***
Билл идет прочь от школы, спеша к своему велосипеду. Патрик догоняет мальчишку в два счета и ловит за рюкзак, небрежно притягивая к себе. — Куда спешим, детка? Как насчет потусить с нами? О! У нас будет свой Лас-Вегас с блэкджеком и шлюхами. А в роли шлюх будете вы, маленькие сосунки, — Патрик чиркает зажигалкой, сразу подставив баллончик со спреем. Пламя взмывает перед лицом Билла так, что тот испуганно шарахается в сторону (иначе точно бы лишился бровей и ресниц). Патрик опять хохочет, оскалив красивые белоснежные зубы, и неспешно закуривает. — Ты ведь не против, если я затушу о тебя с-сигаретку? — Хокстеттер ловко ловит дернувшегося было прочь Билла за рюкзак и бьет под коленку так, что мальчишка падает под ноги приблизившемуся Генри. — Оу, Б-билл, наклонился, чтобы отсосать м-мне? — передразнивая Денбро, Генри присел на корточки. Злобно улыбнувшись, он схватил Билла за затылок, — что ж, ты такой неук-к-клюжий? В глазах Бауэрса заиграли странные огоньки. Сейчас он чувствовал себя хозяином, а жертвой был несчастный Денбро. Он был настолько жалок, что, если бы швырнуть его в дыру с дерьмом, и то было бы лучше, чем сейчас — унижаться перед Генри, Патриком, перед прохожими людьми, которые всё это видят. — От-тстань, Б-бауэрс, — лепечет Денбро, поднимаясь с колен. Но Генри его также толкает, на этот раз под ноги Хокстеттеру. Пусть верный пёс растерзает до конца. Патрик затягивается глубже и резко прижимает тлеющий кончик сигареты за ухом Билли. Бауэрс одобрительно кивает. Во-первых в глаза не бросается, во-вторых, так больнее. Кожа тоньше и нежнее. Невиннее. Денбро кричит до появления хрипа в голосе. — Может, объяснишь, что происходит? — раздается резкий знакомый голос, и Оскар стремительно подходит к мальчишкам, зло глядя на сына. Патрик выпускает Билла, тот тяжело дышит и беспомощно отползает в сторону. Бутч в упор смотрит на сына, скрестив руки на груди. — Мы просто играли, мистер Бауэрс, — бормочет Патрик, неслышно вздыхает и скользит взглядом по фигуре Оскара. Генри смотрит на отца, но потом, уловив его взгляд на себе, виновато опускает голову. Сейчас отец появился совсем невовремя. Мужчина, сделав пару больших шагов, приблизился к сыну. Теперь, кажется, Генри поменялся ролями с Биллом — Бауэрс жертва, щенок, а Бутч — хозяин. Жаль, что сейчас много народу, иначе Оскар бы преподал урок хорошего поведения своему отпрыску. Бауэрс-старший лишь кладёт руку на плечо сыну и, приблизившись к его лицу, шепчет. — Домой придёшь, поговорим, — Оскар сжимает кисть на плече сына и заставляет того ещё сильнее съёжиться. Ударить нельзя — много учеников смотрит в их сторону, но причинить боль можно. Жалкий, трусливый ублюдок, который ничего, кроме запугивания, не может. Бутч не хотел себе такого сына. Он думал, когда Генри появился на свет, что он станет прилежным учеником, а не таким бездарем, каким является сейчас. Бутч отпускает руку и, ещё раз оглянувшись на обоих хулиганов, уходит к машине. Сегодня вечером Генри достанется, если он придёт домой. Вот только он там не появится. Бауэрс сжимает кулаки, но смотрит всё так же в пол, не смея поднять глаза. Просто не может, слишком сложно, слишком опасно, слишком страшно. Генри замечает краем глаза, как Билл быстрым шагом удаляется от него, скрывается за входом в школу и исчезает из вида. Когда Оскар сел в машину и уехал, Бауэрс выдохнул. Почти всё напряжение ушло сразу, и Генри поднимает взгляд на Патрика. Тот был менее напуган, конечно же. Это ведь не его отец только что унизил его перед чуть ли не всеми учениками сразу. — Плохая была идея пиздить кого-то неподалеку от школы, — шепнул Патрик. По сути, это можно было перевести как «чел, не дрейфь, я с тобой, что бы этот мудила ни творил». Разумеется, прямым текстом такого Патрик говорить не может и не хочет, но Генри знает, что он именно это и имеет сейчас в виду, — да ладно, плюнь и разотри, похуй на них на всех. Пошли лучше покурим. И вообще, можно найти занятие и повеселее. Оттащив Генри за локоть от входа, он спросил: — Что он на тебя так взъелся, этот твой цербер? Что опять не так? Или дело в этой заикающейся сучке Денбро? Защитник униженных и оскорбленных, блять. Или ещё какая хуйня, м? — Патрик сжимает очередную сигарету губами, она подрагивает во рту каждый раз, когда Хокстеттер улыбается своей неподражаемо маньячной ухмылкой. Генри облокачивается на холодную стену, суя руки в карманы. Сейчас ему совсем не хотелось говорить об Оскаре, точнее о его отношении. Генри сжимает зубы, из-за чего скулы становятся более выражены. В такой дебильный момент, как этот, Бауэрсу хотелось выпить. Много выпить и расслабиться, может, даже подрочить. Но не сейчас. Генри выдыхает, чувствуя, как напряжение полностью уходит, и он поднимает глаза на Патрика. Хокстеттер смотрит так, будто любуется точеными скулами Бауэрса, плотно сжатыми губами и прищуром ледяных глаз. — Дай сюда, — повелительным тоном говорит Генри, забирая из руки Хокстеттера новую пачку. Он достаёт сигарету, отбросив коробку куда-то на траву. Хотелось бы предложить где-нибудь выпить, но Бауэрс знает, каким становится Патрик, когда напьётся, поэтому можно просто постоять и покурить. — Оки, чел, — Патрик улыбается, разжимая пальцы. Он видит, что младший Бауэрс в бешенстве от того, что папаша вмешался в их разборки, и не собирается защищать свою собственность. В конце концов, спокойствие Генри стоит пачки сигарет. Генри отталкивается от стены и уходит куда-то за спину Патрика. — Хей, чел, как насчет… Хокстеттер не договаривает, машет рукой. Генри оборачивается, глядя все так же исподлобья, стальным неприятным взглядом, сопровождаемым хищной ухмылкой. — Я это к чему. У меня есть кое-что дома. Как насчет прогуляться? Тебе понравится, чувак, — ещё тише добавляет Хокстеттер. Генри все так же смотрит на Патрика. Тот улыбается как-то ненормально, в глазах сияет огонёк, который заставляет табун мурашек пробежаться по спине вдоль позвоночника. Самое ужасное то, что Хокстеттер не сводит с Бауэрса взгляд, ожидая ответа на своё предложение. Выдохнув, Генри разжимает ладони. Теперь они мокрые от страха, но перед кем? Отец. Бауэрс не хочет думать о нём, зная, что он сделает с ним вечером. Опять побьёт? Заставит глотать его член? Генри передёргивает от одной мысли о предстоящем вечере, а деваться некуда, но всё же выход какой-то есть — Патрик предложил оторваться. Плевать, что будет. Бауэрс согласен. Согласен на всё, лишь бы не попадаться на глаза своему отцу, лишь бы забыть про сегодняшнюю встречу… — Сука, — Генри закрывает глаза, приближаясь к Патрику. Чтобы тот ни задумал, Бауэрс всегда с ним. Накурятся, напьются, трахнутся? Плевать, плевать на всё, лишь бы забыть эти несколько минут, когда Генри опустили почти перед всеми учениками школы Дерри. — У меня дома забористая трава есть, ты такого не пробовал, — Патрик смеётся тихо, ехидно улыбаясь. У Генри просто денег не было на легкую наркоту, максимум крепкое пойло, — Присоединишься? Патрик — единственный и любимый сын в семье Хокстеттеров. У отца с матерью свой бизнес, со вторым ребенком не сложилось, и Хокстеттер стал занимать все пространство в сознании родителей. Те не отказывали ему ни в чем, так что Патрику всегда было чем удивить своих приятелей. Впрочем, он предпочитал не сорить деньгами, а красоваться другим образом — он был почти наравне с Генри по жестокости. Но сейчас он был намерен делиться с Бауэрсом собственными нычками марихуаны. Можно скрутить косяк, а можно достать с верхней полки шкафа кальян, и зарядить травку туда. А потом… Потом реакция будет у каждого своя — лёгкие галлюцинации или возбуждение. У Патрика всегда срывало крышу от алкоголя или травки и окончательно забывались все запреты. Бауэрс был источником его ночных бормотаний, но Генри каждый раз отбивался от грубоватого, пошлого флирта Хокстеттера. — Мне без разницы, — шипит Генри, поворачивая голову в сторону убегающих Лузеров. Для них этот день, возможно, один из лучших. Заканчивается учебный год, и ты можешь выдохнуть полной грудью, оставив второй семестр за спиной. — Ему без разницы. Прелесть какая. Отборная марихуана или дешевая отрава-вискарь — без разницы, — Патрик перехватывает взгляд Генри, сам зажмуривается на секунду, как сытый и весьма довольный собой кот. — Хочешь покататься на отцовской тачке? Он всегда оставляет ключ зажигания в замке, так что пошли, угоним, пока он в школе. Будь уверен, заяву на меня катать он не будет. За городом я тебе даже руль доверю, чувак, я ж знаю, что ты ценитель. Это знали все. У Бауэрса не было своей тачки, к отцовой нельзя было и на пушечный выстрел приближаться. Компанию возил Белч, и у Патрика было подозрение, что Генри ему люто завидует. Собственно, неприкрытый садизм для Бауэрса был формой самоутверждения, для Патрика же — игрой. Бауэрс поджимает губы, выдыхает. Теперь можно расслабиться, отдохнуть, потому что эту ночь Генри проведёт с Патриком. — Только не переборщи с травой, — Бауэрс поднимает взгляд на Хокстеттера. Тот всё так же улыбается, затем хмыкает, получая ответ. Теперь ему ничего не стоит использовать этот момент и подогнуть Генри. Все те ненормальные мысли, которые держит в себе Патрик, когда он дрочит на Бауэрса в ванне, когда он вырисовывает на стекле его имя, исчезнут. Он сможет освободиться от них. Генри вдыхает сигаретный дым, выпущенный Хокстеттером, затем тихо кашляет и смотрит в сторону только что припарковавшейся машины отца Патрика. Раз уж этот вечер предстоит быть весёлым, то почему бы не нарушить все поставленные рамки? Хокстеттер провожает папашу взглядом и решительно направляется к его черному крайслеру. Генри смотрит на Патрика, следит за его фигурой, как Хокстеттер, словно кошка, тихо пробирается к машине. Бауэрс разворачивается, как-то осторожно смотрит в сторону отца Патрика, видит, что тот уже скрылся за школьными дверьми, и подходит к автомобилю. — Я не против погонять на тачке твоего отца, — плюхаясь на сиденье, Бауэрс кладет ноги на бардачок и смотрит в сторону Хокстеттера. Раз уж Патрик с Генри, то ничего ему не угрожает. Главное, чтобы его отец не обратился в полицию. Бауэрс тушит бычок об остриё ножа и выкидывает через открытое окно. Теперь вечер с Патриком обеспечен. Можно отправляться, куда глаза глядят. Деньги, как обычно, Хокстеттер держит во внутреннем кармане и, если закончится бензин, он заплатит. Но витают большие сомнения, что отец Патрика выехал из дома, забыв залить в свою любимую машину полный бензобак. — И куда мы валим? Конкретное место или просто погоняем? — бормочет Генри, теребя в руках нож. Бауэрс громко и размеренно дышит, закусывает нижнюю губу, откидываясь назад и пристально следя за движениями Патрика. — Ножик убери. А то, не дай дьявол, ты его воткнешь мне в печень или, того хуже, в обивку папиной машины, — хохочет Хокстеттер, заводя машину и тронувшись с места.***
Припарковавшись возле дверей дома, Патрик выскакивает из машины, бросив перед тем, как открыть дверь: — Сейчас, я мигом, за дурью. Одна нога здесь, другая там. Спустя несколько минут он возвращается со свертком в руках и швыряет его на заднее сиденье. Патрику плевать, что их могут остановить — без прав, на чужой тачке, с наркотой в салоне. Папа отмажет, если понадобится. — Садись за руль, хочешь? Не боись, я на подхвате, если что. Скорость позволит тебе расслабиться, чувак, — Хокстеттер кладет руки на плечи Генри и массирует их нежно, но сильно, — а потом мы покурим где-нибудь на обрыве, у каньона. — Сука, — шепчет Генри, сбрасывая со своих плеч ладони Хокстеттера. Поскорее бы свалить отсюда, и дело с концом, выбраться за город подальше от этой грёбаной городской суеты. Генри разворачивает к окну и смотрит в своё отражение. На кого же он сейчас похож? На труса, который бежит от проблем? Да, возможно, но Бауэрс никогда этого не признает, скорее, поставит точку и начнёт новое предложение, чем начнёт оправдываться что, да как. Картинка за окном сменяется одна за другой. То голая безжизненная степь, то тёмные леса. Генри сам толком не знал, куда они едут. Главное — подальше отсюда. Ну и плевать, что всего на один день. Пусть скорость и прохладный ветер освежат разум и выбросят ненужные мысли из головы. — Притормози, — приказным тоном говорит Бауэрс, указывая на обочину. Патрик не обращает внимания на тихую истерику Бауэрса, но молча подчиняется, зная, что сейчас противоречить ему опасно. В первую очередь для самого Генри. Обычный спуск вниз, знак «лимит скорости 70», ничего необычного. Когда машина остановилась, Генри быстрым шагом спустился вниз, игнорируя попадающиеся под ноги камни и высокую растительность, и остановился. Просто остановился, не обращая внимания на то, что взбаламутил Патрика. Смотрит куда-то вдаль. Странное чувство, сейчас хотелось крикнуть, громко крикнуть, сжав кулаки и не жалея голосовых связок. Да что с ним не так? Остаться наедине с самим собой, посмотреть на себя со стороны — этого никогда не удавалось сделать Бауэрсу, но он и не хотел, сейчас же он думает, что повёл себя, как последний трус. Патрик смотрит прямо перед собой. Пустая дорога, угнетающая своей ненужностью. Ни одной живой души. Порой казалось, что это было одно из тех заброшенных шоссе, что ведут к Дерри. Хокстеттер медленно поворачивает голову к Бауэрсу, который мчится вниз по склону и замирает внизу. Он поспешно спускается следом и снова кладет руки на плечи другу, глядя на медленно перекатывающиеся волны могучей реки, текущей по дну каньона. — Красиво. И умиротворяюще, — шепчет он, уткнувшись Генри в волосы. На секунду он чувствует свое единение с этой рекой и одним целым с Бауэрсом. Генри игнорирует движения Хокстеттера, как он кладёт руки ему на пояс, немного сжав ремень штанов и засунув под одежду большие пальцы, готовясь их вот-вот снять. Выдохнув, Бауэрс смотрит вниз, куда-то, где совсем недалеко располагается речная долина. Кроны деревьев тихо шумят при каждом порыве ветра, создавая атмосферу этого места. Шаг, ещё один и можно было сорваться, что Генри сейчас и хотелось. Незадачливая семья, трудное детство. Да и сейчас он живёт не в шоколаде. Что бы было, если бы ещё один ребёнок пропал в Дерри? Ничего. Никто не замечал эти смерти, лишь вешали глупые плакаты о розыске, но пытались сделать вид, как будто ничего не произошло. Бауэрс выдыхает, чувствуя сзади прикосновение Патрика. Тот подошёл непозволительно близко, слишком близко, лишая их тела последнего расстояния, заставляя Бауэрса чувствовать тепло своего тела. Можно было бы сейчас развернуться и, что-нибудь гаркнув на Хокстеттера, чтобы тот отстал, как обычно делает Бауэрс, развернуться и сесть в машину, а потом не разговаривать долгое время. Но Генри этого не делает. Не отталкивает. Он позволяет Патрику успокаивающе поглаживать своё тело. Приятные, согревающие движения. Будь Бауэрс последней шлюхой, то потёк бы от этого. Патрик чуть сжал мочку уха Бауэрса губами и коротко хмыкнул. — Ш-ш, — шепчет Хокстеттер на ухо Генри, как ребенку, — идём к машине. Тебе надо расслабиться, приятель. Патрик садится прямо на траву у обочины и умело скручивает два косяка, протягивая один из них Бауэрсу. С обрыва открывается вид на реку, которая гордо шумит, эхом отдавая в ушах. — Хочешь — в багажнике есть пиво, — Патрик затягивается и выпускает дым через ноздри. Генри следует его примеру. Голова слегка кружится, но это приятное головокружение, будто они на карусели. Патрик продолжает говорить: — Забавно, сейчас это наркотик, а в девятнадцатом веке вся наркота считалась лекарством. Кэрролл и По явно писали свои произведения под опиумом, не сказать хуже. Я сейчас чувствую себя Алисой в кроличьей норе. Хокстеттер смеется, щурясь и подставляя лицо теплому ветру. Откуда-то в нём мешалось это — полнейший дебилизм и почти энциклопедическая начитанность, которую он, впрочем, ни разу не продемонстрировал на уроках. — Расслабиться, — буркнул Генри, складывая руки на груди. Теперь полная свобода. И плевать, что будет дальше. Главное — оторваться сейчас. Ему не каждый день предлагают годную наркоту и уединение где-нибудь. Патрик жмурится как сытый кот. Потом затягивается вновь и нагло кладет руку на ремень Генри. Неожиданно пальцы его оказываются невероятно сильными и цепкими, глаза блестят нездоровым блеском. Он скалит зубы в ухмылке. Развернувшись, Бауэрс подходит к Патрику. От того тянет приятным ароматом травки, когда тот выпускает несколько колец дыма. Это смотрится прекрасно. Видимо, поэтому Генри никто не любит. Он видит прекрасное в самых ужасных вещах. Взяв косяк из руки Хокстеттера, Бауэрс затянулся. Внутрь сразу же пробрался приятный дым, обдал нёбо, и Генри выдыхает, громко кашлянув. Чёрт, да что же с ним не так? Он превращается в какого-то слабака, который даже затянуться нормально не может. Бауэрс чувствует послевкусие: влажное нёбо, едкий запах травки, подобное кайфовое наслаждение можно получить только от хорошего секса. — Здесь только мы вдвоем, Генри — только ты и я, — У Патрика странно дрожат пальцы, он то и дело облизывает губы, — Тебе понравится, чувак. Тебе понравится, обещаю. Генри слегка дёргается от немного омерзительной представленной картинки, чувствуя холодное прикосновение к своей коже, но не отрывается. Если Патрик предлагает, то можно бы и попробовать. Всё равно после одного-двух косяков забудется. Бауэрс разворачивается и, взяв ладони Патрика в одну свою, сжимает их крепко, но не больно, прижимается к телу Хокстеттера. Достав свободной рукой из заднего кармана нож, он приставляет его к груди Патрика. Хокстеттер замирает и смотрит в лицо Генри со своей жутковатой ухмылкой, то и дело кусая и облизывая обветренные губы, вздрагивает от прикосновения стали, но явно не от боли или страха, поскольку дыхание учащается, а зрачки расширяются и хищно подрагивают от возбуждения. Хокстеттеру становится тесно в брюках, но он не расстегивает ширинку узких джинсов. Так даже лучше. — Только осторожно, — Генри проводит лезвием по груди Хокстеттера, слегка разрезая тонкую майку, совсем не задевая кожу. Если Патрик намерен отсосать у него, то пускай это делает аккуратно. Хокстеттер освобождает ладони из хватки Бауэрса, с легкостью и энтузиазмом подхватывает его на руки и быстро несет к машине. Усаживает на холодный капот и медленно стягивает его рваные джинсы, касаясь губами розовой толстой головки любовника, что незамедлительно отреагировала на его ласки и дыхание. Хокстеттер широко открывает рот и обхватывает губами наливающийся орган, щуря при этом глаза, коротко и жарко выдыхая. — Патрик, блять, — шепчет Генри, чувствуя на своём члене прикосновение губ, отпускает нож. Тот, съехав по стальной крышке, падает в траву. — О да, милый, Патрик блядь, — кивком подтверждает Хокстеттер, будто разговаривает сам с собой, давясь смехом и на секунду прервавшись. Происходящее ему нравилось. Подрагивающие бедра под руками, попытки сдержать эмоции, — а как же ты их сдержишь, если твой дружок тебя выдает, мой милый? Вот прямо с головой выдаёт, упираясь в небо своей крупной головкой. Ты можешь сколько угодно твердить сам себе, что не хочешь меня, но есть очевидные свидетельства обратного. Внутри слишком тепло, хорошо, хочется стонать, но Генри не настолько низок, чтобы отдаваться сразу. Бауэрс положил руку на макушку Патрика, сжимая между пальцами каштановые волосы любовника. Откинувшись назад, Генри закрывает свой рот ладонью и впивается в неё зубами, тихо хмыкнув, когда Патрик коснулся языком его члена. Тело Бауэрса медленно прогибается в пояснице, поддаваясь действиям и ласкам. Чёртово возбуждение. Как же иногда Генри ненавидел это чувство: оно может так подставить, что приходится уходить в туалет и дрочить там. Наконец, Генри шумно выдыхает, поднимая голову, встречается взглядом с глазами Патрика — ореолы зрачков слегка потемнели от накатываемого чувства. Толкнувшись в руку Хокстеттера, Бауэрс издаёт тихий стон и поджимает губы. Патрик перехватывает член поудобнее за щеку и начинает ласкать языком, цепко хватаясь за майку Генри. Почувствовав на себе взгляд, Хокстеттер поднимает глаза, не отрываясь от своего занятия. Его зрачки практически скрыли радужку, а выражение лица такое… Такое иронично-бешеное. Словно взгляд Бешеного Тома на футболке. Напряжение в штанах уже невозможно сдерживать, и Патрик слепо начинает шарить по своей ширинке, не отрываясь от своего занятия. Кадык движется туда-сюда. Генри сквозь пелену возбуждения понимает, что машина стоит на видном месте и их могут спалить. Это возбуждает ещё сильнее. Бауэрс не выдерживает и сжимает руку на затылке Патрика, подушечками пальцев массируя кожу. — Блять, — шипит Генри, когда Хокстеттер сильнее сжимает член Бауэрса у его основания, пуская маленькую струйку спермы. В паху немного отпустило, но не до конца, а в горле всё так же застрял комок слюны. Он снова стонет, отрывает от челюсти покрасневшую в местах укусов ладонь, выдыхает, зажмурившись и отпуская волосы Патрика, кладёт руку себе на живот. Как же задолбало это чувство скованности, боязнь того, что кто-то другой увидит его алый румянец на щеках и искусанную до крови губу. Бауэрс слегка сползает вниз, полностью ложится на машину, сжимая ладони в кулаки до побеления костяшек. Сколько уже можно сдерживаться? Пытаться показать, что он сопротивляется возбуждению и скрывать то, что он хочет трахнуть Патрика — этого сучонка, который прямо движениями его провоцирует на что-то большее. Грубо и жёстко. Патрик проводит кончиком языка по сочащейся головке. Этого было слишком мало. Бауэрс не мог кончить, сопротивление самому себе тормозило его. Хокстеттер отстраняется и насмешливо смотрит в лицо Генри. — Здорово он тебя воспитал. Не общайся с педиками, сынок, или я выбью из тебя дерьмо? — Хокстеттер нервно облизывает губы и, буквально, цитирует отца Бауэрса, продолжая смотреть в лицо Генри странно блестящими глазами, — а ты и рад стараться. Не можешь расслабиться, потому что боишься, что папенька придет и отходит тебя по твоей тощей заднице пряжкой от форменного ремня и ты не сможешь сидеть еще пару недель. Или он поступает с тобой хуже? Ты боишься не ремня, а самого факта, что папа будет зол? Что он разочаруется в тебе, Генри? Верно? Хотя куда уж больше. — Блять, Патрик! — рявкает Генри, схватив Хокстеттера за плечи, и тянет на себя. Их лица сейчас слишком близко. Казалось, можно было услышать, как бьётся сердце любовника, почувствовать его сбитое дыхание, ощутить всем своим естеством, как тот смотрит в блестящие глаза Бауэрса. Всё происходит слишком быстро, он не готов, или просто верит в то, что момент ещё не настал. Когда Патрик только прикоснулся губами к набухшей головке члена, как он начинает медленно водить по нему языком. Генри готов был отдать всё, что у него сейчас есть, лишь бы этот момент не прекращался. — Блядь, — соглашается Хокстеттер, — зато твоя блядь. Сейчас Патрик упирается локтями в капот машины по обе стороны от его груди и, подняв голову, смотрит на Бауэрса. А Генри, задира Генри, мечась взглядом, пытается найти объяснение своим действиям. Положив на поясницу Патрика ладони, Бауэрс медленно тянет их вниз, оставляя еле заметные полоски на одежде, ниже к брюкам, стягивает и, запустив под боксёрки любовника большие пальцы, слегка оттягивает, любуясь тем, как Патрик стонет. Хокстеттер почти урчит, зажмурив глаза, пока Генри спускает с него джинсы с нижним бельём. Скалится ненормальной улыбкой, прикусывая губу. Потом рывком подтягивается, поддаваясь чужим ласкам. Теперь Бауэрс берёт на себя инициативу и, бросив быстрый взгляд на лицо Хокстеттера, подтягивает того на себя, помогая залезть на капот. Патрик напряженно вздыхает и вглядывается в лицо Генри, потом криво ухмыляется, чмокает губами, словно посылая воздушный поцелуй. — Что? Хочешь засадить мне? Чтобы показать, что ты не педик? — мурлыкнул Патрик с тихим смешком, ёрзая на коленях Бауэрса. — Я выебу тебя, — тихо стонет Бауэрс, когда Патрик слегка касается его члена. Пододвигается вперёд и переворачивает Патрика под себя. В силу того, что Генри не такой высокий, как Хокстеттер, эта ситуация выглядит немного нелепо. Бауэрс проводит пальцами по груди Патрика, ведёт вниз и обхватывает ладонью его член у основания, тянет наверх и слышит протяжный стон любовника. — Шлюха, — улыбается Генри, прикасаясь губами к шее Патрика, слегка покусывает кожу, оставив еле заметную метку. Патрик скрипит зубами и скалится, запркинув голову назад. — Давай же, чего ты ждешь? У тебя давно стоит. Или у тебя перед глазами папочка витает? А вдруг он проедет мимо на машине и сделает сыночку а-та-та? — Хокстеттер давится смехом, раздвигая широко ноги, чтобы Генри было удобнее. Лопатками упирается в капот машины. Больно. Неудобно. Ерунда. Генри поджимает губы и бросает взгляд на Патрика. Его дрожащее от возбуждения тело, казалось, поддаётся каждому движению, каждой ласке. Бауэрс нагибается над Хокстеттером, садится на его бёдра и медленно, словно раздражает, ведёт рукой по рубашке, задевая особо нежные места, останавливается пальцами чуть выше паховой области и рисует невидимый узор. Как же сейчас выглядит Патрик? Жалко. Готовый отдаться любому встречному, сколько же он терпел, ждал этого момента, когда он затащит Генри с ним на пустырь и они трахнутся вместе на капоте отцовской машины. Патрик стонет, когда Бауэрс слегка надавливает на живот, ведёт вниз, чувствуя под пальцами уже возбуждённый член. Ничего не стоит, сейчас начать дрочить Хокстеттеру, наслаждаясь стонами. Но Генри не простит себе, если не помучает Патрика ещё. — С-сволочь, — шипит Патрик, дрожа, как натянутая струна, ёрзает по холодному металлу, впиваясь зубами в нижнюю губу, царапает ногтями поверхность, оставляя маленькие царапины. Колени его раздвигаются еще сильнее, насколько позволяют джинсы, болтающиеся на щиколотках, нетерпеливо открываясь навстречу любовнику. Дыхание сбивается и учащается, будто Хокстеттер бежал длинную дистанцию. Он царапает подошвами ботинок тяжелую решетку радиатора, пытаясь подтянуться, чтобы не съехать ниже. Пара ласковых движений на бёдрах, Бауэрс чуть больше раздвигает ноги Хокстеттера своими коленями, усаживается между и ведёт ладонью по внутренней стороне ягодиц. Тело Патрика медленно подрагивает, когда Генри упирается пальцем в анус, а затем медленно, словно поддразнивая, тянет вверх. Хокстеттер выгибается в пояснице, закусывает нижнюю губу и сжимает кулаки. Облокотившись о машину, Генри наклоняется над Патриком, касается губами его шеи и ведёт влажную невидимую дорожку до ключиц. — Та-ак, да, — хрипом выдыхает Патрик, готовый молиться на Бутча Бауэрса, который дал ему возможность «утешить» Генри, устроив тому небольшой «разбор полётов» в школьном дворе, когда ребята решили поиздеваться над Денбро. — Моя шлюха, — Бауэрс сжимает в ладоне член Хокстеттера, чувствуя как тот сжимает руки на его затылке. Такой податливый. Патрик всегда становится таким, когда накурится или напьётся — это иногда играло на руку, на трезвую голову от него не добьёшься подобного. Генри снова прикусывает кожу на животе, оставляя багровое пятно, выдыхает и медленно стягивает с Хокстеттера боксёры. Тот стонет, громко и протяжно, сильнее сжимая ладони. Теперь можно делать с ним всё, что захочется. Теперь Патрик принадлежит только Бауэрсу. Патрик испускает очередной гортанный стон и цепко держится за пепельные торчащие во все стороны лохмы. От пальцев Генри его словно электричеством бьёт — так дергается его тело. Хокстеттер откровенно и пошло запрокидывает назад голову, выгибая шею, как норовистый жеребец. Он словно плавится в руках любовника. Вскрикивает от укуса-поцелуя неожиданно. Тонко и жалко. <i>Будто скулит. Член уже сочится. Если Генри решил поиграться, пускай. Только пусть не мучает его. Он мечется головой по капоту, темно-каштановые волосы, которые кажутся почти черными, мгновенно рассыпаются по металлу. Хокстеттер сипит, будто в легких недостает воздуха. Бауэрс двигается ближе, приподнимаясь на колени, и нагибается над телом Хокстеттера. Бедняжка Патрик, ему некуда деться, нечего сказать, а, если удастся выдать хоть слово, то получится как-то нелепо, тупо, пошло, как обычно, в его стиле, поэтому он сейчас просто извивается, как змея, что недавно переехали поперёк тела. — Патрик, — цокает языком Генри, сплёвывая на руку и проводя ею между ягодиц — желанный анус, узкий, слишком, — я у тебя первый. — Догадался, мать твою, — прошептал он, а он ведь пытался, глупо и пошло. Потратил карманные деньги на вибратор, истратил целый пузырек с лубрикатом и так и не смог сам разработать задницу, даже представляя, что с ним Генри Бауэрс. Сосать и дрочить он мог, был даже опыт, о котором Патрик не распространялся. А вот задницу не давал. О своих приключениях в спальне Патрик не расскажет никому под страхом смерти. Вибратор спрятан на дне шкафа со шмотками, тюбик выкинут на дальнюю помойку. Генри успокаивающе проводит рукой по внутренней стороне бедра и подставляет головку к сжавшемуся анусу. Достаточно было одного толчка, и Бауэрс замирает на мгновение, давая Патрику привыкнуть к чувству заполненности. Патрик резко задирает голову. Бауэрс медленно поглаживает его бедро и толкается внутрь. Патрик охает, морщится и дышит чаще, глядя в лицо Генри. Патрик жмурится, чувствуя пульсацию внутри — грубый толстый член, распирающий его задницу. Он не решался сунуть вибратор, даже со смазкой, а с Бауэрсом уже не отступишь. Не. Будет. Генри не дал Хокстеттеру шанса засомневаться и сопротивляться, и в данный момент Патрик был этому рад. Он хрипло стонал и урчал от удовольствия, каждый раз кусая губы. Мучительного и сладкого удовольствия. Потеряв контроль, он вцепился ногтями в плечи Бауэрса и жадно впился губами в сильную шею, оказавшуюся так некстати близко. Патрик в своё время зачитывался готическими романами и обожал вампиров, даже в какой-то момент хотел быть похож на них. Хокстеттер оставляет на шее Генри яркий лиловый след. Ерунда. Похоже на синяк от драки. Генри рычит, сжимает ткань на плечах Хокстеттера и наклоняется ниже, на мгновение останавливаясь. Сука, зачем Патрик это сделал? Бауэрсу потом придётся несладко, когда Оскар увидит на его шее эту метку, если можно так выразиться. Ведь, по словам Бутча, Генри «принадлежит» только ему. Патрик улыбается как-то ненормально, прикусив язык. Увлечение готическими романами сделало свое дело, и он представляет себя вампиром, обратившим свою жертву, которая отныне принадлежит только ему. Меньше всего он думал о папаше Бауэрса. Про специфику отношений Генри никогда не распространялся, и все максимум знали, что Оскар наказывает сына поркой. Отпустив футболку, Генри упирается на грудь Патрика и, последний раз толкнувшись в его узкий анус, кончает. С громким стоном, больше похожим на звериный рык. Какое-то время Патрик лежит неподвижно, и заходящее солнце освещает его покрытое бледным загаром лицо и белесые капли на жестких паховых волосках. Патрик кончил почти одновременно с Генри. Потом Хокстеттер резко распахивает глаза с расширенными от пережитого зрачками и ухмыляется. Колени сильно дрожат, руки занемели от сильного напряжения, губы искусаны в кровь, каждому придётся отчитываться перед предками, чем это они занимались после окончания семестра. Патрику будет легче, отец, может, и не заметит синяков на теле сына, а вот Оскар… С ним будет сложнее. Намного сложнее объяснить. Можно придумать оправдание… Но разве отец поверит? — Было круто, чувак. Я же обещал, что тебе понравится, — Патрик подтягивает резким движением джинсы, спрыгивает грациозно с капота, опускает на миг темные ресницы, потом достает по пиву для себя и приятеля, жадно присасываясь к бутылке. Генри ждёт, пока Патрик спрыгнет с капота, подтягивает боксёры со штанами и аккуратно приземляется на землю. Всё тело ныло, онемение, дрожь и такое чувство… Что всё, наконец «гора с плеч сошла». Расслабление, ноги становятся ватными, а ты идёшь, будто наступаешь на иголки. Каждый шаг, каждое прикосновение к земле, отдавалось неприятным ощущением. На алом, в свете заката, металле капота отчетливо видны царапины. Патрик касается их. — Вот блять, поцарапал. Ну и хуй с ним. Ежели папаша вякнет, я знаю способ его заткнуть, — и поправляет напульсник. Генри замечает тонкие шрамы на запястьях Патрика. Хокстеттер неоднократно резал вены, выражая таким образом несогласие с мнением родителей. — Батя твой не заметит, — Бауэрс проводит пальцем по некоторым царапинам. Они неглубокие, похожи на след от камня, будто в машину пытались попасть щебнем. Но Генри-то знал, из-за чего они там появились. — Прыгай в тачку и погнали, — Патрик невозмутим, как всегда. Бауэрс поправляет одежду и садится в машину. Теперь придётся выслушивать «речи» отца Патрика, как он ругает сынка, а ведь казалось, что у них одна из самых благополучных семей в этой блядской школе Дерри. — Ну же, Хокстеттер, ты застрял там? — Генри смотрит на нагнувшуюся под руль спину Патрика. Тот копошился, тихо ругался, и вот, наконец выпрямляется, откидываясь на спинку сиденья, — Что опять? Патрик лишь закатывает глаза, бросает взгляд на Генри и заводит отцовскую тачку. Машина с рёвом двинулась с места. Теперь впереди лишь дорога, пустое шоссе и лишь мелкие птицы, вылетающие из леса, испугавшиеся какого-нибудь резкого звука. Теперь впереди лишь неизвестное. Лишь ожидание какого-нибудь ответа…