***
За визгом тормозов и пронзительным гудком сразу наступает тишина. Мёртвая. Белов видит, как несёт грузовик, видит, как из-под колёс летит крошеный лёд и снег. Как всей своей массой он сминает под собой легковую Ауди, сминает, как жестяную банку, практически раскатывает по земле. Чувствует, как выпадают из рук так и не надетые перчатки. Он открывает рот и не может сделать вдох. Глотку начинает першить, дерёт, как будто он орёт во всё горло, только вот звука — звука нет. В ушах только тонкий и бесконечный писк. Мимо едут автомобили, что-то кричат прохожие, падает снег, из смятой в стальную гармошку Ауди валит грязный дым: молча, всё молча. Белова несёт вперёд, он не смотрит по сторонам. Бежит через улицу, через дорогу. Кто-то перехватывает его за плечи, волочет назад. Он выдирается из чужих рук. Кажется, куртка рвётся. И Белов — рвётся на части, — тоже. А руки держат, руки не пускают дальше. Он должен открыть дверцу Ауди, должен спасти, помочь… но в ней даже нет дверей. Там нет ничего. Только жестяная смятая банка и перевернутый грузовик. Он падает на колени, прямо в снег, как будто ноги подломило. И горло дерёт, дерёт, дерёт. И просыпается он, как от толчка. Заледеневший от холодного пота, хватая ртом воздух, рывком садясь на постели. В ушах всё ещё пищит, но сквозь этот писк прорывается однотонный, настырный звук. Будильник. Он дома. Время вставать на работу. Но вместо того, чтобы отключить сигнал, Белов прижимает ладони к лицу и ждёт. Ждёт, когда успокоится сердце, когда включится в ванной вода. Когда хлопнет дверь детской. Но сердце не успокаивается, а двери не хлопают. Тишина. Эта тишина стала единственной вещью, которую он остался способен ненавидеть. Тишина и собственные сны. Когда будильник заходит на очередной зацикленный круг, Белов протягивает руку и вырубает телефон. Он дома. Время вставать на работу.***
После того, как Белов увольняет уборщицу за то, что та случайно разбивает портрет его покойной жены и дочери, вытирая стол, у всех в издательстве к хроническому сочувствию во взгляде добавляется легкий страх. Как будто они смотрят на дикого волка, попавшего лапой в медвежий капкан. Нет разговоров в стиле «главный редактор совсем поехал», нет разговоров в стиле «когда уже его сессии с психологом дадут результат». Есть разговоры в стиле «это же надо быть такой неуклюжей» и «Дёмин, пойди, поговори с ним про новогодний корпоратив!». Белову до разговоров дела нет. Он приезжает в издательство, коротко кивает сияющей винирами Светочке, получает от неё пачку актов и бухгалтерских отчётов на подпись. Включает ноутбук и погружается в работу. Дёмин временами приходит к нему в кабинет. Страдать. — Они меня задрали, работать невозможно, — жалуется он. — Закажи этот долбаный корпоратив, я прошу тебя, как самого близкого друга. Иначе нам жизни не будет. — Закажу, — говорит Белов, не отрываясь от ноутбука. — Если тебе впадлу, давай я попрошу свою Катю, они как раз вчера заказали зашибезно для всей своей юридической конторы, и вроде зал ещё свободный есть. Там и цены нормальные. Андреич, давай, а? Я жить хочу. В покое и согласии. Это у тебя отдельный кабинет, а нас там семеро, и все… Все бабы, да. Белов выучил слова этой песни ещё года четыре назад. Шестеро баб и Дёмин. Самая печальная история на свете. Он с тяжелым вздохом отодвигает нижний ящик стола, достаёт верхнюю папку. Протягивает Дёмину. Дёмин смотрит на неё, как на исцеляющую икону или на благодатный огонь. — Тут несколько вариантов. Покажи всем. Скажи, если будут предпочтения. — Как же я люблю тебя, — с тихой искренностью выдыхает Дёмин. Со счётом шесть–один не в пользу Дёмина, коллектив выбирает ресторан за чертой города: с караоке, танцевальным залом и меню, состоящим из сплошных морепродуктов. Остальные отделы покорно поддерживают инициативу. Дёмин очень мрачен, что его идею с сауной и баром-бассейном отмели с ходу, но рожа его всё равно довольна и полна облегчения, когда Белов сообщает, проходя мимо офиса корректоров, что едет вносить залог за корпоративный зал. — Веди осторожно, — орёт Дёмин ему вслед. — Метёт сильно. Я сегодня чуть Лексус не чмокнул, пока на работу ехал. В знак признательности Белов машет рукой и выходит к лифтам.***
Звук такой, как будто о капот ударяется собака. Белов бьёт по тормозам раньше, чем соображает, что нужно остановиться. Выдыхает: — Чёрт. И толкает плечом дверь. В салоне зажигается свет. Снаружи уже темно и метёт так, как будто клапан открыли, а он заклинил и больше не закрылся. Белов щурится от летящего снега, прикрывает глаза ладонью, обходит капот и первое, что видит — подсвеченная фарами парка. Здоровенная парка камуфляжной расцветки. Твою мать… Не хватало только сбить здесь какого-нибудь деда. Но Белов мог поклясться, что только что дорога была пуста. Если он откуда и вывалился — то из бесконечного сугроба, ведущего вдоль всей дороги, в который снегоочистители сгребали дорожный снег. — Эй… — он берется за парку, разворачивает. И от неожиданности разжимает руку, почти шарахается в сторону. Девчонка. С налипшими на лоб смёрзшимися волосами и длинными ресницами, усыпанными снегом. Снег на остром подбородке, на кончике носа. Губы — синие, такого синего на губах Белов ещё не видел. Видел такой цвет машин, но не губ. Он даже в серый не отдаёт. — Эй! — Он трясёт её за парку. На очки липнет снег. Девчонка не шевелится. Белов делает шаг назад, проводит по волосам. Осматривается по сторонам. Здесь машин нет, здесь темень непроглядная. За чертой города не так много любителей погонять в метель. Да и что толку от машин? У него у самого машина. Но куда везти? У неё с собой документы? Какие, блин, документы, ей лет десять. Белов, ругаясь сквозь зубы, достаёт из кармана мобильный. Связь, как из задницы — полпалки. Но Сашка берёт трубку через два гудка. Последние два года она берёт трубку только так. Два гудка и её жизнерадостное «привет» это то, что очень долго помогало Белову находить в себе силы просыпаться по утрам. — Привет, говори быстрее, пока телефон не сел. — Я только что девочку сбил. На линии гробовая тишина. Только помехи трещат. Наконец Сашка говорит. Она очень спокойна. — Где ты? Белов отвечает чётко, как в школе: мол, на подъезде в город, ездил заказывать корпоратив в «Тысячу Океанов». На обратном пути вот это взяло и вывалилось на дорогу. — Она в сознании? Нет, не в сознании. — Она подаёт признаки жизни? Нет, не подаёт. Пульс? Пульс есть. Пока Белов неловкой рукой щупает её шею, он чувствует себя персонажем какого-то дурацкого фильма. Очень дурацкого фильма, глядя который, ты никогда не веришь, что с тобой может произойти такая же хренотень. Оказывается, может. — Может, в больницу её? — В районной не примут. Вопросы начнут задавать. Никита, у меня сейчас выключится телефон. Вези её к себе, я приеду через пятнадцать минут. Только заскочу домой за чемод… Гудок. Тишина. Белов отрывает мобильный от уха. Вызов завершён. Он снова беспомощно оглядывается по сторонам. Ни одной живой души. Только хлопья ледяного снега и рычащий двигателем Паджеро. И лежащая в своей огромной парке девчонка. И Белов, как дебил. — Что я делаю… — цедит он, устраивая её на заднем сидении. Что я делаю, думает он, врубая печку на полную и, не отряхивая с воротника пальто снег, даёт с места километров семьдесят сразу. Колёса буксуют, плюются холодным месивом, но через секунду джип уже летит по трассе, яростно вылизывая дворниками стекло.***
— Ты уверена? — Конечно, я уверена, — Сашка сворачивает стетоскоп и складывает его в чехол. Белов потерянно смотрит на лежащую на его диване девчонку, укутанную в пуховое одеяло. — Повезло, что у неё легкая форма обморожения, я думала, будет хуже. Но меня смущают хрипы в лёгких. Давай подождём, пока она придёт в себя. Давай отвезём её куда-нибудь, хочет сказать Белов, глядя, как Сашка открывает свой волшебный врачебный чемодан и роется в каких-то пузырьках. Давай отвезём её к тебе, в больницу или туда, где я её подобрал. Положим на место. Она не должна находиться здесь. В этой квартире не было детей слишком давно, чтобы… чтобы вот так возвращать их сюда. Сашка ловит его потерянный взгляд. Видимо, неправильно его расшифровывает. — С ней всё будет нормально, — говорит она. — Не переживай. И Белов отвечает: хорошо. Потому что он должен был так ответить. Он больше не может смотреть, как Сашка суёт под одеяло очередную бутылку с тёплой водой. Просто отходит к окну, сложив руки на груди. Память подкидывает воспоминание о том, как Наташа гладила Полину по волосам, когда та болела. Подкидывает не фактами, а кадрами. И клапаны в сердце медленно, обессиленно отказывают. Два года прошло — не осталось ни одного воспоминания, которое бы он не отполировал в своем сознании до сияющего блеска. Особенно больно было первые три месяца. Он их плохо помнит. Как человек, которому в живот воткнули нож, досконально не вспомнит происходящее — просто боль. Болевой шок. Он был и у Белова. Память обрывается внезапно. Он помнит смятую Ауди, дым и руки, а дальше — как возвращение после наркоза. Дёмин, Светочка, Сашка. Два гудка и «привет». Сигнал будильника. Работа, работа, работа. Пустая квартира. Тишина. Снова работа. И вдруг оказывается, что уже март. Психолог говорит, что это самозащита. Психолог говорит: «Ваш мозг защищает себя, стирая из памяти те моменты, когда было сложнее всего». Психолог говорит: «Это как поймать летящий в лицо мячик». Белову иногда кажется, что в него прилетел железнодорожный поезд, а не мячик. Но чаще всего ему не кажется ничего. — Ты кто? Голос не очень громкий, но очень чёткий, и от этого голоса в тишине комнаты Белова подкидывает на месте, как будто током шарахнуло. Он резко оборачивается и встречается взглядом с глазами девчонки, напряженно застывшей в кубле из пухового одеяла и диванных подушек. Сашка материализуется в проёме двери из кухни, как по мановению волшебной палочки. — Привет, малышка, — говорит она этим своим голосом, которым врачи всегда разговаривают с детьми. Девчонка ещё несколько секунд сверлит Белова прямым взглядом, потом переводит его на Сашку. — Как ты себя чувствуешь? — Вы кто? — повторяет она, и на этот раз голос вздрагивает. Белов беспомощно смотрит на Сашку. — Меня зовут Саша. — Беззаботно улыбаться испуганным детям — это настоящее искусство, думает он. Эта чакра открыта только у врачей. — Вон тот мужчина в очках — мой брат. Ты попала под колёса его машины. Помнишь такое? Девчонка часто дышит и трясет головой. Её слегка знобит. Белов как будто к месту прирос. Ему сейчас проще было бы заставить себя станцевать, чем подойти ближе или заговорить. — Мы хотим помочь тебе, — говорит Сашка, присаживаясь около дивана так, чтобы их глаза были примерно на одном уровне. — Найти твоих родителей и вернуть тебя домой. Хорошо? Девчонка молчит и настороженно переводит взгляд. Короткими перебежками осматривает гостиную: арку, плазму на стене и горящий торшер у чайного столика. Она похожа на лисенка, которого рычащие охотничьи псы загнали в недорытую нору, и остаётся только вжиматься хребтом в глину и дыбить шерсть. Сашка протягивает руку и очень осторожно кладет поверх её руки, накрытой одеялом. Мягко спрашивает: «Как тебя зовут?», и она отвечает: «Соня». А Белов думает: господи, благослови Сашку.***
Сложность возврата Сони родителям состоит в том, что родителей у Сони нет. Это единственная мысль, которая крутится в голове у Белова в пятницу утром по пути в издательство. Когда Дёмин, проходящий мимо приоткрытой двери, показывает ему «класс» — это наверняка связано с тем, что женщины прекратили доставать его корпоративом, — Белов всё ещё сидит, прижав к губам кулак, и думает, что делать дальше. Дёмин даёт задний ход. Снова появляется в зоне видимости. Просовывает голову в кабинет. — Андреич, у тебя всё норм? В своей полосатой предпраздничной рубашке, которую, начиная с начала декабря, он носит с периодичностью раза три в неделю, он похож на тощего шершня. Белов слишком истощён бессонной ночью, поэтому отвечает: — Не знаю. Дёмин смотрит на него странно, просачивается в кабинет и прикрывает дверь. Говорит шёпотом: — У тебя опять… эти, да? «Этими» он обычно называет панические атаки, поэтому Белов просто качает головой. Потом снимает очки, откладывает на стол, трёт колючие щёки ладонями. А потом рассказывает Дёмину всё, как на духу. В какой-то момент Дёмин конкретно подвисает. Говорит: так если у неё никого нет, где она жила? — В доме у какой-то тётки, — устало пересказывает Белов. — Сказала, что эта тётка часто её вот так выставляла, говорила раньше утра не возвращаться. Не знаю, может, мужиков водила. Это бред какой-то, Дёмин. — Так она сейчас у тебя в квартире? — Да. У сестры выходной, она осталась с ней. — И что ты будешь делать? Белов жмёт плечами. Поднимает глаза. — Тебе дочь не нужна? Дёмин меняется в лице. Быстро говорит: — Нет, — и трясет головой для убедительности. У них с Катей трое своих дочерей. И, в общем-то, это был неважнецкий намёк на кислую шутку. Очень кислую. — Хочешь, я с Катей посоветуюсь? Чтоб там по юридическим вопросам… ну. Белов смотрит на него через стол и не чувствует сил даже для того, чтобы отправить Дёмина на рабочее место. Просто качает головой и говорит: слушай… забудь. Если что, я обращусь.***
— Не оставляй меня с ней, — очень тихо говорит Белов. Получается, что одними губами. Сашка скептично сжимает губы и складывает руки на груди. Всё. Когда она так делает… битва заведомо проиграна. — Это просто маленькая девочка. — Это незнакомая маленькая девочка в моей квартире. Её вообще не должно здесь быть. — Ты сбил её на машине! — шёпотом орёт Сашка, тыча пальцем в сторону закрытой двери в ванную. — Она сама упала мне под колёса! — шипит Белов в ответ. Сашка распахивает рот, потом закрывает его. Саркастично смотрит ему в глаза. — Серьёзно? Белов не успевает ничего ответить, потому что дверь в ванную открывается и на пороге появляется Соня. Впивается цепким взглядом в Белова, и ему кажется, что если бы он был рыбой, то в этот момент крючок как раз проткнул бы его челюсть. Ещё ему кажется, что прошлым вечером волосы Сони были темнее. — Привет, — выдавливает он из себя. Соня переводит взгляд на Сашку. Сашка ободряюще ей улыбается. — Мне нужно идти, но завтра после работы я приду вас навестить, хорошо? Да, они явно нашли общий язык, пока Белов ломал себе голову на работе. Белов продолжает ломать себе голову до сих пор: пока смотрит, как Сашка закрывает за собой дверь, бросив на него предупреждающий взгляд. Пока слишком долго вымывает руки в ванной, слишком тщательно вытирая их полотенцем. Пока усаживается на кухне за стол, напротив Сони, и складывает руки на груди. Она смотрит и тоже складывает руки на груди. Отворачивается и несколько раз сипло кашляет. Белов замечает, что свитер, надетый на неё, явно не по размеру — и он уже видел его на Сашкином сыне. Спортивные штаны — тоже. — Значит, ты Никита, — говорит Соня слегка охрипшим голосом, когда кашель успокаивается. Белов молча кивает. Вспоминает, что Сашка говорила про «много пить». Встаёт, наливает из горячего чайника чай. Ставит перед Соней чашку и садится обратно на своё место. Кладет руки на стол и переплетает пальцы. У Сони волосы действительно стали чище и светлее, чем вчера — видимо, Сашка днём её отдраила. — Спасибо, — говорит она, зябко обхватывая чашку руками. Подносит её ко рту и украдкой осматривает кухню. А Белов осматривает её. Волосы собраны в короткий хвост. Глазищи на угловатом лице кажутся слишком здоровенными. Серые, вроде. С зеленинкой, как будто зеленкой капнули и размешали. Щёки и лоб горят розовым от вчерашнего обморожения. Худая, как воробей. Белов невольно задаётся мыслью, как он ничего ей не сломал, когда ударил машиной. Благо, из-за метели ехал медленно. — Как ты… себя чувствуешь? — У меня бронхит, — говорит она, отрываясь от чашки. — В лёгкой форме. У тебя такой был? Белов моргает. Зачем-то действительно пытается вспомнить. Потом хмурится и отвечает: — Откуда я знаю. Может быть. — Ты такой старый? — Что? — глупо переспрашивает Белов. — Я не старый. — У тебя седая борода. — Соня теперь глазеет на него, а не на кухню. — И ты не помнишь, чем ты болел. И ты в очках. — У меня нет никакой… — Он подносит руку к подбородку и проводит пальцами по щетине. Да, он не брился пару дней, но это ещё нельзя назвать бородой, даже самой короткой. — Она не седая, ясно? Соня показывает пальцем себе на щёку там, где челюсть крепится к черепу. — Здесь седая. — Так. — Белов прочищает горло и выставляет руки. — Слушай… Соня. Мне очень жаль, что я ударил тебя машиной. Поэтому ты можешь оставаться здесь, пока тебе не станет лучше, хорошо? Только до этих пор. Он ожидает чего угодно, не ожидает только, что Соня поставит чашку на стол, пожмёт плечами, коротко ответит: — Хорошо. — И снова примется осматривать кухню. Она не спрашивает, куда ей деваться после того, как «ей станет лучше», не спрашивает, почему нельзя остаться дольше. Не спрашивает ничего. Просто «хорошо».***
Белов наливает себе чашку кофе, достаёт из холодильника нарезанный дор блю и тяжело садится на кухонный стул, глядя, как мягко и уютно за окном трусит снег. Через белоснежный двор какой-то мужик в компании троих детей тащит ёлку, перевязанную бечевкой. Белов отворачивается. Башка болит нещадно. Половину ночи он потратил на то, что напряженно прислушивался, как будто в гостиной на диване спал Цербер, а не Соня. Она ворочалась минут пять, а затем уснула, как будто кто-то щёлкнул пальцами. Или, подумал Белов, лежала, так же, как и он, приподняв голову над подушкой и присушиваясь к тишине квартиры. Ждала, когда он уснёт, чтобы ограбить его или ткнуть кухонным ножом под рёбра. Может, она мошенница? Может, они работают в сговоре с какими-то ублюдками, которые подкидывают детей под дорогие машины? Башка от мыслей пухла. Когда электронные часы показали половину четвёртого, Белов сдался. Бесшумно встал, медленно подошёл к выходу из спальни и приоткрыл дверь. Соня на диване свернулась в клубок, уткнувшись носом в угол подушки, и крепко спала. Белов слегка залип. Почему-то подумал, где она спала до этого, когда загадочная тётка гнала её из дома. В снегу? Под мостом? На свалке? Во сне Соня нахмурилась, беспокойно вздохнула. Зарылась глубже под одеяло, так что видно осталось только макушку. Белов тоже нахмурился и закрыл дверь. Вернулся в кровать, лёг на спину и уставился в потолок. Сам не заметил, как на пару часов забылся сном, от которого осталось только чувство усталости и головная боль. На пороге кухни появляется Соня в свитере Сашкиного сына. Белов отпивает кофе и кивает ей. Она бормочет «доброе утро», потирая глаза. Садится на стул, складывает руки и смотрит на Белова. Белов прочищает горло, неловко спрашивает: — Ну… как спалось? — Хорошо. Он кивает. Указывает на тарелку с дор блю. Говорит: — Хочешь сыр? Соня переводит взгляд на нарезанные сырные кубики, берет один в руку и подносит к носу. Слегка морщится, поднимает глаза на Белова и задумчиво говорит: — У тебя такая красивая квартира, а сыр ты ешь вонючий. Белов приподнимает брови. Молча смотрит, как она кладёт кубик в рот и начинает деревянно жевать, не отводя глаз. Только лоб слегка напрягается. Но жуёт героически и так же героически глотает. — Спасибо, — выдавливает из себя. — Очень вкусно. — Не понравилось? — Нет. — Моя дочка тоже его не любила, — с короткой улыбкой говорит Белов и тут же холодеет. Замирает, переводит взгляд. Поднимается и включает чайник. Достаёт чашку из навесного шкафчика. Сашка сказала — «много пить». Соня молчит, глядя ему в спину. Потом поднимается и становится рядом. Говорит: — Я могу сама. Можно? Белов хмуро смотрит на неё сверху вниз. Да, глаза с зеленцой, не показалось. И щёки уже почти не красные. Он отходит в сторону, складывает руки на груди, опирается о подоконник. — Чай вон в том ящике. Соня кивает, осторожно насыпает в чашку заварку. Косит на него лиловым глазом. Явно хочет что-то спросить, явно о дочке, но не спрашивает. Сосредоточенно заливает кипяток и смотрит, как чаинки красят воду в светло-коричневый.***
— Она сказала, что мне пятьдесят, — глухо говорит Белов. Сашка кусает губу, и это верный знак, что она либо пытается не заржать, либо о чём-то очень глубоко задумалась. В своём врачебном халате она выглядит строго. Только добрые глаза выдают истинную сущность добрячки и борца за мир во всём мире. — Ты себя видел? — насмешливо спрашивает Сашка. — Я бы тоже сказала, что тебе пятьдесят. Белов бросает на неё тяжёлый взгляд. Молча подходит к зеркалу в углу кабинета. Хмуро смотрит на своё хмурое отражение. Подумаешь, не побрился. Он вертит мордой, смотрит на свою челюсть, проводит пальцами по подбородку, и действительно видит, что под ушами в тёмной щетине много седых волос. Они редкой дорожкой переходят на виски и за уши. — После пятидесяти жизнь только начинается, — ободряюще подаёт голос Сашка. — Даже если тебе сорок один. Забирай свой рецепт. Принимать две таблетки утром и две — вечером. У неё нет температуры? — Нет, — мрачно отзывается Белов. — Кашляет иногда. — Хорошо, — довольно говорит Сашка. — Скоро выздоровеет. Дней пять ещё, думаю, — и постукивает карандашом по перекидному календарю. Косится на Белова. — Через неделю Новый год. — И что? — Ёлку купил? — Саш… — Новый год, Никита, это праздник, который отмечает целый мир. Чем ты отличаешься ото всех? — В Саудовской Аравии Новый год не отмечают. — И давно ты принял ислам? Белов вопрос игнорирует. Подходит, забирает рецепт у неё из рук. Говорит: — Выздоровеет она, а потом как? — Найдём её тётку, — жмёт плечами Сашка. — В суд подадим. Явно ребенка у себя держит, чтоб пособие получать. А может, на неё и опекунство не оформлено. — А потом в детский дом? Сашка отводит глаза. В дверь стучат, засовывается голова молодой медсестрички. Бормочет: — Ой, извините. Александра Андреевна, вас к главврачу. Сашка с улыбкой её благодарит, и когда дверь закрывается, переводит взгляд на Белова. — Я вечером к вам заеду, — говорит, поднимаясь. — Теперь иди давай, мне работать нужно. И по поводу Нового года. — Она придерживает его за руку и заглядывает в глаза. — Никита… жизнь продолжается.***
Сашка приходит только в воскресенье вечером. У неё всегда был запасной ключ, а с тех пор, как Наташа и Полина погибли, она перевесила его на основную связку. Поэтому когда открывается дверь, Соня, сидящая на другой стороне дивана от Белова, расплывается в улыбке. — Привет! — Сашка ставит на пол пакет, из которого торчат мандарины, багет и коробка каких-то конфет. — Я пришла пить чай. Не заморил он тебя голодом ещё? Соня улыбается увереннее. Нет, говорит. У него много вкусного. Например, дор блю. Белов закатывает глаза. С усмешкой смотрит, как Сашка скачет на одной ноге, пытаясь стащить высокий сапог. — Терпеть не могу дор блю, — пыхтит она. Когда сапог соскальзывает с ноги, Сашка идёт прямиком на кухню. Включается вода. Соня аккуратно откладывает книжку (которую выпросила у Белова ещё утром, увидев её на самой высокой полке шкафа), и, несмело покосившись на Белова, следует за ней. Их воскресенье прошло на удивление спокойно. Большую часть дня Белов работал в кабинете, время от времени выходя на кухню или в ванную, краем глаза наблюдая за Соней, которая окончательно облюбовала диван в гостиной. Аккуратно убирала подушку и одеяло в кладовую, сворачивалась клубком и листала огромную книгу «Всё про собак» с яркими цветными фотографиями на каждой странице. Иногда поднималась и становилась у окна, нырнув под штору и, положив подбородок на руки, наблюдала, как бесятся во дворе дети — тогда торчали только её ноги, и Белову почему-то становилось смешно. Она по часам пила таблетки, послушно проглотила сваренный Сашкой суп (за пару минут, он даже остыть не успел) и днём сделала себе чай. Белов каждый раз выискивал в ней подозрительные элементы, как собака. Но Соня каждый раз оказывалась обыкновенной одиннадцатилетней девчонкой, которая считала дор блю вонючим сыром и что ему, Белову, — пятьдесят. — Вы уже ужинали? — спрашивает Сашка. — Да. — Белов кладёт журнал на столик и идёт на кухню. Останавливается в проёме двери. Конфеты уже на столе, а мандарины — в вазе. Он смотрит, как Сашка крутится у столешницы, выставляя чашки, а Соня ложкой насыпает в чайник заварку. В грудной клетке давит, и на секунду хочется прижать её рукой. Память, как воспалённая рана, больно сочится краями, выкидывая в сознание кадры, от которых сердце снова и снова отнимается, как будто на грани обширного инфаркта. Белов морщится. Делает глубокий вдох. Затем отворачивается и молча идёт в кабинет. — Ты не будешь пить с нами чай? — выглядывает удивленная Сашка из кухни. — Нет, — бросает он через плечо. И закрывает за собой дверь.***
За визгом тормозов и пронзительным гудком сразу наступает тишина. Мёртвая. Он так ненавидит эту тишину. Белов видит, как несёт грузовик. Видит, как сминается железо. Видит ужас на лицах людей. Кто-то открывает рот и, наверное, кричит, но в голове только писк. Он переставляет ноги, бежит, как на шарнирах, не чувствуя ничего вокруг себя. Чужие руки хватают его. Он падает на колени. И горло дерёт, невыносимо сильно дерёт. Он задыхается, судорожно хватая ртом воздух. Мокрая спина с трудом отлипает от простыни. Белов лихорадочно осматривает комнату, натыкается взглядом на приоткрытые шторы, за которыми темнота, на комод с фотографиями, на шкаф, тумбочку с лампой, стопкой рабочих журналов и очками в чёрной оправе. С часами, горящими: 3:37. Он почти шарахается в сторону, когда видит в проёме приоткрытой двери испуганное лицо Сони. На секунду — крошечную долю секунды, — ему кажется, что это не она. Ему кажется, что это Полина, которая с таким же испуганным лицом приходила к ним среди ночи, когда начиналась гроза или когда ей снился кошмар. И теперь Белов сжимает зубы, потому что грудь стискивает яростным спазмом. — Что случилось? — хрипло спрашивает он. — Ты кричал, — тихо говорит Соня. Боже. Белов закрывает глаза и бессильно прячет лицо в ладонях. Трёт пальцами воспалённые веки. Сжимает ледяными руками переносицу. Качает головой, говорит глухо: — Ложись спать. И сидит, не двигаясь, пока через пару минут дверь снова не приоткрывается. Он резко и раздраженно поднимает голову, но Соня не собирается ничего говорить. Она, одетая в длинную футболку Сашки, осторожно подходит к прикроватной тумбочке и ставит на неё стакан с водой. Скованно прячет руки за спину и поджимает губы. — Когда мама была жива, она тоже часто кричала ночью, — говорит она и отводит взгляд в сторону. — После воды всегда становилось легче. Белов поднимает глаза и смотрит на её бледное лицо. Чувствует, как тошнотворный писк в ушах сходит на нет. Затихает и исчезает. Кто-то очень уставший в его голове выбрасывает белый флаг, и Белов говорит: — Спасибо. — Очень тихо. Но Соня слышит.***
— Ты ёлку купил? — как бы между делом интересуется Дёмин, передавая ему отчёты. — Нет. — Смотри, а то красивые раскупят. Три дня осталось. — Переживу как-нибудь. — Белов принимает у него папку и погружается в работу. — Ну, если что, я знаю одно хорошее место, — говорит Дёмин перед тем, как выйти из кабинета. Белов мычит в ответ, не поднимая головы. Новый год — это праздник, который обожала Наташа. Белов любил его исключительно поэтому. Когда умерла Наташа, Новый год потерял для него последние остатки смысла, которых и так было не очень много. Тридцать первого декабря он ложился спать около одиннадцати часов вечера. Просыпался под салюты, читал книгу или включал любимые фильмы Гая Ричи в гостиной, а сам наливал себе виски и пил, пока не вырубался на диване. Ну и нахрена ему для всего этого ёлка? Другое дело — семья, дети. Дети ведь любят Новый год. Белов понимает, что останавливает движение ручки, не дописав слово до конца. Был ли хотя бы один Новый год у Сони? От этой мысли ему становится не по себе. Глазастая девчонка за ту почти неделю, что жила у Белова, успела вернуть себе нормальный цвет кожи и даже румянец на щеки. Она так часто смотрела в окно на играющих детей и на бесконечный ряд ёлок, которые мужики по одному или по двое тащили в свои квартиры, что сложно было этого не заметить. Однажды, выпивая перед работой кофе, он остановился посреди гостиной, а затем присел рядом с ней и тоже уставился в окно, слегка щурясь от слепящего снега. — Что, хочешь прогуляться? — спросил он. Соня кивнула, не отрывая зачарованных глаз от соседских детей, которые залепляли друг в друга снежками и с визгом носились по площадке. — Тогда лечись быстрее. И Соня опять кивнула. А потом посмотрела на него очень сложным взглядом. Белов сначала не понял, потом сообразил: он сам сказал ей несколько дней назад, что как только она вылечится, ей нужно будет уйти. И она ответила — «хорошо». И Белова всё устроило. На удивление, они стали чаще разговаривать, Белов оставался в гостиной, чтобы почитать журналы и понаблюдать за Соней. Сашка притащила ей какой-то конструктор с кучей мелких деталей, и Сони на несколько дней не стало. Ребёнок исчез со всех радаров, отрываясь только для того, чтобы поесть и поспать. Белов вставал утром и видел, что она уже складывает конструктор, он приходил с работы, и она ещё складывала этот долбаный конструктор, пока полку не украсил здоровенный космический корабль из Лего. Соня смотрела на него, гордо сложив руки. Белов смотрел на него, озадаченно приподняв брови. От него явно ждали какой-то реакции, и он сказал: «Это очень… концептуально». Такой похвалой Соня осталась довольна. Белов думает обо всём этом. Он садится за руль и думает: Соня почти здорова. Это значит, скоро в квартире её не будет. Он выруливает со стоянки и думает: наверное, не стоит выдворять её прямо перед Новым годом, как-то это неправильно. Он притормаживет возле Детского мира и думает: ей нужно купить несколько вещей. Всего парочку. Чтобы… чтобы она ходила в нормальных девчачьих шмотках, а не в одежде Сашкиного сына. И думает: да ну всё это к чёрту! Ещё через час Белов, загруженный неимоверным количеством цветных картонных пакетов, вваливается в квартиру, едва не споткнувшись через порог. Он сгружает покупки в углу прихожей и оборачивается, чтобы закрыть дверь, но внезапно застывает с дверной ручкой, зажатой в пальцах. Прислушивается к привычной, ненавистной, въевшейся в костный мозг тишине и не слышит её. Зато слышит тихий голос Сони. Она на кухне, напевает какую-то песню, или чёрт знает, что она там бормочет, но это еле слышное журчание тонкого голоса вместо привычного молчания пустой квартиры прошивает горячим теплом от затылка до самых пяток. Он тихо закрывает входную дверь. Какое-то время стоит и не может заставить себя сдвинуться с места: просто слушает, оперевшись спиной о стену, глядя, глядя, глядя перед собой.***
На подарки Соня смотрит почти в ужасе. Когда Белов выгрузил перед ней восемь пакетов, набитых вещами, она уставилась на них вытаращенными глазами, потом перевела такой же вытаращенный взгляд на Белова. — Это что, всё мне? — Ну, не мне же, — бурчит Белов, доставая из ближайшего пакета сложенную тёплую куртку ярко-розового цвета с пушистым мехом на капюшоне. — Или ты собралась выходить гулять в Колькином свитере? Давай, тащи их в ванную и меряй. Я точного размера не знаю, так что если не подходит — откладывай. Поменяем. Он разворачивается и идёт на кухню поставить чайник, когда, — внезапно, — его пошатывает вперёд, а ноги, — внезапно, — дальше не идут. Он взмахивает руками и в следующий момент понимает, что Соня крепко обнимает его за пояс, прижавшись лицом к колючему свитеру на боку. Белов растерянно смотрит на её макушку, шумно дышит носом и не знает, что ему делать, потому что, кажется… Соня плачет. Он судорожно шарит взглядом по гостиной, судорожно соображает, что он сделал неправильно, и плачут ли дети, если, наоборот, сделал что-то так, как нужно. И когда он осторожно опускает руку на её плечи, осторожно гладит в странной пародии на не очень удобное объятье, Соня шумно шморгает носом и глухо говорит: — Спасибо, Никита, — не отрываясь от свитера. И отдирать её от себя почему-то не хочется, поэтому Белов терпит, глядя в окно, на падающий снег, и на сердце у него… спокойно. А когда Соня всё-таки волочет пакеты в ванную, он идёт на кухню, достаёт из кармана мобильный и набирает номер Дёмина. — Слушаю, Андреич. — Что ты там говорил про хорошие места? Дёмин подвисает. — Ты про сауну, что ли, с баром-бассейном? — Нет, — говорит Белов. — Я про ёлки.Два Новых года спустя
— Не вертись! — ругается Сашка, пытаясь завязать Соне шарф на глаза. — Коля меня щипает. — Коля, прекращай этот детский сад. Иди лучше, помоги дяде Славе. — Помогите дяде Славе, — орёт из кухни Дёмин. — Я не справляюсь со всем этим количеством сладкого! — Ты должен был просто порезать торт! — возмущается Катя, поднимаясь из-за накрытого стола, который они переволокли в гостиную ещё тридцатого декабря. Благо квартира Белова позволяла себе такие вольности. Ёлку Дёмин, как и в прошлом году, припёр такого размера, что в кабинет приходилось просачиваться через щель. Белов уже потерял надежду на всякую адекватность, которой в его жизни становилось всё меньше, поэтому он особенно не ругался и даже никого, Дёмин, не уволил. Покорно, тщательно скрывая удовольствие от процесса, закрепил её лесками и установил в устойчивое ведро. Зато Соня светится, как новогодняя гирлянда. Белов, скрестив на груди руки, наблюдает, как Сашка сигнализирует ему, мол, давай, можно. Шарф надежно закреплен на глазах и поддерживается крепкой, врачебной рукой — только ей и Белову позволялись подобные истязательства над Соней, остальных она особенно к себе не подпускала. А после того, как Сашка начала заниматься с ней уроками и готовить к школе, Соня железно заявила, что собирается стать врачом. Только лечить она будет не людей, а животных, потому что крышу у неё от собак рвало по полной программе. На улице каждая проходящая мимо псина была обласкана, воспета в тысячах серенад и восхвалена так, словно это была не грязная зверюга (грозный питбуль, чокнутый далматинец, слюнявый мастиф, жирный мопс), а семьсот милых мурчащих котят. Когда Белов устал подходить к кровати спящей Сони и забирать у неё из рук книгу «Всё о собаках», он, посоветовавшись с Сашкой, принял непростое для себя решение, которое сейчас отчаянно скреблось и скулило в праздничной коробке за закрытой дверью. Белов кивает Сашке и выходит в прихожую. Приседает на корточки, смотрит в карие глазищи, уставившиеся на него, на вываленный язык и отчаянно молотящий по стенкам коробки хвост, и мысленно прощается со всеми ножками и углами в квартире. С любимым креслом и обожаемой обивкой дивана. Протягивает руку, гладит скачущее чудовище по приплюснутой макушке и говорит: — Ну, готовься, мужик. Сейчас что-то будет.***
Когда звонит будильник, Белов слегка вздрагивает и, не открывая глаз, нашаривает телефон. С сонным вздохом отключает сигнал. Щурится сквозь ресницы на яркое солнце за окном. Медленно садится на постели и зевает, потирая лицо. Прислушивается. В гостиной Цезарь спрыгивает с дивана и стучит когтями по ламинату. В соседней комнате негромко открывается дверь. В ванной начинает шуметь вода. Он дома. Время вставать на работу.