как луна.

      — Время нас забрало друг от друга далеко…       Она пела искренне и с душой: её голос впитывался в сознание и никак не хотел выветриваться, прочно заседая тихим эхом в голове. Время от времени она замолкала и обводила сидящую аудиторию взглядом — и в эти моменты каждый мог прочувствовать её состояние, покрывшись лёгкими мурашками от грусти и горечи, скопившихся в её лилово-прозрачных глазах.       — Я не знаю, где ты… — белокурая богиня тянула высокие ноты, закрыв глаза и прижав руки к груди, затихла на мгновение и продолжила полушёпотом: — Но я чувствую тепло…       Она играла отведённую ей роль так умело и так профессионально, что складывалось впечатление, будто она на самом деле богиня, что спустилась на Землю с Луны, как гласила легенда этого короткого перфоманса.       В ярком свете прожектора светлая кожа казалась идеально белоснежной, словно чистый холст, и так резко контрастировала с её насыщенным кроваво-красным оттенком помады, которая шла в тон не менее ярким вышитым запятым на её кимоно, завершая столь необычный образ. Алые узоры на лбу и причудливой формы рога ничуть не портили истинную красоту актрисы, а наоборот — являлись не менее важной деталью, подчёркивающей всю уникальность отыгрываемого персонажа.       Обитательница Луны возвышалась в двух метрах над сценой: сидела на огромном декоративном полумесяце, свесив ноги, что едва виднелись из-под кимоно с длинным подолом, — и от этого привлекала к своей персоне ещё больше внимания, завлекала зрителей в сеть своей умелой игры и прекрасного голоса, будто гипнотизировала их этой совершенной гармонией, не отпуская до самого конца представления.       И зацепила даже Мадару, который слушал эту песнь далеко не впервые, но всегда неосознанно вслушивался с такой внимательностью, впитывая в себя этот чарующий голос, словно это был последний раз, когда он её слушает. Неотрывно следил за каждым её движением и жестом, безуспешно пытаясь поймать её взгляд, и усмехался каждый раз, когда певица смотрела в точку рядом с ним, но не на него, нет. Потому что она знала: если посмотрит ему в глаза, запнётся и замолчит не в состоянии петь дальше. И Учиха знал это тоже, поэтому раз за разом начинал эту странную игру, с удовлетворённой ухмылкой наблюдая за её выступлением.       Прожектор резко погас, как только певица допела последние строки, оповещая о конце представления. Шторы на сцене плавно завернулись, окончательно скрывая за собой женщину. Аудитория вмиг оживилась: громкий свист и бурные аплодисменты посыпались со всех сторон, создавая шум и небольшой гомон.       Мадара медленно допил остывший кофе, с интересом наблюдая за другими посетителями данного заведения. Посидел ещё немного, прокручивая в голове события прошедшего дня, а затем неспешно поднялся со своего излюбленного места — небольшого кожаного дивана в дальнем углу помещения, с которого имелся отличный обзор, — и направился в сторону гримёрной, где и должна была быть интересующая его цель.       В своих предположениях он почти не ошибся: она в самом деле стояла около двери, в обычной одежде и с минимальным макияжем. Слово «почти» было упомянуто не зря: она была не одна; слегка улыбалась, пока перед ней распинался очередной фанатик, невнятно выражаясь и неловко вручив ей в руки роскошный букет, краснея до кончиков ушей. Она уткнулась носом в белоснежные розы, с наслаждением вдыхая приятный аромат, затем посмотрела стоящему напротив мужчине в глаза с искренней благодарностью, собираясь высказать её вслух, но не успела.       — Я жду снаружи, Кагуя, — громко оповестил Мадара, привлекая к себе внимание обоих, и неспешными шагами скрылся за поворотом.       Её глаза резко опустели, стоило ей столкнуться с ним взглядом. Она не смогла выдавить из себя прежней радости и счастья, бросила тихое «простите» и поспешила оставить разочарованного поклонника одного, крепко прижимая к себе букет.       Мадара ждал её у выхода, как и обещал. Они не обмолвились ни словом: оба молча подошли к лифту, который прибыл буквально через минуту, и продолжали молчать дальше. Расслабляющая музыка на фоне сейчас давила, и Кагуя слегка сжалась, стараясь не выдавать абсолютно никаких эмоций и выглядеть равнодушно, пока Мадара внимательно наблюдал за ней через зеркала в тесной кабине. Спустя несколько секунд они прибыли на нужный этаж, и Учиха пропустил её вперед — Кагуя даже не смотрела перед собой, так как ноги сами вели её к нужной двери, хотела оно того или нет.       Дверь, которую она так ненавидела.       Дверь, за которой происходили вещи, что она хотела, но не могла стереть из своей памяти.       Дверь, которую она хотела бы уничтожить и никогда не видеть больше.       Уже в злополучном номере, планировку которой они оба знали наизусть, Мадара требовательно протянул ей руку, и Кагуя впервые за всё это время посмотрела ему в глаза: в чёрном омуте плескалась неприкрытая злоба. На мгновение ею завладел панический страх — она не знала, чем успела вызвать его гнев. Выдавать мимолётного испуга Ооцуцуки не собиралась ни в коем случае: гордо вздёрнула подбородок и непонимающе нахмурилась. Тогда он раздражённо хмыкнул и прокомментировал своё действие, не прекращая зрительного контакта:       — Розы, — в хриплом голосе отчётливо был слышен приказ.       Кагуя зажмурилась на секунду и тихо выдохнула: чем ему не угодили цветы? Однако озвучивать вопрос не было смысла, ведь ответа не будет. Она всем своим видом показывала, что делать этого не хочет, но всё же отдала розы, с сожалением и грустью смотря на них.       Роскошный букет в тот же миг полетел в мусорку. Ооцуцуки не сразу поняла, что произошло, но сознание вновь, как в замедленной съёмке, нарисовало перед ней картину секундной давности: несколько белых лепестков медленно приземлилось на пол, а сама композиция с негромким шарканьем оказалась в урне. Её глаза расширились, наполнившись ненавистью и отвращением:       — Какое право ты имеешь? — яростно выплюнула женщина, вновь встречаясь с ним взглядом.       Теперь злилась она: мысли окутало пламя гнева и ненависти, сдерживать которые не было ни сил, ни желания. Что себе позволяет этот мерзкий тип? Какого хрена он творит?       Он уничтожил последнюю радость от её работы. Кагуя обожала петь и дарить людям эту непередаваемую атмосферу, получать их признание и любовь. Не меньше она любила свою работу, пока не появился Учиха, заставляя ненавидеть то, что когда-то доставляло удовольствие.       Ооцуцуки была частью платы за защиту этого ресторана. Мадаре было мало предложенных хозяином денег, а Кагуя так неудачно оказалась в поле его зрения. У неё не было права отказаться: её уволят без шанса на возвращение. Ей нужна была высокооплачиваемая работа, ведь она вдова с двумя детьми, которых нужно прокормить.       Мадара молчал и с интересом наблюдал за дальнейшими действиями Кагуи. Он ничуть не сожалел о том, что сделал, наоборот — результат был превосходный. Он как-то ненормально наслаждался её раздражением и несдержанностью, ведь чаще всего она пыталась сохранить гордую невозмутимость. Всплески её неконтролируемой ярости приносили Учихе странное удовлетворение — это были его маленькие победы над независимой и почти непокорной женщиной.       А Кагуя, казалось бы, злилась ещё больше: какого чёрта он молчит? И почему смотрит на неё так?       Как же. Он. Бесит.       Она почти не думала, когда занесла руку для звонкой пощёчины, вложив в удар все свои негативные чувства в надежде вызвать хоть на какую-то реакцию с его стороны. Она осознала свою ошибку потом, когда он сжал пальцы на её запястье, предотвратив эту жалкую атаку.       — Наглеешь, — его лицо исказила усмешка, а в глазах промелькнул блеск, что не предвещал ничего хорошего. — Не забывайся, сучка.       Ооцуцуки отвела взгляд, пытаясь успокоить бурю в душе, и крепко сжала руку в кулак: острые ногти с идеальным маникюром крепко и больно впились в ладонь, немного отрезвляя сознание. Она еле слышно выдохнула и попыталась мысленно сосчитать до трёх, чтобы успокоиться.       Раз…       Два…       Её грубо схватили за подбородок, чуть приподняв его вверх, — так она смотрела прямо на Мадару.       — Смотри мне в глаза, когда я с тобой разговариваю, — отчётливо прошипел он и чуть прищурился.       Гнев Кагуи за это короткое мгновение не улетучился — он видел это в её глазах. Её кукольное лицо было невозмутимо и вновь не выражало никаких эмоций, как это было в лифте, но глаза выдавали женщину с потрохами. Она ненавидела и презирала его всей душой в этот самый миг, сохранив напускную гордость.       И это чертовски заводило.       — Пошёл ты, — её лицо не изменилось, а попытка вырвать руку из его крепкого захвата позабавила ещё больше.       — Пойду. Прямо сейчас пойду, — он гадко ухмыльнулся, вызвав у неё ещё больше отвращения. — Вместе с тобой.       Мадара нетерпеливо, быстрыми шагами направился в сторону спальни, волоча её за собой. Кагуя не сопротивлялась — не было смысла. Молча терпела, даже когда он грубо кинул её на кровать, нависая сверху.       Ооцуцуки пустым взглядом смотрела сквозь него, не фокусируясь на чём-то конкретном, и он знал: она думала о том, чтобы это поскорее закончилось. Мечтала поскорее оказаться дома, обнять своих сыновей и попытаться забыть о том, что было.       Но Мадара не даст ей забыть.       Он аккуратно и почти невесомо провёл кончиками пальцев от её виска к подбородку, лёгким прикосновением возвращая Кагую в реальность. Большим пальцем очертил контур её губ и, поймав на себе её осознанный взгляд, негромко проговорил:       — Думай только обо мне.       Женщина не ответила, еле слышно сглотнула, но продолжила смотреть ему в глаза. Да, теперь она думала о нём. О том, как это всё омерзительно.       Учиха усмехнулся вновь, раскусив поток её мыслей по плотно сжатым губам. Но останавливаться он не собирался, нет. Ловкими движениями избавил её от одежды, оставив лишь в нижнем белье, и довольствовался гримасой отвращения на её лице, снимая с себя пиджак.       Вот только отвращения к кому? К Мадаре? К себе? Ко всей этой ситуации? Кагуя не знала.       Она вновь ушла в себя, отдаваясь душевным терзаниям и изо всех сил пытаясь отвлечься. Лишь бы не думать о том, что происходило, даже если Мадара велел иначе. Кагуя не собиралась сдаваться и подчиняться так просто. Она не одноразовая дешёвая шлюха. Да, не сопротивлялась физически, пустив всё на самотёк, но душой была также непоколебима.       Но непоколебима ли?..       От Мадары не укрылся её затуманенный взор — она снова не здесь. Он раздражённо хмыкнул: с хрена ли она думает о чём-то другом?       Он опустился к её шее и потёрся о неё носом, привлекая к себе внимание. Тихо вдохнул ненавязчивый запах её духов — лаванда, кажется. Затем поцеловал еле заметно выпирающий кадык и несдержанно впился в правую ключицу, намереваясь оставить пару засосов. Мадара уловил её тихий выдох и довольно ухмыльнулся, переключившись на другую сторону.       Кагуя напряжённо кусала внутреннюю сторону щеки и губы, не в силах игнорировать настойчивые поцелуи в области шеи и ключиц, после которых — она в этом уверена — останутся заметные следы. Она прикрыла глаза, вновь пытаясь убежать в глубокие мысли, но её ресницы заметно подрагивали — сосредоточиться не получалось совсем.       Учиха оторвался от её шеи, закончив с напоминанием о себе, и его прохладные руки скользнули вниз, от талии к бёдрам — она вздрогнула, распахнула глаза и встретилась с ним взглядом. Теперь прерывать зрительный контакт первой нельзя было никак — это означало бы её полное поражение.       Он с любопытством наблюдал за тем, как она пыталась равномерно дышать и сохранять невозмутимость, пока мягко и аккуратно поглаживал её бёдра.       Мадара обдумывал следующие шаги. Он не любил брать её насильно — для него важно не только физическое удовлетворение. Ему нравилось медленно ломать такую неприступную Кагую, подчинять её себе так, чтобы она умоляла взять и отыметь её. И этот раз исключением не был.       Он плавно запустил одну руку под чашечку бюстгальтера, продолжая следить за её мимикой, — Кагуя вновь вздрогнула, а её грудь покрылась мелкими мурашками. Он нащупал её сосок и ощутимо сжал его меж пальцев, второй рукой рисуя на её животе рандомные узоры, — она шумно втянула носом воздух и перестала дышать, напряжённо наблюдая за ним.       — Не сдерживайся, Кагуя.       Чёрт, она терпеть не могла этот его насмешливый тон и похабную улыбку.       Мадара освободил её грудь от бюстгальтера, легко расправившись с застёжкой, плавно накрыл одну из них рукой, приятно массажируя, и наклонился к другой, лаская её губами: посасывая, целуя и покусывая.       Кагуя инстинктивно подалась вперёд, больно кусая губы и шумно дыша, — держать себя в руках становилось всё труднее. Но она отчаянно продолжала бороться, зная, что в этой схватке ей не победить.       Как глупо.       Лёгкими поцелуями мужчина покрыл её живот, опускаясь всё ниже и внимательно прислушиваясь к её ощущениям, — к тому, как она ещё держалась. Он скользнул пальцами по трусикам, поглаживал промежность через ткань, с удовлетворением замечая, что она слегка намокла.       Она мёртвой хваткой вцепилась в простыню, до побеления костяшек сжимая ткань в руках, — Учиха видел, как трещит по швам её неприступность и чистота, а грязная похоть медленно вырывается сквозь эти трещины, затуманивая рассудок.       Держись, Кагуя. Не сдавайся. Не дай ему насладиться этой ситуацией. Не позволь ему…       Поздно. Он увидел её замешательство, терзания и борьбу с внутренними демонами — она не могла их усмирить.       Мадара отодвинул трусики в сторону, ощутимо провёл пальцами по складкам вверх и нащупал клитор, — она замерла. В ушах барабанило учащённое сердцебиение, стирая остатки разумных мыслей.       Невыносимо, чёрт.       Он сравнялся с ней — их лица разделяли пару сантиметров. Учиха не переставал дразнить, всматриваясь в её покрасневшее лицо, и особенно задерживал взгляд на губах, которые она так соблазнительно кусала и облизывала, сама того не замечая.       Два пальца с огрубевшей кожей вошли лишь наполовину, но слишком внезапно — Кагуя ахнула, зажмурилась и приоткрыла губы в беззвучном стоне. Он поймал это мгновение и впился в её губы поцелуем: несильно прикусил нижнюю губу и проник языком внутрь, провёл им по нёбу и активно провоцировал её на ответ. Засунул пальцы глубже и начал плавные движения, всё с тем же интересом смотря на неё.       Она потерялась в своих ощущениях: было чертовски приятно. Настолько приятно, что было стыдно. Но вместе с гулким, участившимся сердцебиением по ушам била горькая ненависть, насмешливо шепча: «Ты такая жалкая».       Кагуя ненавидела свою работу, дурацкую судьбу, блядского работодателя, эту ситуацию, этот гребанный номер, ублюдка Мадару. Она ненавидела это всё. Но больше всего она ненавидела саму себя.       В кого ты превратилась? Где твоя гордость? Твоё достоинство? С какой стати ты сдаёшься?       Она горько усмехнулась в глубине души, плавно провела пальцами по крупным трещинам в своей стене неприкосновенности, которую она так долго строила и держала. Желание, влечение и разврат вырывались крупными потоками, смывая собой остатки самоконтроля.       Её ангелы не справились — внутренние демоны вырвались наружу.       Она зарылась пальцами в его волосы, притягивая ближе к себе, и ответила на его настойчивость, принимая этот бой. Ненависть не исчезла, нет — нашла отражение в её грубых ласках и рваных укусах, которым Мадара улыбнулся как-то безумно. Вот она — его луна.       Ему нравилась такая Кагуя: распутная, страстная и неконтролируемая. Нравилось доводить её до этого состояния, когда она так соблазнительно стонала под ним, вот-вот готовая кончить. Нравилось смотреть в её глаза, где горели в диком танце злость и вожделение.       — Закончи уже с этим, — она шумно выдохнула ему в губы, постанывая от ритмичных движений пальцев.       Мадара усмехнулся, шумно выдохнув, и приподнялся. Под её выжидающим взором высунул пальцы, внимательно осмотрел их и перевёл взгляд на Кагую. Растёр подушечки пальцев, словно проверял её соки на вязкость, и неспешно облизал их, не сводя взгляда с неё.       Кагуя тихо взвыла. Он определённо издевался, проверял её на прочность, насмехаясь над ней — как же без этого. Зачем? Чего он добивается? Она ведь проиграла, смирилась и почти отдалась ему.       Что ему ещё, черт возьми, нужно?       — Заслужи, — он нахально ухмыльнулся, перейдя в сидячее положение, уперевшись руками в кровать.       Мужчина тщательно следил за тем, как менялось её лицо: Ооцуцуки опешила на мгновение и возмущённо насупила брови, не веря в услышанное.       Что, простите? Заслужить? Кажется, остатки её гордости и самомнения в гробу перевернулись.       Она проглотила вырывающиеся наружу оскорбления и проклятия, моргнула пару раз и приподнялась, взглядом уперевшись ему в грудь. Смотреть ему в глаза не хотелось совсем — она точно врежет ему, если увидит высокомерное самодовольство на его лице.       Дрожащими от возбуждения и вместе с тем раздражения пальцами она расстегнула на нём рубашку, прислушиваясь к его равномерному дыханию. Резким движением сняла столь бесполезную сейчас вещь и не глядя выкинула её в сторону.       Представленная взору картина ничуть не обрадовала — Кагуя гневно прищурилась, осматривая свежие засосы и укусы, что принадлежали явно не ей.       Мадара в очередной раз усмехнулся.       — Им до тебя далеко, Лунная богиня.       Ооцуцуки стиснула зубы, не поднимая на него взгляд: С чего бы это вообще её беспокоило?       Она потянулась к его уху, больно впиваясь ногтями в плечи, и ядовито прошипела:       — Мне плевать.       Несколько раз поцеловала кончики его ушей, слегка покусывая, облизала мочку уха и проделала дорожку из лёгких укусов к его шее. От Мадары пахло крепким кофе и сладковатым кальянным дымом — его запах не менялся никогда, и Кагуя ненавидела это тоже. Потому что тонула в этом аромате, пропитывалась им полностью и не могла стереть его ни со своего тела, ни из воспоминаний.       Учиха никак не прокомментировал её слова, тихо шикнул, почувствовав её острые ноготки, и продолжил наблюдать за ней. Кагуя едва заметно насупила брови, неаккуратно пытаясь избавиться от ремня на его штанах. Звучно цокнула и, наконец, отбросила его в сторону вслед за рубашкой. Он помог ей с остальным, привычно усмехнувшись её нетерпению, хоть и самому нехило сносило крышу.       Она потянулась вниз, тёплой ладонью обхватила его налившийся кровью член, второй — яички, и как-то с вызовом подняла на него взгляд, чуть заметно улыбнувшись его напряжению. Провела пальцами вверх по стволу, слегка царапая ногтями, и плотным кольцом сжала его головку — Мадара сосредоточенно выдохнул. Ооцуцуки наклонилась ниже, еле заметно коснулась губами головки, опустила пальцы к основанию, и мягко взяла член в ротик, продолжая массажные движения.       Он опустил руку ей на голову, зарываясь пальцами в её волосы, и надавил на неё — немое одобрение. Мадара чутко и завороженно следил за каждым её движением, сдержанно мычал от удовольствия и в очередной раз убеждался, что другим в самом деле далеко до его луны. Никто не может завести его на полную катушку одним недовольным жестом, как могла она.       Вот только он все равно навещал и других женщин, доказывая, что она такая не одна — Мадара мог заменить её в любой момент. Но не понимал: кому он это доказывает? Кагуе или самому себе? Однако в такие моменты, когда ему так хорошо с ней, он не хотел думать и не думал об этом.       А Кагуе казалось, что каждый раз проигрывает себе и ему она. Но Мадара проигрывал тоже, чего не признавал и не признает никогда. В этом, пожалуй, заключалось их главное отличие.       Она проводила языком по стволу, надрачивая его у самого основания, периодически целовала саму головку — жестоко дразнила и отыгрывалась за все его усмешки. Смотрела на него снизу вверх — в глазах горело самодовольство и еле заметный триумф.       Мадара рвано выдохнул и охрипшим голосом проговорил:       — Достаточно.       Ооцуцуки нагло ухмыльнулась, приподнялась, сравнявшись с ним. Неторопливо, как в замедленной съёмке сняла с себя последнюю вещь в лице трусиков — вошла в азарт, продолжая распалять его. Также неспешно приблизилась к нему и, продолжая смотреть ему в глаза, плавно опустилась на его член, направив его себе внутрь.       Она несдержанно ахнула от долгожданного чувства заполненности и впилась ногтями в спину Мадары, прижимаясь к нему теснее. Медленно поднималась и опускалась вновь, задавая лёгкий ритм и растягивая удовольствие. Учиха придерживал её за талию, целовал свои собственные метки на её шее и упивался запахом её тела. Хрипло и еле слышно постанывал, нетерпеливо дёргаясь, — она поняла его без слов и ускорилась, протяжно застонала от нахлынувших чувств и царапала его сильнее.       Острой болью в сердце отозвалось сожаление — Кагуя зажмурилась, стараясь полностью отдаться эмоциям в настоящем, но не могла. Ооцуцуки сожалела, сожалеет и всегда будет сожалеть — она ведь не хотела этого. Не хотела, но продолжала упиваться этими чувствами, что дурманили голову и отключали разум.       — П-прости…       Мадара недовольно шикнул — какого чёрта она просит прощения каждый раз? И самое главное — у кого? У покойного мужа? У сыновей?       Бессмысленно, Кагуя. От себя не убежишь.       Мадара внезапно перехватил её руки и мгновенно положил её на спину, вдавливая в кровать, и принял доминирующую роль на себя. Вошёл в неё одним грубым толчком и сорвался на резкий, жёсткий темп — она застонала громче, зарывшись руками в его волосы. Он глухо рыкнул и приблизился к её губам, поймав тяжёлое дыхание, и впился грязным, мокрым поцелуем.       Кагуя отвечала ему умело и смело, принимая его условия, и Мадара понял — теперь она на самом деле думает только о нём. Он покрыл лёгкими поцелуями её скулы, щёки и перешёл к ушам, ничуть не сбавляя заданного ритма. Кагуя срывалась на крик, беззвучно шептала его имя и забылась, потерявшись в приятных ощущениях.       Она застонала особенно громко и замерла, прижав его к себе как можно ближе, — волна блаженства накрыла с головой, заставляя прикрыть веки от обилия красок перед глазами. Её хватка и движения ослабли, а мышцы в районе киски сокращались ещё плотнее — он сделал ещё несколько контрольных толчков и кончил следом, расслабленно завалившись рядом.       — Почему… внутрь?.. — осевшим голосом спросила она, чуть повернув голову в его сторону, всё ещё пытаясь отдышаться.       — Тебе не нужны дети от меня, я уверен. — Он хрипло усмехнулся. — Так что не переживаю на этот счёт.       — Мразь…       Мадара тихо засмеялся, а она продолжила:       — Ненавижу тебя… Всю жизнь мне испоганил.       — Признай меня уже, — он ухмыльнулся, встречаясь с ней взглядом.       Кагуя возмущённо приоткрыла рот, покраснела от злости и, несколько раз моргнув, прошипела:       — Никогда, ублюдок.       Ооцуцуки отказывалась принимать его, борясь с собственным влечением и каждый раз проигрывая. Она решила для себя давно: в её жизни был один-единственный мужчина, другого уже не будет.       Он издал тихий смешок: другого ответа и не ожидалось. Его луна никогда не признает солнце. Если это случится, она перестанет быть луной. Но отчего-то он продолжать ждать этого парадоксального момента, заявляясь к ней снова и снова.