты знал — каждое слово, что будет здесь написано — правда. Без ненужной мишуры, что так любят добавлять в нынче модные блоги, без пафоса, которым пропитаны дешевые слова, и без капли лжи, которую используют трусы. Всё началось в декабре две тысячи пятнадцатого года. Выпал первый снег, затапливая серый бетонный город в белоснежном цунами. Термометр показывал минус десять, что было уже не привычно для нашего города. Но работу никто не отменял (к сожалению), поэтому пришлось сменить пуховое одеяло на строгий костюм и обмотать удавкой шею. Зимнее пальто проигрывало в сражении с холодным ветром, а пальцы леденели даже сквозь кожаные перчатки с мехом внутри. В метро оказалось не намного теплее, но ветер уже не раздирал моё тело копьями и верхняя одежда наконец-то начала справляться с поставленной ей задачей — греть. Вокруг меня сновали люди, так же как и я спешащие на работу и прятавшие лицо в вязаные шарфы всевозможных оттенков. Вдруг кто-то хорошенько врезался в меня плечом и перед глазами мелькнули огненно-рыжие волосы. — Прошу прощения. Подросток, одетый в легкую куртку лучезарно улыбнулся, на секунду освещая мрачное помещение светом, поклонился и за мгновение растворился в толпе людей, направляющихся вверх по ступеням. — Ничего страшного. Меня не смущал тот факт, что мои слова были адресованы, по сути, пустоте. Я продолжал стоять на месте, смотря в ту сторону, где исчезла рыжая шевелюра. Люди недовольно ворчали что-то, обходя меня и бросая косые взгляды, кто-то даже задевал сумкой или локтем, а у меня в ушах звучали высокие нотки незнакомца, словно кто-то поставил их на повтор в голове. В офис я пришел одним из последних, словив выговор от начальника и парочку сочувствующих взглядов от коллег. Техён ободряюще улыбнулся и похлопал меня по плечу, начиная рассказ о том, как в университете постоянно выслушивает преподавателей на тему своих опозданий. (Ким Техён — высокий, худощавый парень двадцати двух лет, проходящий стажировку в фирме, где я работаю и, по совместительству, мой двоюродный племянник) После двух часов мне удалось вырваться в кафетерий, где я заказал себе двойной эспрессо. Терпеть не могу дешевый кофе из кофе-автоматов (ты, кстати, тоже). И только тогда я обнаружил пропажу кошелька. В голове тут же мелькнула утренняя сцена, и я рассмеялся. Меня впервые обокрали и почему-то это не вызывало чувство обиды. После того случая прошло две недели. Каждый раз, находясь в метро, я начинал выискивать рыжие волосы, но парень, словно будучи плодом моего воображения, бесследно исчез. И когда я уже перестал питать любые надежды по поводу того, что еще когда-нибудь увижу его, незнакомец вновь ворвался в мою размеренную жизнь. Календарь на стене показывал двадцать второе декабря, а на моём рабочем столе царил бедлам из-за последнего судебного дела, которое затянулось и уже начинало выводить меня из себя. Бытовая авария на почве алкогольного опьянения перестала быть бытовой после того, как появились новые факты, доказывающие, что оба водителя были некогда в сексуальных отношениях друг с другом. Возможность преднамеренного покушения стала весьма реальна. В тот момент мне и прилетела на стол папка. — Что это? — Новое дело. На благотворительной основе. Мелкая кража с участием несовершеннолетнего. Разберись с этим до конца месяца. Государственное, а значит — бесплатное, дело было сейчас как кость поперёк горла, но отказаться я не имел права, так как платить штраф мне хотелось еще меньше. Встреча с моим подзащитным происходила в детской комнате с наличием психолога. И какого же было моё удивление, когда на стуле, в наручниках, сидел тот самый рыжеволосый парень, который однажды обокрал и меня. Пак Чимин — это твоё имя. На тот момент тебе было семнадцать, а твой послужной список пестрил мелкими кражами и несколькими взломами. Это я уже узнал лично от тебя, когда твои карие глаза (наконец-то) начали смотреть на меня с доверием щенка, которого подобрали на улице. К счастью, иск исходил от одного мелкого бизнесмена, в карман к которому ты так опрометчиво залез. Все остальные твои «заслуги» остались между нами. Ты был сиротой. Твой отец погиб еще до твоего рождения, а мать спустя несколько лет после. Тебя отдали к дальним родственникам, которые относились к тебе как к нахлебнику и однажды ты сбежал от них. Как я понял, они даже не искали тебя, да и ты сам не горел желанием увидеть «родную» кровь. Предсудебное разбирательство мы выиграли, залог был равен пятидесяти тысячам долларов, которые я заплатил лично, и тебя выпустили под мою ответственность. — Почему? Ты часто задавал этот вопрос. Почему я внёс залог, почему разрешил пожить в своей квартире незнакомому человеку, да еще и преступнику, и почему я так добр к тебе. Тогда я еще не знал ответа, говоря коротким: «Не задавай лишних вопросов». Каждое утро, наблюдая за твоими неумелыми попытками сварить мне кофе и сделать завтрак, не спалив при этом новую сковородку, я не понимал тебя. Ты действительно меня не узнал или всего лишь делал вид? Спустя пять дней, что ты прожил у меня, я всё же задал вопрос, который меня мучил. — Ты помнишь меня? Вилка выпала из твоих рук, с громким звоном ударившись о тарелку с наполовину съеденными спагетти. Ты поднял на меня свой взгляд полный страха и внезапно заплакал. Я не понимал причины, стирая твои слёзы белым платком, не понимал, что я сказал не так, когда укладывал тебя спать в своей комнате, и не понимал внезапного испуга, практически животного, когда ты внезапно схватил меня за руку. — Ты — Мин Юнги. Мой адвокат. Человек, которому я доверяю. Правда? Признаюсь, я никогда не видел такого взгляда. Это не был взгляд человека, которому грозит срок в тюрьме для несовершеннолетних, если я проиграю это дело. Такой взгляд бывает у тех, кто потерял всё и может потерять еще больше. Это не был взгляд семнадцатилетнего подростка. — Пак Чимин, я сделаю все, что в моих силах. Ты можешь доверять мне. Ты улыбнулся своей солнечной улыбкой, той самой, что я видел тогда в метро в нашу первую встречу, но в глазах по-прежнему мелькали слёзы. А затем ты полушепотом произнёс «спасибо», и я почувствовал, как внутри всё рухнуло. Всё, что было со мной до этого момента, стало неважно, превратилось в пыль, ведь единственное, что я знал: я должен защитить тебя, чего бы мне это не стоило. Сейчас и до конца. Тогда ты впервые заснул, сжимая в руках мою ладонь. А я, как последний дурак, просидел с тобой до самого рассвета, изучая безмятежное лицо и рыжие волосы, охраняя твой сон. Мы выиграли твоё дело. Ты вышел из зала суда, обязанный только в течение трёх месяцев выполнять общественные работы. Без наручников и оранжевой робы. Ты был свободен. И ты был счастлив. По-настоящему счастлив. А вместе с тобой радовался и я, смотря в твои сияющие глаза, что смотрели на меня с такой детской благодарностью, что мои губы сами по себе растягивались в улыбке. Потрепав тебя по волосам, я собирался ехать в офис, как вдруг ты прижался ко мне всем телом, обхватив руками и утыкаясь в плечо. — Чимин? — Спасибо, что не бросил. Ты был первым, кто доказал, что у меня всё же есть сердце, не только в анатомическим смысле. Потому что ты был первым, кто заставил биться его о грудную клетку как сумасшедшее. Я нерешительно погладил тебя по волосам, чувствуя, как ты крепче сжимаешь меня в своих объятиях. Даже если бы ты сломал мне все пары рёбер до последнего, даже если бы я не мог дышать, я понимал, что всё равно бы не отстранился. Не тогда, не впредь. — Можно я еще немного поживу с тобой? — Живи, сколько захочешь, Чимин. — Спасибо, Юнги. Прошел год после твоего судебного разбирательства. Тебе исполнилось восемнадцать, и мы отпраздновали его вместе дома с пивом и пиццей, которую ты оплатил сам, не позволив мне даже прикоснуться к кошельку (который ты мне подарил на Новый год). Ведь ты начал работать. В круглосуточном магазинчике, который находился чуть ли не на другом конце города. Знаешь, а ведь тогда мы первый раз поссорились. Я предлагал тебе помощь с трудоустройством, хотел помочь с поступлением в университет, чтобы у тебя было будущее. Ты так разозлился. Никогда тебя прежде таким не видел. Впервые ты накричал на меня, а затем убежал в ноябрьский вечер в домашней футболке, громко хлопнув дверью. В тебе проснулся максимализм подростка, и ты стал импульсивен. В те моменты я чувствовал себя слишком взрослым, а мне ведь было всего лишь двадцать девять. Мне пришлось выкурить две сигареты и выпить половину бутылки скотча, прежде чем дверь в квартиру вновь открылась, а затем тихо закрылась. Свет ты не включал, но даже так я увидел, что твои пряди отныне не ярко-рыжие, а черные. Ты прошел мимо меня, опустив голову вниз, и скрылся за дверью, тогда уже нашей, спальни. Я молча допил содержимое стакана и лег на диване, практически сразу засыпая. На следующее утро я проснулся с гудящей головой и затекшей спиной. Оказалось, что диван не лучшее место для сна и как ты только раньше спал на нём? На полу стоял стакан воды, а рядом, на блюдце, таблетка аспирина и клочок бумаги с твоим корявым почерком: «Прости за вчера». Однажды, когда я вернулся домой с работы, тебя еще не было. Обычно ты возвращался раньше меня и успевал даже приготовить ужин, который каждый раз остывал, и тебе приходилось по несколько раз его разогревать. Телефона у тебя всё еще не было, и я не мог тебя набрать, поэтому в третьем часу ночи начал переживать. Схватив пальто, я поехал в магазин, где ты работал. Людей было немного, и я быстро подбежал к кассиру, молодому парню, наверное, твоего возраста. — Извините, а Пак Чимин не здесь? — Кто? В тот момент, глядя в глаза незнакомого подростка, который непонимающе смотрел на меня, я понял одну простую вещь — ты врал мне. Знаешь, это было больно. Воздух вдруг стал обжигать легкие, и я плотнее закутался в пальто. Домой в ту ночь я шел пешком. Я, наверное, больше никогда не хотел тебя видеть и вообще вычеркнул бы тебя из своей жизни, если бы не знал, что ты не мог так поступить. С кем угодно, но только не со мной. Я верил в это. По крайней мере, какая-то моя часть хотела в это верить. А натура адвоката заставляла во всём разобраться при встрече. Когда я подходил к дому, мой мобильный ожил, начиная вибрировать в кармане. — Алло? Через двадцать минут я забирал тебя такого испуганного всего в слезах из отделения полиции. Сердце сжалось, когда ты уткнулся носом мне в плечо и заплакал, прижавшись ко мне. Я словно протрезвел, мой Пак Чимин плакал, сжимая в своих пальцах воротник моего пальто. Внутри закипал гнев, наполняя собой кровь и кости, захотелось убить каждого. И первыми на очереди были офицеры, которые привезли его сюда. — Мы здесь не при чём, честно. Он был таким, когда его нашли. Стражи порядка удивленно смотрели на меня после целой тирады о законах гражданина и человека, а затем и угрозами о суде. — Почему ты не пошёл домой? Мы ехали на заднем сидении полицейской машины, обладатели которой решили довезти нас до дома. Ты молчал, сжимая мою ладонь и отвернувшись к окну, за которым город начинал оживать. — Я не помнил. — Что? — Я не помнил, где ты живешь. Меня словно холодной водой окатили. Ты смотрел на меня своими большими карими глазами, в уголках которых собирались слёзы. Нижняя губа задрожала и, прежде чем я успел увидеть еще хоть одну твою слезу, я притянул тебя к себе, обнял, положив подбородок на твою макушку. — Мы разберемся с этим. Обещаю. Ты ведь мне веришь? Я часто возвращался к тому дню. Часто думал о том, что бы произошло, если бы я поступил по-другому. Был ли у меня тогда другой выбор? Мне некого винить в том, что произошло. В тот же день я выбил себе выходной, и мы поехали в больницу. Тебя заставили сдать множество анализов и каждый раз, когда мимо нас проходил человек в белом халате, ты сжимал мою ладонь и просил не отпускать тебя. Тебе было страшно, и если бы ты знал, как было страшно тогда мне. Но я не мог показывать страх, только не перед тобой. Ты был беззащитен в этом хаосе, и я должен был тебя охранять. Спустя неделю приговор был озвучен. — Болезнь Альцгеймера. — Что? Всё вокруг вдруг стало постановкой к очень дрянной мелодраме. Захотелось в голос рассмеяться, и попросить выйти на сцену сценариста. Вот только серьезный взгляд доктора через стёкла очков отбивал всякое желание смеяться. Ты, сидящий рядом, задрожал, вперив взгляд вниз на свои кеды. — Обычно это наследственная болезнь, ген которой передаётся от близких родственников. Никто из твоей семьи не болел ею? — Он не знает своих родителей. — Пак Чимин сейчас находится на середине первой стадии. Возможна дезориентация в городе, забывчивость на даты, события, людей. Последнее слово в конец разнесло мой карточный домик. Я не мог в это поверить. Вскочив со стула, я словил твой испуганный взгляд. — Идём, Чимин. Ты кивнул и, схватив мой локоть, направился за мной. У двери нас догнал врач, прикасаясь к твоему плечу и тем самым останавливая. Тебе было страшно, я видел, как твои глаза вновь становились влажными. Я должен был защищать тебя. Схватив тебя за руку и спрятав за свою спину, я встал между тобой и надоедливым доктором, который посмел к тебе прикоснуться. — Он болен, его нужно поставить на учёт. — Только прикоснись к нему, и я сломаю тебе руку таким образом, что не один травматолог тебе уже не поможет. Понял меня? — Пак Чимин болен. И болен серьезно. Развернувшись, я легко подтолкнул тебя к двери, на выход. Прочь из того проклятого кабинета. — Ему осталось не больше десяти лет. Фраза, брошенная в спину, оказалась бомбой над моей Хиросимой, разнося в пыль всё, до чего могла добраться. И я не сдержался. Прости, мне так стыдно за это, Чимин. Я не хотел этого, но первый удар прилетел врачу прямо в очки, ломая нос и оправу. А затем сплошной белый шум. Белый халат окрашивается в красный цвет, как и мои разбитые костяшки с рубашкой. Кто-то зовёт охрану, кажется, это был ты, Чимин. Ты пытался меня оттащить, повиснув на локте, но это не мешало мне второй рукой вбивать врача в кафельный пол. — Не смей этого говорить, ублюдок! Ты ничего не знаешь! Всё, что я помню, это бесконечную ярость, которая паразитом распространялась по всей моей нервной системе, заставляя кулак замахиваться снова и снова. Ты кричал что-то, пытался меня успокоить, но я не мог. Не мог принять тот факт, что наши жизни будут зависеть от этого человека. Он не Бог. Он не может знать всего. Просто не может. Меня вывели из здания больницы в наручниках. Никогда не думал, что однажды сам окажусь на месте своих клиентов. Когда я пришел домой, ты молчал. Просто сидел у окна, подтянув колени к подбородку, и смотрел в пустоту. — Не слушай его. Он просто не знает, что говорит. Мы найдем хорошего специалиста. — Его ты тоже изобьешь до полусмерти? Ты был растерян. Я видел это. Подойдя ближе, я сел возле тебя, откидывая голову назад и опираясь затылком о подоконник. — Чимин. Ты знаешь, что я люблю тебя? Я никому не позволю тебя обидеть, слышишь? Сейчас, завтра и всегда, я буду с тобой. Слова сами слетели с языка. Вот так просто. Когда живешь в жестокой реальности, времени на сопливую романтику просто не остается. Приходится выживать и этого избежать никому не удастся. — Мне страшно. Страшно однажды проснуться и не вспомнить тебя. Не вспомнить того, что я чувствую сейчас, сидя рядом с тобой. — Ты не забудешь. Я обещаю. Я ведь пообещал, помнишь? Врачи дали нам не больше двенадцати лет. Никто из нас не мог принять этот факт, пока однажды утром, ты не заскочил на меня, всё еще спящего, и заставил открыть глаза. Желание ворчать пропало сразу же, как на глаза попали ярко-рыжие пряди прямо как тогда, в день нашего первого знакомства. Карие глаза вновь искрились, а широкая улыбка снова освещала всю комнату и меня. — Чимин, что случилось? — Я люблю тебя, Мин Юнги! До тех пор пока помню и дольше. Не успел я среагировать на твоё признание, своим сонным сознанием, как ты накрыл мои губы своими. Ты впервые поцеловал меня. Вот так просто. Не теряя ни секунды, ведь мы больше с тобой не имели права рассчитывать на «жили они долго и счастливо». То утро навсегда останется в моей памяти, и я хотел бы, чтобы оно отпечаталось и у тебя. Наверное, наивно верить в то, что ты не забудешь меня, ведь я не особенный. Я не такой как ты, Чимин. Тебя забыть невозможно. Но я что-нибудь придумаю, Чимин. Ведь я, чёрт возьми, так сильно тебя люблю». — Юнги. Еще пять минут назад незнакомое имя вдруг стало самым родным словом на этом свете. Руки Чимина, держащие блокнот в черной обложке, задрожали и пальцы разжались. Парень поднял голову, смотря на широкую спину мужчины, который курил на балконе. Город зажигал свои первые огни, отгоняя от жителей тьму и оберегая их. Так же, как Мин Юнги отгонял от Пак Чимина его забытье. — Теперь я вспомнил.

***

Мы никогда не знаем заранее, в какой момент «прощай» действительно будет сказано последний раз. У нас нет часов, минутная стрелка которых будет отсчитывать наше время, отведенное нам в этом мире. Может сегодняшняя встреча с другом станет последним вашим походом в кафе. Возможно, сегодня вы в последний раз смеялись в унисон. Что вы почувствуете, когда узнаете, что впредь в кафе вы будете сидеть в одиночестве? За вашим общим любимым столиком. Вот только перед вами будет только одна чашка с уже остывшим кофе. У многих из вас, может быть, еще будет завтра. Тысячи завтра, которые вы сможете посвятить себе, своей семье и близким людям. Сказать, как сильно любите их, еще много-много раз. Это может повторяться на протяжении недель, месяцев, даже десятков лет. Но однажды, у кого-то, будет только сегодня. И важно прожить его правильно. Здесь и сейчас.