Дракон и облако

Идзумо в смятении ходила взад и вперёд по широкому балкону, опоясывающему внутренний двор Академии. Она всё ещё не пришла в себя. То, как он смотрел, как обратился к ней при всех, как поползли вверх брови Шимы — она перебирала в уме одну за другой картины сегодняшнего вечера и больно переплетала пальцы, сдерживая ругательства. Она не знала, сердиться ей, радоваться или бояться. Никогда ещё ничего подобного с ней не происходило, и она хотела, чтобы это осталось только между ней и Сугуро. Она не хотела, чёрт побери, чтобы уже на другой день о случившемся догадались все друзья! Но едва она вошла в класс экзорцизма сегодня, Сугуро развернулся к ней и замер. Сначала он даже не поздоровался, только зрачки у него вмиг стали большие и тёмные. Он будто обнимал её взглядом, обхватывал всю разом с ног до головы. — Привет, Идзумо, — тише обычного сказал Сугуро, но в её ушах эти слова прозвучали, как гром летней грозы. Она и сама не знала, как встретится с ним после вчерашнего, как сможет находиться с ним в одной комнате. Но у неё хотя бы хватило ума не называть его по имени при всех! Ну, надо же было так по-глупому выдать себя! Те, у кого уши были всегда настроены слышать близких, этот сигнал поняли верно. Идзумо оставалось только надеяться, что никто не догадался, насколько далеко всё зашло. Шима совладал с собой почти мгновенно: на его лицо сразу вернулась шутливая улыбка. Конекомару напротив даже не старался сделать вид, что ничего особенного не услышал. Он посмотрел на лицо Сугуро, повернул бритую голову к Идзумо, и его глаза за большими очками широко распахнулись от осенившей его догадки. Едва дыша, Конекомару осторожно покосился на Шиму, но тот уже вовсю валял дурака. Присев на край парты, Шима носком ботинка поддел ногу Сугуро: — Эй, Бон, проснись! Сейчас урок начнётся — не время для романтических грёз. — Да каких ещё грёз! — дёрнулся было Сугуро и попробовал по привычке толкнуть Шиму локтем, но промахнулся, потому что тот легко вскочил на ноги и ушёл от удара. Лицо Сугуро пылало, на Идзумо он больше не смотрел. Кажется, он и сам понимал, что прокололся. Идзумо, сжав зубы, сидела очень прямо и ждала учителя как манны небесной. И ещё одно она поняла: что не обрадовалась, когда увидела Сугуро. Встретившись с ним взглядами, услышав его голос, она почувствовала, как её накрывает волной смущения, волнения, граничащего с паникой. Это было совсем не похоже на желание видеть возлюбленного и быть с ним рядом. О нет, если бы могла, она наоборот убежала бы подальше и зарылась бы в глубокую нору, чтобы никто никогда и ни за что не узнал, что она позволила ему вчера! Идзумо глубоко вдохнула, задержала воздух в лёгких и сосчитала до трёх. Потом она выдохнула и попробовала спокойно подумать о вчерашнем. Странное дело, она могла вспомнить всё до малейших деталей, но думала об этом как о чём-то нереальном, привидевшемся во сне. Только так она могла примириться с тем фактом, что между первым поцелуем с Сугуро и первым сексом с ним прошло приблизительно полтора часа. И что вообще первым для неё стал именно он. Можно было свалить всё на воленсов — демонов-искусителей, расплодившихся в общаге. Можно было считать себя наивной девочкой из сёдзё-манги, попавшей под чары рокового соблазнителя. Но Идзумо была слишком честна с собой, чтобы прятаться за эти ширмы. Правда была в том, что вчера внезапно и совершенно неожиданно для себя она решила, что хочет этого и будет с ним. «Я сама согласилась, я не жалею, — твердила она себе с утра. — И это был не кто-нибудь, а Сугуро — он не станет трепаться даже друзьям». Сугуро, в общем-то, оправдал её ожидания. Он не хвастался своей победой, не вёл себя с ней, как со своей девушкой. Вместо этого он всего лишь при встрече назвал её по имени и посмотрел так, что можно было ничего и не говорить. Идзумо и злилась на него, и не могла толком сформулировать за что. Разве можно винить человека за то, что он влюблён слишком сильно? И слишком счастлив просто от того, что видит её? Не удержавшись, Идзумо закрыла лицо руками и застонала. Эти мысли буквально разрывали её на части. Бегая тут в ожидании встречи, она всё ещё не решила, что сказать Сугуро. И когда хлопнула дверь, выходящая на балкон, она вздрогнула от неожиданности. Сугуро не вышел — он вылетел ей навстречу запыхавшийся, непривычно торопливый, и глаза у него против воли всё равно вспыхнули, когда он увидел Идзумо. Но он сразу же сбавил темп: видно, Сугуро уже понял, что его позвали не на свидание. — Камики, — он усвоил урок и обратился теперь как обычно — извини, я должен был сначала зайти к Лайтнингу. Ты давно меня ждёшь? — Не очень — соврала она. Сугуро подошёл ближе и нерешительно остановился на расстоянии вытянутой руки. Казалось, он хотел встать совсем рядом, но не знал, имеет ли на это право. Идзумо тоже не знала. Вчера они рухнули в постель так стремительно, что сегодня было не понятно, в каких они отношениях. И до вчерашнего дня она была твёрдо уверена, что единственное чувство, которое у неё вызывает Сугуро — это раздражение. У него была лучше память, он получал более высокие оценки в обычной школе и в экзорцистской, он всегда был так уверен в своей правоте и часто действительно оказывался прав — ух, как же он её бесил! Они только после возвращения из Симанэ стали разговаривать спокойно, без вечных пикировок и придирок. До вчерашнего дня Идзумо не знала, что он может открыться с иной стороны. Наедине с ней он был чутким, робким и одновременно смелым той отчаянной смелостью, которая свойственна только безответно влюблённым. Пальцы не слушались Сугуро, когда он расстёгивал пуговицы на блузке. Он изо всех сил старался держать себя в руках и ничего не мог с собой поделать: так сильно, так безнадёжно и долго он этого желал. Наверное, мощь его чувства настолько ошеломила Идзумо, что ей захотелось исполнить его мечту. Сугуро прочистил горло. Молчание становилось неловким, и он хотел его прервать. — Ты собиралась поговорить о чём-то? Он положил ладонь на широкие каменные перила, и расстояние между ними сократилось. Не решаясь её коснуться, он всё равно весь был устремлён к ней — это обескураживало Идзумо. Вчерашние события будто открыли затворы на высокой плотине, и поток вырвавшихся на свободу эмоций всё ещё нес их обоих неизвестно куда. — Да, я… — Идзумо посмотрела на него и вдруг поняла, что уже перегорела и не хочет ругаться из-за происшествия в классе. Обсуждать это было бы мелочно, когда прямо перед ней стоял Сугуро, в чьём сердце была такая большая любовь. — Если ты про то, что в классе… — начал было он. — Забудь! Не важно! — перебила его Идзумо. Ей стало так страшно от того, что она собиралась сделать, как не было страшно вчера лицом к лицу с демонами. Но, как и вчера, что-то толкало её искать защиты у Сугуро. Только сейчас этого делать было нельзя. — Я хотела… — она тщетно искала слова, — понимаешь, мы с тобой… — Мы с тобой, — эхом повторил Сугуро. Налетевший сзади сильный порыв ветра взметнул волосы Идзумо, и одна длинная прядь почти дотронулась до его лица. Сугуро запоздало вскинул руку к щеке, пытаясь удержать это мимолётное прикосновение. От этого жеста Идзумо стало уже совершенно невыносимо. — Прости меня, — прошептала она, — пожалуйста, прости за всё. Я дала тебе надежду, я не должна была так поступать. «Что я несу? — ужаснулась Идзумо про себя. — Какое там „дала надежду“ — я с ним переспала! Куда уж дальше надеяться? На что ещё?». Но, судя по лицу Сугуро, он всё-таки надеялся: на что-то большее, чем близость тел. Услышав её слова, он опустил глаза, а когда посмотрел на неё снова, в его взгляде уже не было этой затаённой чистой радости, которая так поразила Идзумо. — Я догадывался, что этим всё и кончится, — севшим голосом выговорил он. Сугуро вздохнул, потёр шею и скривился в болезненной гримасе. Глядя мимо неё на балкон на противоположной стене, он заговорил чуть быстрее и жёстче: — Ты мне только скажи одну вещь... Прости, что спрашиваю, но мне очень важно это знать, — он собрался с духом и вновь взглянул ей в глаза. — Шима, да? — Нет-нет, что ты! — Идзумо даже руками замахала, чтобы разубедить его в этом. — Только не Шима! Но, кажется, её слова лишь укрепили подозрения Сугуро. Он шумно выдохнул и недоверчиво покачал головой. — Ладно, это и вправду не моё дело, — отрывисто сказал он. — Ещё раз извини, что спросил. Сунув руки в карманы, он повернулся к выходу. Дело было сделано, и говорить сейчас больше было не о чём. Очертания ссутуленной спины Сугуро расплывались перед взором. Идзумо ничем не могла облегчить его страдания, но молчать было выше сил. Когда он уже взялся за ручку двери, она позвала: — Рюдзи! Сугуро остановился, помедлил полмгновения и обернулся через плечо. Вся красная от нестерпимого стыда Идзумо выпалила: — Я рада, что это был ты! Спасибо тебе! Он в ответ горько усмехнулся: — Обращайся, Камики! — и скрылся за дверью. Негнущимися пальцами Идзумо полезла в потайной кармашек на юбке. Всхлипывая без слёз, она достала стерильную иглу и листочек с кругом вызова: — Я давно знаю, что ты здесь, Уке. Покажись! — приказала она и капнула кровью на бумажку. На светлом каменном парапете появилась белая лиса в платочке и нагруднике. Она спокойно сидела и не испытывала ни малейших угрызений совести за то, что без спросу явилась к хозяйке. — Ну, и зачем ты его прогнала? А теперь ревёшь в три ручья, дурочка! — Мне его жалко! Ему сейчас будет так плохо! И я не реву! — яростно оправдывалась Идзумо. — Ещё как ревёшь, — настаивала Уке глядя в сухие глаза Идзумо. — Напрасно ты с ним так. Ты же сама видишь, какой он: этот парень тебя никогда не обидит. — Но так не бывает! — воскликнула Идзумо и на самом деле расплакалась. — Не бывает так, чтобы ни разу другого не обидеть. А я… Я не переживу, если он меня предаст! Рано или поздно он в чём-то меня предаст! — Ты трусиха, — заявила лиса. — Будешь бояться боли, так всю жизнь одна и проживёшь. — Да лучше уж одна, чем использованной и брошенной с двумя детьми! — Молчи! — Уке вскочила, шерсть у неё встала дыбом. — Тама-тян в отличие от тебя была очень храброй! Она не боялась любить, даже если эти чувства приносили ей горе. Но Идзумо уже понесло, и она не могла остановиться. То, за что она так и не смогла спросить с матери, теперь она бросала в лицо Уке: — Храбрость! — криво улыбнулась она. — Какая же это храбрость, если мать до самого конца к нему таскалась, терпела от него унижения и презрение от соседей? Это мазохизм, а не храбрость. В гробу я видала такую любовь! Не хочу, чтобы… Быстро подняв лапу, Уке дала Идзумо увесистый подзатыльник и прервала этот монолог. Та от неожиданности даже перестала плакать. — Это. Была. Любовь, — акцентируя каждое слово, произнесла лисица. — И от этой любви родилась ты — самая большая радость для Тамы-тян. Всё остальное — побочные обстоятельства. Уке грозно смотрела в упор, пресекая любые возражения. Идзумо в глубине души очень хотела согласиться с её словами и успокоиться на этом: не проклинать больше мать, не сравнивать себя с ней, перестать бояться — хотела и не могла. Однако странным образом сказанное утешило её и, пусть ненадолго, но погасило полыхавшую в ней с детства обиду. — Иди сюда, глупая девчонка, — Уке сменила гнев на милость и опять села перед ней на перилах. — Поплачешь — повзрослеешь немного. Уткнувшись в белую шерсть лицом, Идзумо вновь горько разрыдалась. Она оплакивала разом обманутые надежды Рюдзи, свою мечту о любви, страх перед ней, злость и тоску по матери. «Поплачу — повзрослею ещё чуть-чуть. Ещё чуть-чуть…» — думала она.