***
Куда рулить, куда ехать? Молюсь лишь об одном — чтобы поток бешеных машин, несущихся прочь от центра, не увлёк меня куда-нибудь в пустыню, где закончится бензин, а я непременно умру от голода и жажды. Навигатора в машине нет, и страх потеряться всё ощутимее свербит где-то в груди. Ах да — и в животе урчит неимоверно, да и в горле пересохло. Мне бы в Макдоналдс какой-нибудь, но съехать с хайвея не представляется возможным: я в среднем ряду, и никто в крайний, к выездам меня не пропускает. Так и кружусь без цели и надежды, сжигая топливо. Наконец, число машин вокруг становится чуть меньше. Оглядываюсь — да я явно где-то на окраине. Ряженых не видно, да и полицейских нет в поле зрения. Уловив момент, беру вправо и выруливаю в сторону какого-то скучного полупустыря. Забегаловка, кафетерия. Людей немного, видно, я уже совсем в какой-то заднице мира, докуда народ редко добирается. Что ж, хотя бы перекушу. А потом буду искать пути до дома. Встреча по работе только послезавтра, значит сегодня я смогу нажраться, снова, как и все предыдущие дни, одна в своей необжитой съёмной квартирке. За полторы недели это уже вошло в привычку: сервеса утром, текила вечером, чаще наоборот. Чую, сопьюсь я, как Никитос. А как не спиться? Дешёвая выпивка, вкусная калорийная еда, горящая жизнь. Мне пока всё нравится. Паркуюсь у входа и захожу внутрь заведения. Кафетерия чистенькая и уютная, но, чёрт побери, здесь нет почти ничего, кроме кофеёв и пироженок! Беру минералку и кесадилью. Гадость. Сажусь за столик, обхватываю голову руками. Пять часов вечера, скоро солнце сядет, а я не имею ни малейшего понятия, где нахожусь. — Как странно, — голос со знакомым акцентом заставляет меня поднять глаза. Немец здесь. Ради приличия указываю на стул напротив, кажется, так принято. Он продолжает: — Спасибо. Странно, что мы оба решили перекусить именно здесь? — Не странно. Единственная не переполненная кафешка со свободной стоянкой и никаких путей к бегству. — Ну да. И я тут впервые. Какое совпадение. Немец уплетает морковный пирог и запивает его кофе. — Вы выглядите несчастной, — говорит он. — Я просто есть хочу. И пить. А в этом заведении нет ничего, что я могла бы поесть и выпить. Разглядывает меня. В основном пялится на мои руки — что с ними не так? Какой он необычный — высокий, под два метра, тонкий, бледный, очкарик, несимпатичный. И руки у него... Тонкие кисти, узкие ладони, длинные, ровные пальцы. Теперь и я пялюсь на его руки. Вдруг захотелось схватить их, ощупать, облизать и засунуть себе в трусы. Дева, да ты совсем с катушек слетела. Поезжай уже домой и набухайся как следует. Но он продолжает смотреть на мои руки — а что, если он сейчас представляет себе аналогичное? Бред какой-то. — Я Кристиан. Пианист, здесь по делам на несколько месяцев. Ага, а я царица Савская, а ещё звезда Голливуда и Болливуда заодно. — Я Соня. Пропустила важное собеседование из-за трафика. По паспорту я София, но этих Софий — как собак нерезаных, предпочитаю представляться Соней, так экзотичнее. — Жаль это слышать, надеюсь, у Вас всё наладится. А у меня выходной сегодня. И завтра. Как у всех. Выехал в центр, но затерялся по пути домой. Тяжело вздыхаю. Навязчивый тип, и в то же время застенчивый какой-то. Как школьник, ей-богу. Да я и сама не лучше — свежеиспечённая разведёнка, выброшенная на обочину жизни. — Чёрт, как же есть хочется! — неужели, я сказала это вслух? — У меня дома есть мясо в маринаде, можно быстро приготовить на огне. И ещё ром. Что? Яростно смотрю в его некрасивое лицо — он глаза опустил, он покраснел. Мясо, говоришь? Да неужели? — А Вы далеко живёте? — Сонька сегодня Мармеладова, гулять так гулять. — Не очень. — Поехали, — я решительно встаю из-за стола и направляюсь к выходу. — Вы впереди, а я за Вами. — Глупости это, — он догоняет меня, — поедем на моей машине, а я потом Вас сюда, на парковку, обратно подвезу. После ужина. А то трафик, и мы можем снова... потеряться. Ничего не отвечаю, лишь молча следую к его внедорожнику и забираюсь внутрь. Первое время едем молча. Пытаться запомнить дорогу бесполезно — округа совершенно мне незнакома, однообразна, да и способностью ориентироваться на местности я никогда не отличалась. Смотрю на его профиль, носатый, очкастый. Ну да... — Извините, а Вы случайно... не маньяк-убийца? — Нет, — он отвечает ровно, мельком взглянув на меня искоса. — А Вы не... Отворачивается и снова краснеет. — Нет, я не проститутка. Что бы там ни говорили про русских женщин, но мы не все проститутки. А вот с Вами мы могли бы поиграть в маньяка и проститутку, как думаете? Слабо улыбается: — Значит, Вы из России? А идея хорошая. Только... Я бы предпочёл роль проститутки. Снова едем молча. Да, Соня, это и называется "во все тяжкие".***
Наконец, приехали. Далёкий пригород, насколько я успела понять, престижный район — новенькие таунхаусы, в которых, похоже, пока мало кто живёт. Во дворах нет машин, в окнах нет огней. Заходим в дом — один из десятков одинаковых домов в пустынном анклаве. Проходим на кухню, он открывает холодильник и достаёт огромную посудину с маринованным мясом. Чёрт, это действительно мясо! Придирчиво принюхиваюсь, присматриваюсь — нет, вроде не человечина. Свинина с каким-то специями. Не кошер и не халяль — в штанах у моего случайного, надеюсь, всё так же благостно. Приносит мангал. — Я пожарю пока на веранде, а Вы можете отдохнуть, выпить. Гуляю по домику. Три комнаты и кухня, из комнат обжитая только одна. Всё указывает на казённость жилища — всё здесь временное, отчуждённое. Тем не менее район не дешёвый, да и домишко тоже. И вокруг никого. Идеальное пристанище маньяка. Запах жареного мяса возвращает меня к выходу на веранду. Ещё немного — и еда готова. А действительно вкусно! Сдерживаю себя, чтобы не впиться в сочный кусок зубами, как дикарка, орудую вилкой и ножом, преодолевая пытку голодом. Он почти не ест, но смотрит на то, как я ем. Плотоядно смотрит. — Спасибо, Кристиан, ты спас мою жизнь. Теперь на ты, — поужинав, я заметно расслабилась. — Хорошо, Соня. Сидим, молчим. — Выпить? — мой возглас. Да, тащи выпивку, спасай кажущуюся мертворожденной затею. Опрокидываем по рюмашке чистого рома. Хорошо! А он всё так же смотрит, очкарик, нелепый, непонятный, и я горю под его взглядом. — Извини, можно воспользоваться твоей ванной? Подскакивает с места, как ужаленный, словно думал об этом весь вечер, но вдруг забыл, а я ему напомнила. Приносит чистое полотенце, зубную щётку, даже тапочки. Щётка и тапки как из отеля, одноразовые. И всё-таки, маньяк. Хотя у меня дома целый набор таких. Моюсь тщательно, но спешно. Душ приводит в чувство. Долго думаю, что делать с лицом — если умоюсь, то без косметики буду страшная. Хотя он и сам не Джонни Депп. А если не умоюсь — буду грязная. Да, дилемма. Плюю на всё, гигиена превыше. Смываю остатки косметики и слёз — бледное лицо с белесыми ресницами смотрит на меня в развод ладони по запотевшему зеркалу. Я уже готова выйти из ванной, как... — Кристиан, — несмело зову, выглядывая из-за занавески, завёрнутая в полотенце, — у меня нет свежей одежды. Знаю, это уродливо, но пожалуйста, выдели мне какую-нибудь свою футболку. Метнулся мухой и принёс белоснежную рубашку. Пошлее некуда. Она висит на мне, как саван, но оно и к лучшему — труселя свои я простирнула, а длиннющая роба хоть задницу голую прикроет. Возвращаюсь на кухню и усаживаюсь на краешек жёсткого углового диванчика. Смотрит на меня, как дитя на новогоднюю ёлку. — Теперь я, — словно спохватившись, исчезает в направлении ванной. Я одна, в тишине, наливаю себе ещё рому. Напиться в хлам не успею, так хоть расслаблюсь. В качестве запивки — свежезаваренный чай мате. То что нужно, чтобы не спать всю ночь. За десять лет брака я разучилась делать всё, а до брака так и не умела толком. Муж называл меня бревном, а я его — красавчиком. И вот теперь мы делим пекарни, срань господня.***
Выходит из ванной в чистеньких домашних штанах и белой футболке. Вытирает волосы на ходу, они у него белые, длинноватые. Я вот не додумалась волосы мыть. Босой выходит, ступни узкие, как и ладони, заливаю в себя очередную стопку рома и жду, что будет. Он тоже наливает себе, пьёт, поморщившись. Что-то с ним не так — ах да, он снял очки, и теперь полупьяные глаза изучают меня хитрым, близоруким взглядом. Садится на пол, нет, не на колени, а поджав свои тощие ноги под себя... Пол у него чистый, вообще все поверхности в доме, как я успела заметить, идеально чистые. Маньяк. Трогает мою коленку, проводит ладонью выше по бедру, а второй рукой расстёгивает пуговицы рубахи. Пуговка, вторая, и моя грудь вываливается наружу. Приподнимается и обхватывает губами правый сосок. Как током бьёт. Беззастенчиво хватаю мокрые волосы и прижимаю к своей груди его голову. Он не теряется, осыпает жадными поцелуями грудь, плечи, шею. Чувствую себя сладкой конфетой, какая жуть, прикрываю рот ладонью и, непроизвольно закусывая собственную кисть, издаю нескромный вздох и откидываюсь на спинку диванчика. Выходит неудобно — больно бьюсь головой, а соскользнувшим по инерции тазом упираюсь прямо в лицо случайному любовнику. Потираю ушибленное место и с удивлением обнаруживаю свои ноги бесстыдно раздвинутыми, так, что лишённая прикрытия в виде трусиков промежность оказывается абсолютно незащищённой, разверзнувшись в непосредственной близи от его лица. — Отведи меня туда, где у тебя кровать, — хриплым полутоном произношу, неуклюже соскальзывая с диванчика и приземляясь на ноги. Разворачивает меня к выходу с кухни и ведёт перед собой, подталкивая в спину едва ощутимыми, но настойчивыми прикосновениями. В спальне у него всё так же чисто, я уже привыкла к чистоте вокруг, но ещё не привыкла к той грязи, что заварилась в моей голове. Одним движением скидывая покрывало, толкает меня спиной на кровать, подхватывает под колени и тянет на себя. Приземлившись на пол, покрывает мои бёдра сухими поцелуями, приближаясь всё ближе к беззащитному лону. — Скорее, — шепчу, не помня себя от вожделения. Да, я такой себя не помню. Вняв мольбам, впивается губами в горячее влажное пространство между раздвинутых чуть ли не в шпагате ног, и жуёт, щедро разбавляя мой эякулят своей слюной. Стремлюсь ухватить его хотя бы за плечи, но не дотягиваюсь, и, оставив бесплодные попытки, откидываюсь на постель, отдаваясь ему полностью. Вдруг мой жаркий любовник спускается ниже, принимаясь осторожно пробовать на вкус моё анальное отверстие. Протестующе вскрикиваю, пытаясь привстать, но он успокаивающе берёт мою ладонь в свою и продолжает аккуратно, разборчиво увлажнять сжимающееся от непривычных ласк колечко. Я пробовала анальный секс с мужем, но опыт этот не оставил моему телу сколь-либо благодарных воспоминаний. То было грубое, болезненное вторжение, выполненное, однако, по моему согласию, но без моего желания. Не припомню ласк сродни тем, что заставляют сейчас расслабиться и доверчиво податься навстречу жадному язычку моего нового знакомого. Внезапно он погружает в меня три пальца: указательный и средний — во влагалище, а большой — в анус. Неглубоко, на одну фалангу. Хлюпая обильной влагой, принимается массировать меня изнутри, интенсивно, но не агрессивно, сжимая между пальцами тонкую стеночку, разделяющую два чувствительных отверстия, а мизинцем время от времени захватывает набухший от возбуждения клитор. Мощный аккорд, может, он и вправду пианист? Тогда где его пианино? Плевать, сейчас я — его пианино, играй, милый, не останавливайся. И он продолжает играть, извлекая из меня громкие нестройные звуки, что-то между рычащим "а" и сиплым "ы", пока, наконец, я не захожусь в необузданном и неведомом доселе моему телу экстазе, часто и шумно, на грани возможного, дыша через открытый, как у выброшенной на сушу рыбы, рот. Я бы скомкала руками простыни, как это принято, но они шёлковые, и пальцы лишь беспомощно скользят по холодной поверхности, в то время как оба моих отверстия заходятся в финальных сокращениях. Когда всё закончилось, я остаюсь безвольно лежать, не в силах свести ног. Слюнявлю собственный палец и провожу им по соску — так само собой получается. Полуспущенная с плеч рубаха всё ещё на мне. Он нависает над моим телом, смущённо улыбаясь, не рискуя смотреть в глаза. Что он сделал, чёрт, ему не уйти от наказания. С силой притягиваю его на себя и мы переворачиваемся вместе так, что я оказываюсь сверху. Стягиваю чуть влажную футболку — он хорошо поработал и знатно пропотел. Изрядно повозившись с пуговицами, освобождает меня от рубашки, и вот я совсем голая. Седлаю его и склоняюсь, осыпая тощий, бледный торс дикими поцелуями. Сама не замечаю, как долго я пробую его кожу, сперва на шее, затем на груди, задевая крошечные соски, сползая ещё ниже, зацеловывая его втянутый живот. Наконец, стягиваю топорщащиеся в районе паха штаны. Хватаюсь за стоящий член, не контролируя собственной силы, жёстко, туго надрачиваю. Он щиплет меня за задницу и прикрывает глаза. Сходу, без подготовки, насаживаюсь на него, и, пока раздумываю, какой темп выбрать, приветливо-неспешный или необузданно-скорый, не замечаю, как его ладони оказываются на моих ягодицах и принимаются быстро и даже грубовато насаживать меня на ствол. Склоняюсь над бледным телом, стремясь поцеловать прекрасного трахальщика куда-нибудь в лицо, куда попаду. Распущенные волосы бесконтрольно спадают вниз, загораживая наши лица от зрителя, которого нет. Почему-то его это радует: он переносит руки с моей задницы на волосы, зарываясь в них пальцами, притягивая к себе, облизывая моё лицо и чуть слышно при этом посмеиваясь. Он утрачивает контроль над моим тазом, и я спешу взять ситуацию под своё управление. С силой подаюсь навстречу, заставляя наши тела громко шлёпаться друг о друга. Эти шлепки, разбавленные влажным хлюпаньем, сводят с ума. Не без затруднений откидываю волосы назад, затем приподнимаюсь сама, и, погрузив груди в собственные ладони как в имитацию чашечек бюстгальтера, интенсивно работаю бёдрами, на коленях приподнимаясь над кроватью и опускаясь так часто, как могу. Вдруг он резко привстаёт, не разрывая контакта, и опрокидывает меня на спину. Плотно поджимает под себя и начинает беспощадно вдалбливаться. Теперь уже его волосы нависают надо мной, а толчки так сильны, что в любой другой раз я завопила бы от боли, но сейчас могу лишь закатывать глаза и ловить губами воздух. Делаю усилие, чтобы разглядеть его лицо, и понимаю, что он уже готов. Готов выйти из меня, видимо, не желая кончать внутрь. Волна оргазма накрывает меня в тот же момент, я будто боюсь не успеть, и лишь шепчу: "В меня, в меня". Он ловит эту мою мольбу и кончает, не выходя. Я была заполнена им и хочу быть переполнена им. Немного отойдя от судорог, вновь перекатываемся по постели, уже рассоединившись, но не размыкая объятий. Снова оказавшись сверху, целую его плечи, ключицы, слегка покусывая, теряя счёт поцелуям. — Интересно, когда я устану тебя целовать? — я не хотела такого говорить, вообще не хотела ничего говорить, но тем не менее сказала. — Надеюсь, что никогда, — странный ответ. — Ты хочешь, чтобы я осталась на ночь? — аккуратно интересуюсь, понимая, что он в общем-то не обязан этого хотеть. — А ты разве не хочешь? — отвечает, бессовестно улыбаясь, и, чуть погодя добавляет: — Я бы хотел, чтобы ты осталась навсегда. Откидываюсь на спину, оторвавшись, наконец, от его невероятного тела. Не знаю, что со мной, видимо, это гормоны, но две горячие слезы скатываются по щекам, исчезая в складках шёлковой простыни. Он ничего больше не говорит, лишь смотрит на меня, повернувшись на бок и оперевшись на локоть. Смотрит и улыбается. Так проходит время, счёт которому давно утерян, наконец он нарушает тишину: — А вдруг это судьба, ты веришь в судьбу? — Если не ты моя судьба, значит у меня вообще нет судьбы, — отвечаю, а неспешные, чувственные слёзы перерастают в рваные, бесконтрольные рыдания. Он не торопится меня утешить, прижать к себе, вытереть моё лицо, не торопится он и разозлиться, кому нужны истерички в постели? Он лишь медлительно спускается к моей испачканной промежности и вновь зарывается в неё, неторопливо, аккуратно, освобождая своим языком складки трепещущей плоти от всех скопившихся на них жидкостей, углубляясь, заигрывая, пока рыдания из моей груди не сменяются прерывистыми вздохами вновь проснувшегося возбуждения. Обнимаю бёдрами его голову и хочу, чтобы так было всегда. Судьба, судьба. — Так не честно, — это совесть проснулась во мне или комплексы? — ты только раз... На мгновение выныривает из горячего плена моих бёдер и отвечает, глядя в зарёванные глаза прямым, бескомпромиссным взглядом: — Не переживай, так природой задумано, а я своего не упущу, — прерывисто целует клитор дважды и добавляет: — Возьму всё, что мне полагается.***
Уставшая, умиротворённая нежусь в простынях, успевших отсыреть под нашими горячими телами. Надо бы в душ — но всё оттягиваю этот момент, не хочу смывать с себя его, не хочу смывать всё, что было. Он спит рядом, тихо, беззвучно дыша, абсолютно голый и абсолютно спокойный. Наконец, заставляю себя встать, следую в ванную и нехотя привожу тело в порядок. Уже позже, на кухне, изнываю от скуки. Достаю мобильник из сумочки — сеть вроде ловится, но кому звонить? Сегодня весь город погружён в одно сплошное гуляние, да и не знаю я здесь, кроме Никиты, никого. Чувствую укол одиночества — сейчас бы списаться с оставшейся на Родине подругой, она у меня одна, она бы за меня порадовалась! Но интернета нет. Неужели у него дома нет вай-фая? Да и где вообще я нахожусь? Всматриваюсь во тьму за окном — там всё так же тихо и безлюдно, какой-то посёлок-призрак. Становится неуютно. Решаю выйти на улицу и осмотреть местность. Надеваю многострадальную рубаху — она мне до колен, сойдёт — и спешу к входной двери. Закрыто. Бегу к двери на веранду — и та заперта. Дёргаю ручку изо всех сил — не поддаётся. Уже в паническом остервенении ношусь от двери к двери, пока, наконец, не додумываюсь попробовать окно — первый этаж всё-таки. Все окна заперты каким-то электронным механизмом. Снова возвращаюсь к входной двери и принимаюсь уже тупо барабанить по ней кулаками. — Не шуми, — слышу за спиной, и дыхание моё замирает. Медленно оборачиваюсь — он стоит передо мной в одних штанах и грустно улыбается. — Ключи на полке, а окна под охраной. Следую за его взглядом — на полке, той самой, мимо которой я тысячу раз пробегала, нервно курсируя от входной двери к веранде, лежит связка ключей. Дрожащей рукой беру её, нахожу нужный и... открываю дверь. Выбегаю на улицу как есть — в рубахе на голое тело и тапочках. Вокруг никого. Он выходит следом и останавливается на пороге, прислонившись голым плечом к дверному косяку. — А вообще, могла бы просто разбудить. Куда ты ночью, без машины да ещё полуголая? Отвезу тебя в город, когда попросишь. Он снова грустно улыбается и возвращается в дом, оставив дверь открытой. Перевожу дыхание и следую за ним. Молча сидим на кухне, за столом, напротив друг друга. Отчего-то мне стыдно за своё поведение, но я уверена, что меня можно понять. — Прости, — наконец решаюсь начать разговор, — просто я смотрела фильм, "Берлинский синдром" называется, и вообще... — Я тоже его смотрел, — улыбается уже теплее, — так себе кинцо. А окна и двери я на ночь запираю. Конечно, территория жилого комплекса охраняется, но здесь пока почти никто не живёт, а мы всё-таки в Мехико... Срываюсь со своего места, чтобы обогнуть разделяющий нас стол и обнять его. Обнять получается лишь сзади, за плечи, долго, неистово целую его волосы, пока он не размыкает объятий, взяв мои предплечья в свои ладони, и не начинает так же неистово целовать мои руки. Вдруг он встаёт и следует в коридор — только сейчас замечаю на стене маленькую коробочку, видимо, контроль над охранной системой. Введение кода — и со стороны окна раздаётся слабый щелчок. Он возвращается на кухню и распахивает окно настежь, а свет при этом выключает. — Комары налетят, — как бы извиняясь, констатирует он, подхватывает меня под попку и водружает на подоконник. Даже поверхность подоконника у него такая же чистая, как и всё в жилище. Провожу пальцем по ней — аж скрипит. — Люблю убираться, наведение чистоты отвлекает от одиночества, от неудовлетворённости, — поясняет он, уловив мой жест, — если останешься, очень скоро мы утонем в грязи. Погрязнем в счастье. Не хочу больше ничего слышать, затыкаю его рот поцелуем, и поцелуй этот кажется бесконечным, оторваться от его губ невозможно, он и не отвечает толком, лишь податливо позволяет себя целовать, видимо, ему только этого и надо, а мне — и подавно. Опираюсь о его плечи и соскакиваю на пол, затем в долю секунды соскальзываю ниже, вдоль его тела, приземлившись на коленки и зацепив походя резинку штанов. Это первый раз в жизни, когда я хочу, именно хочу взять в рот. Сомневаюсь в своих умениях, но почему-то техническая сторона вопроса меня сейчас меньше всего волнует. Аккуратно беру член в ладонь, обвожу головку языком. — Полная луна сегодня, — зачем-то произносит он сквозь сдержанный шумный выдох. — Любуйся луной, — отвечаю и возвращаюсь к члену. Чем глубже распробываю его вкус, тем острее ощущаю возрастающее напряжение внутри себя. Ласки любимого, оказывается, действительно возбуждают — это не миф. Любимого? Пусть так. Меня уже не оторвать, заглатываю глубже, давясь слюной, а он гладит мои волосы, сперва нежно, потом настойчивее, вдруг аккуратно отводит мою голову в сторону и, подхватив меня под мышками, ставит на ноги. Разворачивает спиной к себе, позволяя опереться сложенными на груди руками о подоконник. — Теперь ты любуйся луной, а она пускай любуется нами. Задирает рубашку, некоторое время примеряется к моему тазу, регулируя угол под идеальное вхождение, и я чувствую первый толчок. Должно быть, я настолько готова, что влаги внутри даже больше, чем требуется — не ощущаю ни малейшей запинки, никакого трения. Входит легко, свободно, моментально обволакивается мной, и, резво орудуя моей попкой, тесно зажатой в его ладонях, насаживает меня на себя. В нетерпении подаюсь ему навстречу, прогибаясь в пояснице и запрокидывая голову вверх. Мы с луной смотрим друг на друга, две бледноликие скиталицы в чёрной мексиканской ночи, и мои громкие вздохи нарушают тишину пустынной улицы. Даже если бы улица была переполнена людьми, даже если бы все ряженые города собрались сейчас под окном, это не заставило бы меня отступить. Он должен трахать меня, просто обязан, несмотря ни на что. Кончаю первой, роняя голову на сложенные руки, не в состоянии разогнуться. Выходит из меня и через пару секунд чувствую горячее семя на своих ягодицах. Мы моемся вместе, лениво, неспешно ласкаясь, натирая друг друга душистым гелем, играясь с пеной. Смываем друг с друга следы недавнего соития, осторожно, обоюдно. Он опускает меня на дно ванной, и сам приседает следом. Намыливает мои и без того чистые ножки, массируя стопы, лаская каждый пальчик. Закончив с ножками, набирает полную ладонь шампуня, разбавляет его водой и наносит на мои волосы. Процедура эта не из простых, но беспокоиться не о чем — он аккуратен и тщателен, массирует кожу головы, равномерно распределяет взбившийся в пену шампунь по всей длине, затем долго и вдумчиво промывает волосы под сильным напором воды. Позже, завернувшись в полотенца и добравшись до кровати, мы пьём чай, толком даже не разговаривая, пока не погружаемся в совсем уже ленную, вялую негу. Освобождаю нас обоих от пропитавшихся влагой полотенец, кладу свою голову на его живот — кровать большая, в комнате тепло и нам удобно. — Если я проснусь первым, то приготовлю завтрак, — говорит он, сладко зевая. — Ты в любом случае его приготовишь, а с меня — утренний минет. Глаза закрываются, и я уверена, что просплю часов двенадцать, так что устанет мой неземной ждать своего минета, да и завтрак десять раз успеет остыть... Сплю.***
Я ошиблась. Просыпаюсь на рассвете, сверяюсь с мобильником — проспала всего четыре часа. Проспала крепко, без сновидений, не меняя положения, так и не удосужившись слезть с его живота. Ну что же, это мой шанс сдержать свою часть договорённости. Член спит, как и его хозяин, но я решительно намерена растормошить обоих. Пока он маленький, заглатываю полностью и принимаюсь сосать. Достаточно быстро выросшему в размерах органу становится тесно в моём рту — выпускаю его, чтобы обласкать язычком по всей длине, затем заглатываю вновь. Слышу нетерпеливые стоны, ощущаю активное ёрзанье под собой — он проснулся и ему хорошо. Стонет громче, так громко ещё не было, произносит моё имя. Что, неужели так хорошо? Накрывает ладонью мою голову, на секунду отвожу её и льну губами, оставляя на коже мокрый след. Он уже себя не контролирует — давит на мою голову, толкается тазом навстречу, я так долго не смогу, но долго и не получается — изливается мне в глотку с сиплым гортанным вздохом. Смотрю на его лицо, походя вытирая своё — он улыбается, ещё толком не продрав глаз. — Я бы поцеловал тебя, но... — демонстративно прикрывает рот краешком одеяла. — Ступай, приведи себя в порядок, да про завтрак не забудь! — звонко смеясь, откидываюсь на спину. Провалялась бы так весь день, но сигнал о пришедшем смс вырывает меня из расслабленного счастья. Пишет Никита, просит приехать к десяти в университет — у декана факультета завтра, оказывается, срочная командировка, и он во что бы то ни стало хочет увидеться со мной сегодня, несмотря на государственный выходной. Завтрак приходится отложить. Наспех собираемся, садимся в серебристый внедорожник, и Кристиан, как и обещал, доставляет меня на парковку той самой кафетерии, где я оставила своё авто. — Извини, что так вышло, но мне позарез нужна эта работа. — Я понимаю, а что за работа хоть? — Не могу сказать, — отвечаю честно, — боюсь сглазить. — Ясно, тогда позвони сразу после собеседования, хорошо? — Хорошо, а лучше ты позвони вечерком. — Ладно, или всё же ты. Жарко целуемся, и я спешу к своей машине. Времени в обрез, а нужно ещё найти дорогу до университета и настроиться на серьёзный разговор с будущим начальством, а также заехать по пути в какой-нибудь крупный молл, чтобы натырить на рекламных стендах пробников косметики, а если повезёт — то и разжиться тестером диоровского парфюма: пусть одежда на мне вчерашняя, но марафет просто обязан быть свежим.***
Собеседование прошло как по маслу: я получила работу в университете и теперь могу уже с большей уверенностью смотреть в будущее. А чуть позже позвонил адвокат и сообщил, что половина пекарен мои. Отлично, теперь я смогу их продать, обеспечив своё существование на ближайшее время. Но вот Кристиан не позвонил, и я ему тоже — ведь мы так и не обменялись телефонами. Я всё ждала, до поздней ночи, а вдруг он всё же найдётся, но он не находился ни сегодня, ни на следующий день, ни через неделю. Так начался новый этап моей жизни: каждое утро, надевая маску профессиональной сдержанности и ультрамодные очки в красной оправе, я ехала на работу, чтобы самозабвенно вещать с кафедры о Толстом и Достоевском, отвечая на каверзные вопросы студентов и придумывая всё более изощрённые варианты контрольных работ. А вечерами, бывало, надравшись текилы и наревевшись вдоволь, в пьяном угаре лазила по соцсетям, как тинейджер, пытаясь его найти — всё тщетно, ведь я даже не знаю его фамилии. И номер машины не запомнила. И про "пианиста", наверняка, он всё наврал. Бывают дуры несчастные, а я оказалась дурой сказочной: всё честно, по-взрослому, но я не сразу это поняла. Мои проблемы. На протяжении месяца свои выходные я проводила, колеся по городу, пытаясь найти дорогу к тому пустому посёлку, названия которого тоже не знала — без толку. Пару раз даже проезжала мимо той самой кафетерии, вылавливая взглядом серебристый внедорожник на парковке, но, конечно, безрезультатно. Возможно, этого человека вообще уже нет в этом двадцатимиллионном мегаполисе. Хорошо ещё, что подруге я так ничего и не рассказала — сейчас было бы стыдно. Двадцать пятое декабря. В такие дни одиночество чувствуется особо остро, хочется просто бежать от жизни, хочется придумать себе новую жизнь. Оставаться в квартире, заваленной пустыми бутылками и пропахшей сигаретным дымом, невозможно уже физически — встречаясь с собственным отражением в надраенном до блеска зеркале, осознаю: нельзя больше быть одной, это уже опасно. Выход один — бежать от себя, бежать туда, где люди. Спасаться в толпе, имитировать неодиночество, усыплять чувства, убаюкивать рвущееся из груди сердце городскими колыбельными... Шумно встретив Навидад, достопочтенные католики сидят по домам, и я, удушаемая одновременно и жалостью, и ненавистью к себе, снова возвращаюсь к той кафешке и на этот раз даже решаюсь зайти. Она открыта, что странно, а внутри никого. Беру чай и какой-то пирог, который есть не собираюсь, сажусь у окна и утыкаюсь в свой ноутбук — на носу экзамены, и я готовлю билеты. Кажется, краем глаза выхватываю силуэт внедорожника за окном, но он проносится мимо — как всегда показалось. Какая же я глупая. Отыграюсь на студентах, мои билеты будут самыми сложными за всю историю преподавания славистики в теперь уже моём университете. Уже мой город, уже мой университет, и моё одиночество по-прежнему со мной. — Доброе утро, сеньор, Фелис Навидад! Вам как обычно — американо и морковный пирог? — Спасибо, Ана, немноголюдно у вас сегодня. — Рождество, сеньор, кроме Вас и той грустной сеньоры за столиком у окна с утра и не было никого. — Грустной сеньоры, говорите? Подходит к моему столику, а я продолжаю пялиться в экран ничего не видящими глазами, боясь поднять их. Так знакомятся с безумием. — А говорила, что набрела на эту кафешку случайно. — Ты тоже так говорил. — Так и было, в первый раз, тогда, в День Мёртвых. А все последующие случайными не были... Наконец отрываю глаза от экрана. — Ана, заверни мне с собой, пожалуйста, и ещё кусочек для этой сеньоры тоже. Поехали? — последнее слово обращено уже ко мне. — Куда? — Ко мне, естественно. Я как раз сегодня убрался. Поедем на твоей, так ты дорогу скорее запомнишь. Кстати, дай свой мобильник, я себе позвоню, чтобы уже наверняка. Да, и Лоренц моя фамилия. И визитка. Вот. Стандартная карточка, декорированная чёрно-белым принтом с тиснением в виде фортепианных клавиш, ложится на стол передо мной. Забрав бумажный пакет с пирогами, идём к моей машине. — Мы не должны больше теряться, никогда, слышишь? — произносит он на ходу, глядя себе под ноги. Смесь песка и пыли тонким слоем оседает на нашей обуви. — Да, — отвечаю я, — nunca más.