***
«Уйду. Насовсем. — раздраженно думает Лионель, глядя на своего мужа — Уйду» Михаэль как всегда недоволен. Он недоволен, кажется, всем. И как только они вообще сумели сойтись, с такими разными подходами к этой жизни? Лионель в который раз спрашивает себя, под чем она была, регистрируя свои отношения с Михаэлем Хэтфилдом? Ей явно было нечего делать, раз она так легко согласилась потратить столько своего драгоценного времени на этого брюзгу. — Ты меня не слушаешь! — Лионель смотрит на него исподлобья, всем своим видом подтверждая высказывание мужа. — Лионель, это не шутки! Если ты собираешься продолжать… — Лионель раздраженно вздыхает. Был бы бабой — точно вынес бы весь мозг, так она думает сейчас. Впрочем, она не может не поручиться, что Михаэль не вот это самое на «б». В их семье вообще все не так. Муж почти все время сидит дома, уверяя ее, что все просто прекрасно, а она, если так хочется, может работать. Как дура. Да-да, с некоторых пор это — дословная цитата. МакКой проглатывает смешок, потому что сейчас это неуместно, а кроме того, еще больше подогреет истерику Михаэля. Вот уж точно: в их семье все с ног на голову поставлено. «И кто тут еще мужик?» — размышляет она под пространные тирады мужа о том, что она не уделяет времени семье, ребенку и конкретно ему, Михаэлю. Наконец, муж выдыхается, машет рукой и уходит. Избалованный маменькин сынок. Привык, что ему все всегда достается по щелчку пальцев. И что внимания его персоне всегда уделяют в достатке. А когда выяснилось, что у других людей тоже есть свои желания, цели и задачи — ему просто снесло крышу. «Уйду — злится доктор МакКой, которую к этому моменту достало окончательно все, — уйду и запишусь на Флот. Там хоть никто мозги не полощет» И в то же время она понимает, что этому не бывать: у нее маленький Джон. У нее семья и она не имеет права.***
Что ж, она думала что хуже быть не может? Может. Теперь уж точно. Если до этого ее серый и скудный мир держался на трех китах: работе, семье (маленьком Джоне, никак не Михаэле) и редких отдыхах, то теперь… Теперь с треском рухнуло все вокруг нее. Развод и увольнение. Последнее, впрочем, было уже ее инициативой. Помирать, так с музыкой. Ей все равно больше ничего не оставалось. Даже право на свидания с Джоном толком получить не удалось. Была бы мужиком — можно было бы и запить с горя. Или приобрести в рекордно короткие сроки еще с десяток вредных привычек (уж она на них насмотрелась, пока работала — на всю жизнь как раз хватит). Но Лионель также помнила и прискорбную статистику: женский алкоголизм (как и многое другое, впрочем) почти не поддается ремиссии, не говоря уже о полном избавлении от подобного. А так как превратиться в полный овощ после нескольких лет условного забвения Лионель МакКой не желала, надо было срочно искать другие выходы. Например, сменить все вокруг себя. Уехать из Атланты, желательно куда-нибудь подальше. Может быть, даже в другой штат. Сменить место работы (о другой профессии Лионель и не помышляла. Ей в конце концов не двадцать пять). А там, может быть, все и наладится потихоньку. Наверное. Когда-нибудь. «Уйду на Флот… — эта мысль стала чем-то вроде мантры обреченного, которому только и оставалось, что уповать на чудо, — Космос…»***
Удивительно, что за всеми этими рассуждениями о космосе и Флоте доктор МакКой никогда не видела главного: ее аэрофобии. Но, вероятно, она настолько с ней — аэрофобией — сроднилась, что просто отдельно от себя ее и не рассматривала. Есть и есть. Не мучает, есть не просит, а значит — пойдет. Но вот сейчас, глядя на железную махину, которая собиралась взлетать, Лионель задавалась сразу двумя вопросами: какого хрена она здесь делает и как далеко зашло ее вчерашнее желание «забыться». Двенадцать часов назад ей объявили решение суда: ребенок останется с отцом. Видеть его можно будет только по согласованию с Михаэлем. То есть, сделала вывод доктор МакКой, никогда. Бывший муж вряд ли согласится на встречу матери с сыном, так как считает ее разгильдяйкой и карьеристкой (она даже не интересовалась, как эти два понятия так причудливо смешивались в голове Хэтфилда). Именно поэтому ее вчерашний вечер прошел в баре в Атланте. Так сказать, последний день на старом месте, ритуальное прощание и что там еще можно приплести. Другое дело, как она оказалась в Калифорнии. Хотя, кажется, вчера она разговаривала с кадетами в увольнении. И через некоторое время — и некоторое количество выпитого — решила, что они — весьма неплохие парни. Пусть и молодые для нее. На их фоне доктор МакКой казалась самой себе безнадежно старой. Что-то вроде корабля, который пора списать, но его держат из жалости и уважения к прежним боевым заслугам, хотя всем давно понятно: далеко он уже не улетит. И, вероятно, именно это сподвигло ее на эти все подвиги, в результате которых она тут оказалась. Затуманенный алкоголем разум решил, что будет неплохой идеей записаться на пресловутый Флот. В первую очередь, конечно, чтобы доказать себе, что она еще вполне ничего и может изменить свою жизнь к лучшему. Да уж. Лучше Флота она ничего не придумала. Или не она… Да к черту. Никуда она не летит. Ни-ку-да. Удивительно, но как только она оказалась буквально в шаге от выполнения своей угрозы-обещания, весь запал моментально пропал. К черту. К черту!***
— Кадет МакКой! — два шага вперед, назвать себя и обратно в строй. Совсем не сложно. Вопрос в другом: она сюда не собиралась. Но она здесь. С какого? Лионель раздраженно дергает вниз подол форменного платья. Для кого его вообще придумывали?! — Эй, Боунз, я уже говорил тебе, что эта форма тут чертовски к месту? — МакКой уничтожающе смотрит на самоубийцу, посмевшего ей такое ляпнуть. Впрочем, только смотрит. Её личный сорт головной боли, к несчастью, слишком живуч, чтобы сдохнуть только от взгляда, каким бы испепеляющим он ни был. Джеймс Кирк. «Для друзей — просто Джим, красотка!» — Лионель кривит губы. Льстец и патологический врун. А еще хам. Но обаятельный до чертиков. — Держи свои мысли при себе, Джим, — не разжимая губ шипит она, — на меня не действует, сам знаешь. Иди и очаровывай Рэнд или кого еще. — Голубоглазый кадет широко улыбается и слегка салютует ей двумя пальцами. Нет, решительно невозможно. И вообще, с чего она решила, что на Флоте ей будет лучше? «Уйду…» — привычно начинает она, но моментально осекается, понимая, что в тупике: бежать больше некуда. Калифорнийские больницы всегда к ее услугам, но после года в Академии звездного Флота она была уверена: свихнется от скуки в этом гражданском быту, разгребая межпланетное, завирусованное по самое не могу, дерьмо. МакКой усмехается собственным мыслям, думая, что, возможно, Михаэль и был прав: она куда больше похожа на мужчину, чем он. Впрочем, с его стороны это было обвинением. С её… Как посмотреть, в общем. Впереди неясной тенью маячит огромный неисследованный Космос. Доктора МакКой туда не тянет, но она почти уверена: как-то, она пока не знает, как, но она там окажется. Причем, непременно на передовой. Ошеломляющие перспективы. — Боунз! — и снова полный жизнерадостности голос Кирка врывается в ее мысли, подобно урагану, сметая все прочь, — Ты меня слушаешь? Я буду сдавать его в третий раз! — МакКой замирает, то ли, чтобы собраться с мыслями, то ли, чтобы осмыслить сказанное. В третий?! Тест «Кобаяши»? Да он спятил! Что она и озвучивает сверкающему, словно лампочка Кирку. Как и ожидается от не сильно обремененной мозгами человеческой особи, он только отмахивается. И ведь он правда идет на пересдачу в третий раз. И МакКой идет с ним. «Чтобы проконтролировать, — врет она сама себе, — только чтобы проконтролировать»***
Что удивительно — тест Кирк сдает. Что не удивительно — нечестными методами. Впрочем, весь «Кобаяши», по сути, один большой обман. Другой вопрос, как она, Лионель МакКой, снова умудрилась вляпаться во все это вслед за Джимом. Кирк говорит — природное обаяние, доктор знает — атрофировавшийся инстинкт самосохранения. Рядом с этим парнем с таким рудиментом находиться — себе дороже. Она почти уверена, что в этот раз Джиму так просто не отделаться и, почти уверена что ошибается. Как и всегда. Беспроигрышная комбинация в споре с самой собой. Так и выходит: провал был близок, но помощь приходит оттуда, откуда не ждали. И, по мнению доктора МакКой, такая помощь — лучше бы не приходила. Сами бы выкрутились, не впервой. Она сама не замечает, как оказывается на «Энтерпрайз» и с довеском в виде Джима Кирка на руках. Чертов скользкий андорианский уж (и не так уж и важно, есть ли вообще на Андории ужи). Но везунчик! И МакКой сама не замечает, как коротко улыбается. Хотя, кажется, совсем не время…***
Конфликты Джима с кем бы то ни было — привычное дело. Конфликты Джима с командованием — вещь серьезная. МакКой до последнего защищает его, прикрываясь временным помутнением рассудка, но ведь хренов ковбой нарывается тем сильнее, чем активнее она доказывает его умственную недееспособность! И в который раз доктор зарекается протягивать руку помощи этой неблагодарной заразе. И, сама себе противореча, огрызается на вышестоящего офицера, когда ей пытаются вменить профессиональную непригодность. Хрена с два она непригодна. У нее хотя бы руки из плеч растут, а не как у той же Чапэл… Ну уж нет, теперь дело принципа — оставить Джима на борту. Хотя бы потому, что это бесит единственного вулканца в команде. Ведь бесит же, да? Или есть еще причины? На этом месте доктор МакКой усилием воли приказывает себе перестать думать и пытается выполнять приказы начальства. Получается с трудом. Как минимум, потому что цель, на которую направлен приказ, вырывается и ругается и совсем не хочет возвращаться в лазарет.***
И все-таки нарвался! Нарвался! Даже у Джима Кирка есть лимит удачи. И исчерпан он был в самое неподходящее время. МакКой сжимает кулаки так сильно, что короткие ногти впиваются в кожу. Конечно, сам Кирк тоже не был до конца прав, по мнению Лионель, но высаживать вот так без всякого снаряжения, на первую попавшуюся на глаза планету… Где тут логика? Если думать, что именно ей руководствовался И.О. капитана? Она смотрит на коммандера Спока и, кажется, впервые в жизни готова ругаться с начальством не только в мыслях. И из-за кого? Из-за Кирка! В груди что-то неприятно сжимается, стоит ей только подумать о том, что она здесь, в тепле и уюте, а он там, непонятно где, неизвестно, жив… Что за чушь! Жив, конечно! И она сделает все, чтобы за ним вернулись! — Боже, хотя бы сделайте вид, что решение далось вам нелегко! — почти шипит она на коммандера. Впрочем, тот все также остается образцово-холодным, а у нее пропадает последняя надежда на то, что Кирка удастся вытащить сейчас. Разве только последовать за ним… «И на веки вечные в объятьях ледяной планеты» — сжимает губы МакКой, взвешивая все «за» и «против». Впрочем, выбор у нее, что бы ни хотела она сама, небольшой: остаться или взбунтоваться и все равно остаться на борту, только в одиночной камере на все время полета. Причем, скорее всего, в лазарете, потому что она — внезапно — начальник медицинского отсека. Так что приходится, заткнув куда подальше гордость, злобу на «логичное» начальство и тревогу за неуемного Кирка, подчиниться и исчезнуть с мостика, чтобы не попытаться и себя скомпрометировать. Но грызущее чувство никуда не уходило. Болезнь, чтоб ее. Болезнь под названием Кирк.***
Черт возьми, кто бы знал, как она была счастлива видеть Джима на корабле снова! Правда, доктор, осознав это, мысленно ставит заметку — никогда не говорить ему об этом: лопнет от осознания собственной важности. Однако долго радоваться появлению Кирка ей не удается: без пяти минут материализовавшийся из ниоткуда парень снова нарывается. И опять коммандер. Нет, ей понятно в каком-то смысле стремление самоубиться, но не таким же экзотическим способом в конце концов! Когда Джим выкрикивает последнее оскорбление, Лионель вообще застывает на месте: она не понимала поведения коммандера Спока на слушании по делу Кирка тогда в Академии, когда он перешел на личности родителей Джима, она не одобряла этого, и что? Сейчас Кирк делает совершенно то же самое. «Да где же его так хорошенько контузило?!» — мелькает в голове мысль, после чего появляется вполне разумное желание сгрести его в охапку и утащить в медотсек на проверку. Вдруг остатки того, что находилось в голове Кирка и гордо именовалось мозгом, потерялись в процессе переноса? Этот непонятный новичок, прибывший с ним, Скотт, конечно, гений (еще бы! Попасть на борт движущегося корабля из стационарной станции), но может он все же что-то не учел? Неудивительно, что после такого — довольно резкого на вкус МакКой высказывания — коммандер вознамерился задать Джиму хорошую трепку. Заслужил. От и до. Она бы и сама приложила его пару раз, если честно. Так что позиция стоять и не вмешиваться была… Логичной. Лионель усмехается, ловя себя за этими рассуждениями: долгое нахождение в одной команде с вулканцем накладывает свои отпечатки. Но все ее спокойствие слетает и уверенность в правильности действий коммандера слетает в тот момент, когда Кирка начинают душить. Причем, душить — в прямом смысле слова. Об этом сама Лионель задумывалась во время учебы не раз, но чтобы по-настоящему?! И снова невозможность что-то изменить бьет по самолюбию. Но что она может противопоставить вулканцу? А разозленному до предела вулканцу? Она готова закрыть глаза, чтобы только не видеть того, как Джима сейчас размажут тонким слоем по палубе, однако все заканчивается гораздо прозаичнее: коммандер Спок отступает. Да уж… Эмоциональная заинтересованность… Хорошо, что Кирка пытался задушить представитель самой логичной расы в Галактике, а не, скажем, сама Лионель. Ее бы эмоциональная заинтересованность не остановила.***
Обрабатывая раны Джима после схватки с Нероном, Лионель думает о том, что в космос ее все-таки занесло. И, как она и предсказывала, на передовую. Прямо в центр событий, если быть уж совсем точной. И как они только умудрились выжить во всем этом?! Джим морщится, когда она чуть сильнее стягивает бинты. Но МакКой мстительно не замечает этого: Кирку полезно иной раз пострадать. Да и это напомнит ему, что героический образ — еще не все. Есть действия и есть последствия. А медицинскому отсеку плевать, кто он: победитель зла межгалактического масштаба или так, мимо проходил. — Боунз! Ай! — все-таки возмущается парень, когда Лионель накладывает заживляющую мазь на ссадины. Она смотрит на него ничего не выражающим взглядом. Не хватало еще этому придурку понять, как она за него волновалась тут. Хватит. — Доктор, вы смотрите на меня так, как будто готовы закончить то, что начал коммандер Спок — усмехается Джим, Лионель слегка приподнимает брови, выражая удивление. Но не фразе Джима, а тому, как тонко этот парень чувствует окружающих его людей. — Да что ты? — она сама поражается безразличию, которое ей удается удержать в своем голосе, — Фантастика какая-то, а, Джим? — Кирк непонимающе хмурится, а Лионель еще раз задается вопросом: а не потерял ли этот парень часом где-то остатки своего мозга? Однако, нет. Кирк думает, думает непозволительно долго — почти целых пять минут, за которые МакКой успевает закончить наложение повязок на все возможные и невозможные места и подготовить пару гипошприцов. — Только не говори мне, — начинает парень поразительно бодрым голосом, — что ты сходила с ума от беспокойства? Я такого не переживу, слышишь, Боунз? — Она поворачивается и надеется, что в глазах у нее не читается желание убивать. Безрассудный мальчишка. Однако что-то на задворках сознания твердит, что он прав. Пф-ф, эта информация давно устарела. С ней остается только смириться, если честно. Джим смотрит на нее, а МакКой тщетно пытается абстрагироваться и оставить вместо Кирка набор медицинских показаний и противопоказаний, как она частенько делала, работая на Земле. Игра в гляделки продолжается еще некоторое время, после чего доктор МакКой позорно капитулирует. — Запомни, ты, — она, резко жестикулируя, приближается к кровати, на которой сидит ее головная боль, — я не беспокоилась! Но, Джим, имей совесть, захочешь свести счеты с жизнью — выбери другую тактику. И подальше от меня: медицинская этика не позволит дать тебе истечь кровью. — Заканчивая тираду, Лионель отворачивается к прикроватному столику, бездумно перекладывая там инструмент, только чтобы перестали подрагивать пальцы. В таком состоянии не стоит ничего вводить. Минута, и она будет в порядке. Теплая ладонь ложится на плечо, доктор поворачивается, сбрасывая руку самого молодого капитана в истории Звездного флота, не забыв прихватить гипошприц с успокоительным: Джиму не помешает сейчас хорошенько выспаться, а повести корабль сможет и кто-нибудь другой. Сулу, например. Глаза Джеймса смотрят на нее тепло и чуточку насмешливо. — Я понял, понял, доктор. Виноват, исправлюсь! — Последние слова он произносит бодро и с улыбкой, но почти сразу морщится — пытаться отсалютовать ей, забыв о том, что правый бок — одна сплошная гематома — не самый мудрый ход. Лионель видит это и хмурится. Кирк улыбается еще шире и, аккуратно перемещаясь, укладывается на кровать. МакКой подходит и прикладывает гипошприц к его шее, одновременно жалея, что себе она такую инъекцию позволить не может: дел по горло и дальше будет только хуже. А ведь ей бы тоже не помешало разобраться во всем том сумбуре, который творится у нее в душе. Мгновение, и лекарство оказывается в крови Джима, а вышеозначенный морщится и более здоровой левой рукой трет то место, куда пришелся укол. — Я и не знал, что ты — такая мстительная, Боунз, — бормочет он, с притворной укоризной глядя на доктора. Та откладывает пустую тару и пожимает плечами. Сам виноват. Она уже собирается идти дальше — травмы есть почти у всех, той или иной степени тяжести, но есть, так что работа медотсека только начинается. Однако, уже когда она почти отходит от Кирка, та же теплая ладонь удерживает ее. — Не поверишь, Лио, но я тоже очень волновался. И я бы вернулся, честно! Я просто не смог жить дальше без твоих нотаций. — после чего мальчишка, улыбаясь, окончательно засыпает, а доктор МакКой, обернувшись, изучает его безмятежное лицо, понимая, что, во-первых, Флот, судя по всему, действительно был выходом из… Всего. А во-вторых, что-то где-то пошло не так, раз ей так приятно от незамысловатых слов Джима Кирка. Нет, это определенно болезнь. И, что самое обидное — лекарства от нее не существует и вряд ли его вообще когда-нибудь придумают.