Особенный

Эрик понимает, что его сын особенный, как только берёт на руки маленький комок жизни, завёрнутый в аляпистую пелёнку. Смотрит пристально, разглядывает каждый сантиметр, внимательно изучает и очень скоро приходит к выводу, что его сын самый прелестный ребёнок на всём земном шаре. И совершенно не важно, что каждый родитель считает своё чадо уникальным и неповторимым. Нет, Леншерр уверен, что именно его отпрыск с бледной кожей и сморщенным маленьким носом является исключением из всех посредственных правил. Эрику не присущи сантименты. Он всю жизнь старается обходить их стороной за сотни и тысячи миль, потому что ни к чему хорошему они не приводят. Сантименты — это слабость. А для таких, как он, слабость является непозволительной роскошью. Но, опять-таки, из стальных правил следует нерушимое исключение в виде непоседливого мальчика, который в три года уже во всю наворачивает круги вокруг стола, пытаясь стащить как можно больше шоколадных конфет. Питер удивительный во всех смыслах. Он умудряется влюблять в себя абсолютно всех без исключения, светя ровным рядом молочных зубов и взлохмачивая свои торчащие во все стороны пепельно-серебристые волосы. Эрик улыбается, треплет сына по голове и в ту же секунду громко ругается, когда младший Леншерр пару раз основательно наступает ему на ногу. — П-а-а-а-п, а куда ты спрятал все шоколадки? — тянет пятилетний Питер, залезая на столешницу и поочерёдно открывая шкафчики в поисках любимых сладостей. Мальчика совершенно не волнует тот малозначительный факт, что он в любой момент может свалиться на пол и сломать себе пару конечностей. — П-а-а-а-п, а когда проявятся мои способности? — спрашивает Питер в восемь лет, с любопытством смотря на отца своими большими мультяшными глазами. Эрик вздыхает, неопределённо пожимает плечами и говорит, что всему своё время, хотя видит Бог — у самого Леншерра на душе скребутся кошки от нетерпения. Почему-то Магнето уверен, что сыну его способности не передадутся. Ведь тогда бы это значило, что их в мире будет двое с похожим даром. А Питер особенный, не забыли? Он во всём должен выделяться. …И он выделяется. Когда в десять лет, играя на заднем дворе в европейский футбол, Питер разгоняется до такой скорости, что лишь благодаря чуду не впечатывается в стену дома. Успевает затормозить в последний момент, спотыкается о собственную ногу и с громким бухтением летит прямо на землю, утопая в мягкой траве. На его крик выбегает Эрик, смотрит удивленно и настороженно, заметив растерянное лицо сына. — Что случилось? — Пап… кажется, я очень быстрый. — Не хочу огорчать, но для мужчины это не всегда комплимент. Питер, разумеется, тогда ничего не понимает, а уже на следующей неделе носится по двору так, что даже пытливые глаза Эрика успевают уловить лишь непонятные вспышки и размытые очертания. Да, мальчик пока учится, в противном случае, невооружённым взглядом его перемещения вообще было бы проблематично заметить. — Питер, я убью тебя! — Но, пап, это всего лишь телевизор, — виновато тянет младший Леншерр, опуская взгляд в пол и вновь взлохмачивая серебро в своих волосах. — Чужой телевизор и уже третий за неделю! Я тебя выпорю. — Это даже звучит не круто, лучше бы пригрозил новым геноцидом, — бурчит себе под нос Питер, однако отца всё же слушается и возвращает украденные одолженные телевизоры соседям. Да, Питеру всего пятнадцать, а стадия его клептомании уже достигла катастрофических масштабов. Но он ведь не виноват, что всё кругом такое блестящее, яркое, интересное — так и манит, чтобы Леншерр прибрал к своим прозорливым рукам. — Я опять погнул ложку. А ещё случайно сломал кран, — недовольно заявляет спидстер, плюхаясь на диван рядом с отцом. Эрик лишь пожимает плечами, как бы намекая — он не виноват, что малая часть его способностей передалась сыну. — Этот магнетизм полный отстой. — Знаешь, на меня хотя бы женщины не жалуются, когда я… — Фу, я понял, что ты начинаешь-то, — спешно говорит Питер, не давая отцу договорить и прикладывая ладонь к лицу в очевидном фейспалме. Да уж, если посмотреть со стороны, в их небольшой семье царит настоящая идиллия. Знал бы кто, каких усилий стоит Эрику в один прекрасный день не прибить собственного отпрыска, который носится по дому подобно маленькому торнадо, сметая всё на своём пути и абсолютно не заботясь о последствиях. Когда болтает без умолку, начиная с раннего утра и заканчивая поздней ночью. Когда притаранивает очередную украденную вещь, невинно хлопая глазами и светя теперь уже коренными зубами. — Я люблю тебя, Питер, — тихо говорит мужчина, когда сын засыпает у него на коленях, по-детски смешно свернувшись калачиком и подперев щёку ладонью. Эрик проводит пальцами по серебристой глади волос и зарывается в них. Прикрывает глаза, по ту сторону век разглядывая давнее воспоминание. И ещё раз убеждается, что первое впечатление никогда не бывает ошибочным — его сын, действительно, самый особенный.