Never be like you

Комнату залили лучи утреннего солнца, врываясь сквозь окна, не встречая препятствий в виде штор, которые просто от лени и по забывчивости хозяин комнаты не завесил. Да и пришёл-то он под утро, так что смысла в этом не было. Сам хозяин комнаты нахмурился от ярких лучей света, бьющих в глаза, закрывшись рукой. Но уснуть снова он уже не смог. Он сел в кровати и проверил телефон. Снова куча пропущенных. Ну и хрен с ними. Потянувшись, он медленно сполз с кровати, направившись в туалет, дабы утолить физиологическую потребность тела. Залипая в потолок, он пытался вспомнить события прошедшей ночи. Похоже, снова пил много, потому что смутно помнил, где, с кем и зачем он вчера был. Помнит, как заходил в какой-то клуб. Матиас был с ним, это точно. Но тот что пьяный, что трезвый – всегда одинаковый, только буянить больше начинает. Наверно, именно из-за этой схожести он никогда не отказывался от его компании – кто ещё тебя поймёт так хорошо, как не твой «двойник»? Вроде как подцепил какую-то девушку. Вместе напились. Он определённо снимал комнату в этом клубе. Снова партнёр на одну ночь. Чёрт, ну вот снова… А вроде решил завязать с такой жизнью. Вбуханные деньги будет считать младший брат, который пашет на износ. Но у того всё куда проще, да и пара есть… Даже как-то стрёмно. Но, сердцу не прикажешь. В ванной он включил кран над раковиной, набрал воды и резко плеснул себе в лицо, а затем посмотрел в зеркало напротив, встречаясь с алыми глазами. Он всегда боготворил себя и свою привлекательность, но сейчас для него это было наказанием. Сколько он метается из крайности в крайность? И для чего? Хочется жить на всю, но это не похоже на его мечту. Явно есть что-то ещё, что он никак не может найти, но очень хочет это найти. Что-то, чего у него нет, и что он так сильно желает. Что-то, что заставит его наконец угомониться. Что-то, что заставит его ощутить себя зависимым, беспомощным, отчаянным… но счастливым. И сейчас он чувствовал себя капризным ребёнком с этими мыслями. Почистив зубы, приняв душ и приготовив себе завтрак, он сидел и листал утренние новости в телефоне, медленно поедая свой завтрак. Ничего интересного не было, и от скуки выть хотелось. Ну и чем ему сегодня заняться? Ответ пришёл сам собой буквально через несколько секунд. Телефон зазвонил, и он глянул на дисплей. Антонио! - Хэй, дружище-братище, здорова! – радостно ответил на звонок, глянув в окно, оценивая погоду и думая, куда позовут его сегодня. - Хола, амиго! Как ты там, живой? Матиас рассказывал, что ты вообще никакущий был вчера. - Пускай меньше пиздит. Сам еле вылез из клуба, и то не без моей помощи. – гордо произнёс ариец в ответ на радостный и чуть насмешливый голос друга, закидывая сосиску в рот. - Ахахах! Это сам уже передашь ему. – испанец явно был в хорошем настроении и не стал медлить с предложением – Короче, сегодня мы в клуб-бар идём. Ты же с нами? - Пффф, ещё спрашиваешь? – чуть не рассмеявшись, он доел завтрак и встал из-за стола, убирая посуду в раковину. – Где и во сколько? * * * Спускающиеся сумерки окрашивали город в сине-розовые тона, разбрасывая на домах золото горящих люстр и ламп в окнах. Мимо окон такси скользили неоновые вывески и яркие фонари мерцающего города. Могло пройти сколько угодно лет, дела могли идти ужасно дерьмово, но Гилберт продолжал любить жизнь и находить выход из любой жопы. Но он ужасно ненавидел одиночество. Поэтому боролся с ним всеми силами. Хотя, глушить своё одиночество случайными одиночными связями – так себе способ. Но пока он работал – Гилберт пользовался случаем. И, похоже, сегодня он снова будет его использовать. Это глупо и неправильно, но победителей не судят. Он и сам хочет избавиться от всей этой рутины и наконец зажить по-нормальному. Даже его друзья, которые хоть и зовут его во всякие заведения – сами заняты… Ну, почти. Франциск безумно влюблён в своего соседа, милого незаметного студента, которого он очень долгое время обхаживал и о котором заботился, и наконец добился ответа на свои чувства, а Антонио сохнет по хамоватому итальянцу, который выглядит всё ещё как подросток. В общем, обоих Гилберт ласково кличет педофилами. Они уже и не обижаются. В назначенное время немец стоял возле неоновой вывески в клуб. «Аметист» - само по себе название ровным счётом не намекало ни на что, но Гилберту казалось, что в этом скрытый подтекст. Или у него просто едет крыша. - Ola, Гил! – донёсся весёлый голос за спиной, тот же, что был днём в трубке. - Bonjour, Гилберт! – второй голос был более мягким и был просто создан для того, чтобы флиртовать и признаваться в любви на прекрасном языке. - Эй, вы опоздали! – обернувшись, пруссак улыбнулся и махнул друзьям, двинувшись навстречу к ним. - Прости, mon cher, не рассчитали. Но разве мы куда-то торопимся? – подмигнув и поддев Гилберта локтём, Франциск приобнял его за плечи. Следом то же самое сделал Антонио. - Окей, ты готов, Гил? – радостно ответил брюнет и шагнул мимо пруссака к входу в клуб. - Вы так и не сказали, что за клуб-то такой? – выгнув бровь, он даже не сдвинулся, пока француз его чуть-чуть не подтолкнул вперёд. - Это прекрасное место! Сейчас увидишь. – соблазнительно ответил он, после чего дверь перед Гилбертом открылась, словно она вела в волшебный мир, открывая лестницу вниз. Он начал спускаться неторопливо. Это был обычный темно-серый коридор со спуском, сорванными бумажными плакатами, обшарпанными и побитыми стенами в самом низу над лестницей, и ничего необычного в этом не было – таких подвальных клубов полно. Но ему казалось, словно стены становятся уже и давят, заставляя чаще дышать от нехватки воздуха. Снизу доносилась музыка, но Гилберт не мог разобрать ни ритма, ни мелодии. Время вокруг словно замедлилось, и казалось, что он спускается очень медленно, словно в фильме. Друзья так же медленно шли, и испанец медленно обернулся, как-то загадочно улыбнувшись, а француз положил свою ладонь на плечо немца. В голове появлялся какой-то необычный туман и странное предчувствие чего-то необычного. Они спустились до стальной двери и, взяв за ручку, Гилберт потянул на себя, открывая. В этот же момент с порывом горячего воздуха в него ворвались запахи, звуки, образы, эмоции. Люди вокруг были в экстазе, наслаждаясь музыкой и зрелищем, двигая телами и танцуя. У Гилберта перехватило дыхание: настолько заведённой толпы он еще не видел. Он сделал смелый шаг вперед и окунулся в эту атмосферу хаоса и разврата. Глядя на людей и даже повеселев, он наконец обратил внимание, что по центру в нескольких местах стоят сценки с шестами, а вокруг них крутятся обмазанные маслом накачанные парни. - Это гей-клуб? - повернулся к друзьям пруссак и, естественно, сделал недовольный вид. - Ага! Здорово, правда? - Антонио, как и всегда, будто не понимал, что Гилберт недоволен. Или же, наоборот слишком хорошо знал - ведь на самом деле пруссак далеко не против. - Ну, как тебе сказать... - все же Гилберт тяжко вздохнул и смирился со своей участью. Нет, конечно, он мог бы уйти. Но надо ли это ему?.. - Расслабься, Mon cher! И развлекайся~ - сладко пропел Франциск и исчез в толпе по направлению к бару. Антонио тут же втиснулся в толпу следом, заманивая за собой Гилберта. Но он не пошел за ними. А пошел дальше вперед, рассматривая эластичные гибкие тела, скользящие по пилонам, пытаясь вглядеться в лица людей вокруг. Одни парни... Гилберт хоть и был бисексуалом, как и Франциск, но спать предпочитал с женщинами. Мало ли, вдруг еще снизу окажется... Впрочем, сейчас это даже лучше - не будет соблазна ехать с кем-то домой на одну ночь. Музыка заглушала любые мысли, и было даже спокойно. Это странное чувство разливалось по телу, и ему даже нравилось. Оно его зажигало, гипнотизировало... Манило туда, откуда ярко светил во все стороны фиолетовый яркий свет. И, конечно, он не мог не поддаться манящему свету. Гилберт смело зашагал вперед. Становилось жарче, люди вокруг были словно завороженные, и по ним было видно, насколько сильно в них желание - казалось, они были готовы отыметь первого, кто попался бы под стоячий член. А стоял у всех, и, протискиваясь сквозь толпу, Гилберт ощущал это на собственной шкуре. Еле как прорвавшись к сцене через дикую толпу, он поднял взгляд и замер. Гибкое тело извивалось и скользило по пилону, обхватывая ногами и руками. Невероятно тонкие пальцы ловко хватались за серебристую поверхность шеста, сам он словно и был музыкой, звучащей вокруг. Музыкой, под которую он танцевал. Извивался. Возбуждал. Гилберт забыл дышать, в оба откровенно рассматривая великолепного брюнета. Его бледность была просто ненормальной: алебастровая кожа отсвечивала свет софитов, перекрашивалась в бледно-сиреневый, и в этом сиянии были видны маленькие капельки пота. Его волосы развивались в танце, а торчащая прядь слегка дергалась от давления воздуха, и казалось, что даже она менее гибкая, чем его позвоночник. Внутри все словно перевернулось, и Гилберт ощущал это - тягучее наслаждение, скручивающее живот, но так приятно разливающееся по всему телу. Вновь взбираясь вверх по шесту, он медленно и плавно скользил вниз, перебирая ноги, цепляясь ими и отпуская руки, выгибаясь, словно гибкий ствол, уже приземлившись на пол и обхватив шест руками за головой, соскользил по нему спиной, раздвигая ноги шире, глядя на толпу жарким, возбуждающим взглядом, предлагая себя. Выпрямившись и поднявшись вверх по шесту, закинув ногу на него, стриптизёр проскользил по пилону. Вновь подтянувшись выше, стал крутиться, медленно спускаясь, меняя положение тела в горизонтальное, а затем опускаясь вниз головой, одной рукой плавно скользнув вниз, спускаясь все ниже и ниже, в итоге оказался на поверхности сцены, лежа на спине, а его голова лежала прямо перед Гилбертом. Когда брюнет открыл глаза - у пруссака сперло дыхание, и ему показалось, что он тонет в них. Они правда такие фиолетовые, или это из-за света вокруг? Бледная рука с невероятно тонкими пальцами медленно потянулась к его щеке и прохладой коснулась кожи, а глаза блестели каким-то загадочным, но манящим и прекрасным светом. И Байльшмидту было не под силу оторваться. Он даже не заметил, как свет начал постепенно гаснуть, забирая весь фиолетовый мягкий оттенок вокруг и с его кожи, но не с глаз, и в конце остались лишь столь же яркие и еще более фиолетовые, цвета распустившейся сирени, глаза. А затем исчезли и они. В следующий момент сознание снова вернулось к Гилберту, и он стал в спешке осматриваться. Парни вокруг глядели с каким-то противоречием: некая зависть, а у кого-то радость и экстаз. Но ему было наплевать на выражение их лиц - где-то эти фиалковые глаза, и он, черт возьми, должен их найти! Он стал пробираться сквозь толпу, чтобы обойти сцену, но не нашел абсолютно никаких признаков присутствия брюнета там. Пролетев весь зал и комнаты для специальных услуг, он вылетел через дверь черного выхода и оказался в темном переулке. - Блять! - громко выругался немец на русском и пнул рядом стоящий огромный мусорный бак. Его переполняло чувство разочарования. Ему казалось, что он только что упустил нечто важное и значительное. Гилберт не стал возвращаться в клуб, кинув сообщение Франциску, что пошел домой. Но ему, естественно, ответят позже, когда ребята и сами насладятся всеми прелестями ночного специализированного заведения. Вернувшись домой, Гилберт упал на кровать. Впервые ему совсем ничего не хотелось. Это чувство обиды и потери было сильнее, чем что либо. * * * По бледной коже скользили капли пота, отсвечивая свет софитов. Изгибы тела были изящными, безупречными, и хотелось наслаждаться этим снова и снова. Гилберту казалось, что в жизни он не встречал ничего более привлекательного. Дыхание перехватывало, а глаза фиалкового цвета манили и завораживали. Он жаждал это тело. Он жаждал эти губы и глаза. Он жаждал его всего. Музыка затихала, свет гас, и перед немцем остались лишь сверкающие фиолетовые глаза... В следующую секунду Гилберт резко сел в кровати. Чертов брюнет снится ему уже которую ночь! И каждый раз эти сны до одурения восхитительны. Немец и сам не мог представить, что его мозг способен воссоздавать такие картины, но оставаясь честным с собой, признавал - он поглощён манией найти этого парня. Тяжелый подъем с кровати предвещал такой же тяжелый день. Но у него было лишь одно желание, ради которого он был готов снова шастать днём по улицам, и вечером прийти в злосчастный клуб, в котором даже уже выучил имя баррист - найти загадочного танцора. Солнце уже заходило за горизонт, и час-пик нес поток людей по узкому тротуару, заставляя их толкаться и задевать друг друга. Гилберт шел с потоком и всматривался в лица встречных прохожих. Ранее он не замечал за собой этого, но в последнее время только и ловил себя на мысли, что постоянно высматривает кого-то в толпе, всматривается в лица. И не просто кого-то, а бледный очерченный овал лица с яркими фиолетовыми глазами и темными волосами, от которых вверх торчит непослушная прядка. Кто-то мягко толкнул его в плечо, и он хмуро посмотрел на толкнувшего его человека. Низенькая блондинка с каре, больше похожая на парня, что, кстати говоря, шел рядом с ней и казался Гилберту слегка знакомым, тихо извинилась и чуть поклонилась. У Байльшмидта тут же отлегло, и он улыбнулся девушке, словно бы негласно прощая её. Девушка с парнем растворились в толпе, и Гилберт снова обратил свой взгляд вперед. И застыл. Где-то там растворялся тонкий брюнет, и хоть ариец был не уверен - он рванул за фантомом. Протискиваясь между людьми и скользя сквозь толпу, он нагнал человека, но заметил, что тот чуть крупнее и одет в одежду в азиатском стиле. Человек повернул лицо, словно почувствовав, что за ним кто-то шел, и Гилберт окончательно убедился, что это не тот, кого он искал. - Извините... - тихо выдавил он и прошел мимо. Человек лишь пожал плечами и посмотрел вслед отчаявшемуся альбиносу, который все что-то искал, но никак не мог найти... * * * Каждый день, снова и снова, он идёт в одно и то же место, в одно и то же время. И ищет одного и того же человека. Дни тянутся, льются, переплетаются и повторяются вновь и вновь. Здесь Гилберт уже знал каждого бармена и каждого постоянного посетителя не только в лицо, но и по имени и даже чем они увлекаются, кем работают, чего достигли. Он уже стал своим. Но о том, кого он искал, Байльшмидт узнал совсем мало: Брюнет оказался достаточно скрытным, о его личной жизни и прочем не знает никто. Знают лишь, что он австриец и любит музыку. Еще, что чертовски привлекателен, горяч, изящен, гибок, сексуален. И зовут его Родерих Эдельштайн. Когда Гилберт беззвучно, или же вслух, произносил его имя, оно оставляло приятный привкус лучшего вина и шоколада на языке. И от этого внизу живота появлялось приятное тягучее чувство, словно само его имя было удовольствием и возбуждением. Каждую ночь Гилберт знакомился с кем-то новым, узнавал что-то новое. И не замечал, как летит время, совсем забыв о своих прежних привычках и увлечениях. Это место его тянет, но не потому, что тут хорошо с новыми знакомыми. А потому, что это единственное место, где он сможет вновь встретить австрийца. Но каждый день, возвращаясь домой, он возвращается к бытовым делам. Он начал работать, помогать брату. Кажется, словно он взрослеет на глазах. Но его мысли крутятся вокруг одного и того же, делая его беззащитным, словно ребёнок. И он не знает, как ему избавиться от этого... * * * - Гилберт, я тебя не узнаю. Словно раньше был задирой-подростком, а теперь стал совсем взрослым мужчиной! - Задирой-подростком? Вот как обычно ты видишь меня, Антонио? - Ну-ну, Mon cher, он не это имел ввиду. Мы хотели лишь сказать, что рады, что у тебя все налаживается. Друзья смотрят на Гилберта с теплом и улыбками, а затем поднимают свои рюмки. - За то, чтобы ты нашел в своей жизни все, что ищешь, Гилберт! - произнес тост француз, подмигнув тому. - Si! Будь счастлив, amigo! - подхватил испанец, и Гилберт просто не смог не рассмеяться. - Спасибо, друзья. У меня Великого все должно быть просто охуенно! - с этими словами он звонко чокнулся с рюмками друзей, и они втроем выпили залпом жгучий алкогольный напиток, слегка поморщив лица после этого. Вечер тянулся, казалось, вечность. Сегодня особенный день – день рождения Великого Гилберта Байльшмидта. Новые и старые знакомые окружили его, смеясь и обваливая нескончаемым потоком поздравлений. И Гилберту нравится это внимание. Но для счастья ему ещё кое-чего не хватало, и Антонио с Францией замечают время от времени то ли грусть, то ли печаль на лице немца. Люди уходят и приходят, расходятся и сходятся вокруг вновь, одаривая его своим вниманием. Ночь уже давно наступила, но время идёт невероятно медленно. Люди вокруг начали расползаться по углам клуба, некоторые желают уединиться, некоторые просто хотят в более спокойный уголок, а кто-то просто жаждет напиться и поглазеть на стриптизёров. И, когда Антонио с Франциском вышли, обещая скоро вернуться – Гилберт понял, что наконец может побыть самим собой и опустил голову, тяжело и грустно вздохнув. - Чего нос повесил, Гил? – окликнул того бармен, который сейчас протирал блестящий, словно хрустальный, бокал. Тим хоть и казался грубым и строгим, но в общении был приятным и легким, если речь не заходила о деньгах, и с Гилберту это симпатизировало. - М? – Байльшмидт поднял взгляд от кружки с пивом. – Не знаю. Кажется, что чего-то не хватает. - Ты получил сегодня столько подарков. Неужели не было того, который понравился больше остальных? – голландец не отрывал взгляда от бокала, делая вид, что он интересуется чисто из любопытства, но Гилберт понимает, что тот действительно волнуется за исполнение его мечты. - Ты же знаешь, чего я больше всего желаю… - с грустной улыбкой ответил он, прикрыв глаза и покачав головой. - Эх ты… Я имел ввиду что-то материальное. – покачал головой Де Вард, а затем повернулся спиной и поставил бокал рядом с такими же хрустальными, и на момент в них блеснул фиолетовый огонёк. Гилберт подпёр рукой голову, наклоняя по кругу кружку с пивом и глядя внутрь. - Ну, мне в принципе ничего такого и не нужно… - пожал он плечами, и теперь откровенно обеспокоенно Тим посмотрел на Гилберта, чувствуя всё необходимость поддержать парня. Впрочем, он это умеет: о его способностях давать дельные советы и поддерживать морально слагают легенды, особенно после того японца Хонды, с которым работает брат Гила. - Не отчаивайся ты совсем. Сегодня ведь твой день! Весе… - его взгляд поднялся чуть выше, за плечо беловолосого, и он словно остолбенел. Байльшмидт, заметив эту запинку, поднял глаза на баристу и вскинул бровь, удивившись его странному поведению – тот сразу отвернулся за новым бокалом, но перед этим пруссак явно заметил, как улыбка тронула губы голландца. Гилберт, ошеломленный таким, - ведь редко кто видел, как холодный и непроницаемый Тим-Лицо-Кирпич-Де-Вард улыбался, - не сдержав интереса, хотел было повернуться, но на его плечо легла мягкая рука, и альбинос замер, даже задержав дыхание. - Я услышал, что у одного из посетителей сегодня особенный праздник. И хотел бы тоже поздравить. – бархатистый голос звучал буквально над ухом, и от человека, наклонившегося так близко к немцу за спиной, чтобы звуки музыки не перекрывали его голоса, веяло чем-то сладким и в то же время кофейным. У Гилберта прошлись мурашки по спине, и он повернул голову, встретившись с фиолетовыми, манящими глазами. – С Днём Рождения, Гилберт. У арийца сперло дыхание, и он, кажется, забыл все слова, потому что не может выдавить ни единого. Он просто молча пронаблюдал за брюнетом, который сел рядом и показал палец Де Варду, после чего второй кивнул и тут же стал готовить напиток. А у Гилберта всё ещё временная амнезия на слова. Именно этого подарка он ждал. И сейчас внутри словно всё перевернулось, а мир вокруг перестал существовать. Снова. Он следит за каждым движением изящных рук и мимикой лица парня. Когда бармен подаёт ему бокал, тот элегантно берёт его и протягивает чуть вперёд к Гилберту. - За знакомство в такой особенный день? – «подарок» чарующе улыбнулся, глядя прямо в глаза имениннику. - Да. – тут же взял себя в руки Гилберт и кивнул, поднимая свою кружку – Рад знакомству. Похоже, брюнет уже знал, что пруссаку известно его имя, потому он, прикрыв глаза и кивнув, чокнулся с его бокалом, а затем прильнул губами к хрусталю и выпил алый напиток. Гилберт тоже пьет из бокала, но искоса смотрит – нет, следит, – за австрийцем, с удовольствием отмечая его эстетическое изящество и красоту. Когда они оторвались от напитков, приятный компаньон снова обратился к имениннику. - Я много о тебе слышал… – он загадочно улыбнулся, и хоть немец от этой улыбки почувствовал, как мурашки прошлись по спине, всё же усмехнулся. - А я вот о тебе не так много, как хотел бы. Ксесес… – он рассмеялся, но тут же осёкся, встретив чуть прищуренный взгляд фиолетовых глаз. – Кхм… Но я удивлен, что именно сегодня ты здесь. Брюнет повернулся к барной стойке и стал рассматривать сквозь хрусталь бокала напиток, держа руку с бокалом на весу прямо перед собой. - Можно сказать, меня пригласили на этот «праздник». – он оторвал взгляд от жидкости внутри и посмотрел перед собой. – Я думаю, это не важно. В конце-концов, я тут. Снова посмотрев на Гилберта, Родерих пожал плечами и допил напиток. - Нет, просто… Я столько тебя здесь жда… То есть… - растерявшись, Байльшмидт забегал глазами по сторонам, но австрийца это только позабавило, и он тихо рассмеялся. - Я в курсе. Я здесь чаще, чем ты думаешь. – подмигнув, он снова указал бармену, и тот стал готовить второй напиток. У Гилберта это вызвало целую бурю различных чувств. - Да? И насколько же? – с интересом подался он вперёд. Эдельштайн так же наклонился к беловолосому и на секунду застыл, вызывая интригу. - Каждый день. – он слабо щёлкнул Байльшмидта по носу и снова выпрямился, взяв новый бокал и подняв. – Пускай твои желания исполняются. Гилберт смутился, но протянул уже почти опустевшую кружку, чокнувшись. В голове пруссака крутился вихрь мыслей, но он не знал, с какого вопроса ему начать. Выпив алкогольные напитки, альбинос искоса с ухмылкой посмотрел на австрийца. - Ты даже не представляешь, какие у меня желания… Но в ответ Родерих одарил его лукавой улыбкой и соблазнительным взглядом. - О, поверь, представляю… *** Как только за ними закрылась дверь в квартиру Гилберта, они словно потеряли голову, набросившись друг на друга. Снося все на своем пути, сшибая стены и косяки, они полностью сжигали друг друга в пламени своего ненасытного желания. Жаркие прикосновения по коже, горячий и страстный поцелуй, который все переворачивал внутри и их горящие желанием глаза были теми самыми реагентами, которые запускали необратимую реакцию. Добравшись до постели Гилберта, они упали на неё, тут же начиная срывать друг с друга одежды, но даже в их движениях и страсти было что-то мягкое и нежное. Гилберт не настойчив, расстегивая рубашку австрийца, спускаясь по аристократически бледной коже поцелуями, кое-где прикусывая и зализывая языком. Родерих же сжимает плечи и гладит спину, сминая и собирая кофту пруссака и в конечном итоге стягивая её. Байльшмидт закончил с пуговицами рубашки на брюнете и выпрямился, помогая стянуть с себя кофту, в которой ему уже стало жарко. Разглядывая тело арийца, Родерих шумно и судорожно выдохнул, коснувшись его груди пальцами, спускаясь вниз по телу. Даже в ночной тьме им видно все до мельчайших подробностей, особенно блеск бледной кожи их тел, отсвечивающих синей тенью. Мысли в голове перемешиваются, но ни одному из них они сейчас и не нужны. Все словно потеряло значение, и ничего не осталось, кроме них двоих. Гилберт снова прильнул к груди австрийца, чуть прикусив его сосок, тут же начал его лизать, в то же время пальцами лаская второй. Отвечая тяжелым дыханием и мелкой дрожью, Родерих чуть сжимал меж пальцев светлые волосы молочного цвета. Еще немного поиграв языком с чувствительными сосками, пруссак спустился ниже, оставляя влажную дорожку от пупка и вниз, туда, где начинался пояс штанов, ремень на котором в следующую секунду был расстегнут, а за ним и пуговица с ширинкой. Оба не собирались никуда торопиться, но желание так их распаляло, что казалось невозможным держаться дольше. Байльшмидт потянул с Родериха штаны с бельём и облизнулся. Только он потянул руку к своим губам, как Родерих перехватил его за кисть и притянул руку к себе, лизнув указательный и средний пальцы языком, тут же вобрав их в рот. Такая картина заставила Гилберта почувствовать толчок в штанах, едва сдерживаясь и стараясь не застонать от болезненного ощущения упирающегося в белье плоти. И он явно не собирался уступать своему соблазнительному партнеру. Понаблюдав за тем, как австриец лижет и посасывает его пальцы, вбирая глубже и вновь вытаскивая полностью, проводя по ним и между ними языком, он коснулся возбужденного члена аристократа пальцами, проведя полностью по стволу вниз, мягко скользнув по яичкам. Наклонившись, лизнул головку и спустился языком по всей длине, чувствуя солоноватый привкус смазки, облизнулся и обхватил губами ствол, медленно и дрязняще опускаясь, так же медленно поднимаясь. Австриец выдавил несколько стонов, заставляя себя сдерживаться, но ощущения были столь острыми и приятными, что было сложно себя контролировать. Отпустив руку пруссака, он вцепился в постель, сминая руками простыни, выгибаясь от ощущения горячего рта и острого кончика языка, которым Гилберт играл с головкой, чуть надавливая на уретру. Влажными пальцами он скользнул между мягких ягодиц австрийца, тут же проникая одним в его тело, заставив того стонать. Двигаясь пальцем внутри и не прекращая двигать головой, заглатывая его член все глубже, он поглядывал на брюнета, буквально мечущегося по постели от удовольствия и шире раздвигающего ноги перед ним. Пруссаку было приятно видеть реакцию парня на ласки, но еще больше возбуждал его развратный и соблазнительный вид, и у Гилберта кончалось терпение. Уже второй палец с легкостью проник внутрь, лаская внутри узкие стенки и растягивая мышцы, и Гилберт оторвался от члена, хищно облизнувшись и встретившись с яркими фиолетовыми глазами в темноте. Да, именно этот взгляд он видел тогда. И именно этот взгляд сейчас, как и тогда, принадлежит ему. Ариец поднялся к брюнету, нависнув над ним, одной рукой надавливая на его бедро, другой все ещё двигаясь внутри, скользнув глубже и надавив на мягкое место, от чего австриец широко распахнул глаза и резко выгнулся, протянув сладкий хриплый стон, вцепившись пальцами в плечи пруссака. - Какой ты соблазнительный... Больше не могу держаться... - хрипло и тихо произнес Гилберт, но был прерван горячим поцелуем, который тут же был временно разорван. - Тогда не медли... - тихо произнес австриец, с туманом в сияющих глазах глянув прямо в рубиновые глаза пруссака. Его удивил такой резкий ответ, но еще больше распалил и дал зеленый сигнал к началу действий. Хищно улыбнувшись, он наклонился ближе, вышел из тела брюнета и приставил ко входу головку. - Если что-то будет не так - скажи... Хотя вряд ли я остановлюсь. - усмехнувшись, произнес он, получив в ответ сексуальную улыбку от Эдельштайна, после чего резко вошел в его тело, от чего тот вновь выгнулся, и Гилберт поймал этот момент, чтобы обнять его за талию. - Черт, какой же ты горячий и узкий... - прохрипел он на ухо своему партнеру, но тот лишь простонал и крепко обнял того за шею. - Все хорошо... Можешь двигаться... - шепотом ответил он, прильнув к шее пруссака поцелуем. И тот не стал с ним спорить, но все же сначала старался двигаться плавно, оглаживая тело австрийца, извивающегося под ним и словно просящего ласки и продолжения, чувствуя поцелуи и укусы на шее и плечах. Их сердцебиение было словно единым, и тяжелое дыхание переплеталось с остальными звуками этого оркестра, от чего окончательно сносило голову им обоим и заставляло двигаться увереннее и быстрее, рыча и срываясь на тихие сдавленные стоны. Толчки становились глубже, удовольствия становилось больше. Родерих откровенно и громко стонал, уже не сдерживая себя, двигаясь навстречу движениям Гилберта, выгибаясь к его рукам, и пруссак смог снова оценить великолепную пластику тела своего партнера. Впервые в жизни Гилберт хотел, чтобы это был секс не на одну ночь, чтобы эта ночь не кончалась вовсе. Ему было слишком хорошо с австрийцем, и он не хотел его отпускать и снова терять. Только не теперь, когда тот, такой сексуальный и развратный, полностью принадлежит ему. Он выпрямился, притянув к себе за бедра брюнета, убрав волосы назад рукой. Родерих послушно придвинулся, позволяя делать с ним все, что угодно пруссаку, кусая губы, явно испытывая удовольствие и желание. Они двигались в ритме друг друга, чувствовали такое слияние, словно они были единым целым. Еще никогда Гилберту не было так хорошо с кем-то... Он делал резкие толчки, задевая простату, заставляя Родериха выгибаться, извиваться и протяжно стонать от удовольствия, цепляясь за его руки, произнося его имя снова и снова. Невыносимое, жалящее удовольствие. И в тот момент, когда Гилберт забывает дышать, лишь бы сдержать оргазм, Родерих касается его щеки и хрипло, тихо произносит: - Не сдерживайся… В следующий момент он делает два резких толчка в великолепное тело и замирает, прижимая его к себе, откинув голову и закрыв глаза, слушая протяжный стон партнёра и кончая в него, сам же простонав. Австриец крепко сжимает его руки и выгибается в спине, кончая на свой живот, ощущая, как внутри растекается приятная горячая жидкость. Тяжелое дыхание двоих едва ли можно назвать человеческим, а сердца бьются так громко и быстро, что ночная тишина теперь кажется огромным залом с концертом ударных инструментов. Родерих размяк, закрывая глаза и полностью погружаясь в тепло постели, и Гилберт улыбнулся, погладив того по щеке, ложась рядом. Стерев салфетками с тела австрийца семя, пруссак укрыл их обоих одеялом, прижимая к себе Эдельштайна, боясь выпустить, словно он вот-вот исчезнет. Но Родерих не исчезает, а лишь поворачивает голову и нежно целует в губы, обнимая в ответ, а затем кладя голову на плечо. Ночью они вместе, и ничто на свете их не разлучит… *** В комнату ворвался луч утреннего солнца сквозь маленькую щель в шторах. Гилберт улыбнулся, почему-то почувствовав себя невероятно счастливым. Он помнил, что произошло ночью. И он навсегда это запомнит. Но… Повернувшись в желании обнять брюнета, он обнаружил, что в постели кроме него никого нет. Резко сев, так, что даже голова закружилась, он всё равно вылез из кровати и хотел было кинуться искать Родериха, но услышал, как хлопнула входная дверь. Подорвавшись к окну, он посмотрел в него, увидев, как брюнет, такой же прекрасный и аккуратный, как и вчера при их встрече, осматривается по сторонам и, не встретив препятствий, переходит через улицу. Гилберту стало так обидно, и его одолело такое безумное разочарование, что казалось, что сердце сейчас разорвётся. Опустив голову и приготовившись ударить кулаком по подоконнику, но увидел кусочек бумаги и застыл. На нём был номер телефона и подпись: «Ты знаешь, как меня найти.» Гилберт тут же успокоился и улыбнулся, снова посмотрев вслед уходящему вдаль австрийцу. Он ещё никогда не чувствовал себя таким зависимым, беспомощным, отчаянным… но счастливым. Развернувшись, он ушёл в душ, чтобы приготовиться к новому дню.