***
Впервые Даня чувствует это, когда отсаживается от Эли обратно к Ивану. Будто бы из оконной щели обдало порывом январского ветра, мазнуло холодом по щеке и шее. Он не обращает внимания, дергает плечом и закрывает лицо руками, пытаясь осознать слишком быстро сменяющие друг друга события. А Ванька лишь игриво улыбается. Когда уже в коридоре вновь почудилось ощущение легкого дуновения - парень настораживается. На улице ласково играет осенними переливами солнечный сентябрь, никакого холода нет и в помине. Сердце в груди невольно екнуло и сжалось. Неужели и его угораздило? Да, ему определенно приглянулся обладавший нестандартно-прекрасной внешностью "брат", но не настолько же... Его, до мозга костей рационального, продумывавшего все шаги наперед... Не очень приятно умирать от пожирающего изнутри льда, который будет распространяться намного быстрее, потому что постоянно ощущает невзаимность чувств. Они ведь не будут взаимны. Ваня бунтарь, максималист, но не настолько. Даня неровно выдыхает, постаравшись привести эмоции в норму. Главное - чтобы в семье никто не узнал о болезни. Переживать будут, по врачам таскать. Кому это надо? Никому. Парень удрученно идет домой, где просит у мамы Полины деньги на что-то абсурдное и сразу же бежит в оптику, где приобретает пару цветных линз. Первым внешним признаком болезни будет льдисто-голубая радужка - ее никто не увидит.***
- Они полные идиоты, - недовольно буркнул Ваня, пялясь в учебник географии. - Мм, почему? - отозвался с кровати читавший книгу Данил. Даже не поднял головы, и так знал, что брат пытается взяться за учебу. - Кто додумался назвать зеленым остров, где нет зелени в принципе? - парень откинулся на стуле, проворачиваясь и выражая всем своим видом нежелание покоряться школьной программе. - Ну ты параграф до конца дочитай и поймешь... - Данил неловко оторвал взгляд от текста, линза съехала и теперь мешалась в глазу. Он потянулся ее поправить, однако силикон упорно не желал вставать на место. Ему пришлось встать и подойти к зеркалу, что, конечно, не укрылось от внимательного взгляда Ивана. - Эрик Рыжий хотел привлечь туда как можно больше переселенцев. Однако по другой версии, - Даня сделал паузу, открывая глаз пошире и вынимая линзу. Радужка у самого зрачка пошла искристыми всполохами. Парень ловко надел линзу и поморгал, - в то время в Гренландии действительно был благоприятный достаточно теплый климат. Ну, в той части, куда высадился Эрик. Данил прошел обратно к кровати, схватил книгу и получше укрылся пледом - легкий озноб донимал с самого утра. Заметив взгляд брата, он усмехнулся: - Не смотри на меня так. Просто в глаз что-то попало. Ваня перевел взгляд на потолок: - Господи, какой же ты заучка, на такое девчонки уже не ведутся, ты в курсе? - Не нужна мне девчонка. В груди легонько кольнуло - ледяные цветы начали распространяться. Даня осторожно, чтобы не вызвать подозрений у брата, зажмурился от неприятного ощущения. "Скоро внутри меня будет чертова Гренландия" - горько подумал он, отворачиваясь от милого сердцу лица и снова утыкаясь в текст.***
Кажется, Даня изучил все, что только можно было найти в интернете о его болезни. Лекарства не было, вернее, конкретно для него оно было недосягаемо. Добиться взаимной любви, даже симпатии, от Вани было нереально. Россия там, все дела, неприемлемо. Иванов уже смирился со своей скорой смертью. Каждая обидная подколка от брата отзывалась неприятным покалыванием ледяных цветов в легких и на сердце, с каждым оскорблением, ссорой искорок на радужке становилось все больше. Сначала братья дрались едва ли не насмерть из-за какой-то ерунды, а потом Даня проводил часы в ванной, пытаясь урвать хоть каплю тепла. Болезнь становилась более заметной. Из немного неуютной части жизни она превратилась в основательно раздражающую. "Не нужно было соглашаться сдавать гребаную кровь. Тогда бы и его не встретил, и не умирал бы сейчас", - с грустью думал парень, и легкие отзывались резкой болью, будто чувствовали предательство с его стороны. Лед не терпел обмана, даже ложь самому себе отзывалась болью. Лед реагировал на каждый взгляд, пойманную улыбку, больную подколку. Ваня шутил, а Данил каждый раз хотел расцарапать грудь и разморозить сердце. Или уже заморозить окончательно. Чтоб не болело, не страдало, не звало.***
Эля, скажи, зачем? Чего ты хотела добиться, подстроив этот поцелуй? Кому хотела отомстить? Ваня смотрит на него ненавидяще, а он едва на ногах стоит. Холодно, слишком холодно внутри, он едва сдерживает дрожь, а еще больно-больно чему-то там за сердцем. Наверное, душа умирает, подумаешь. Эля продолжает смеяться, уходит, но напряжение между ними остается, и впервые Данилу хочется, чтобы Иванов все узнал, хочется снять линзы и показать почти полностью льдистую радужку. Прикоснуться к нему хочется предательски холодными руками. Он же сразу понял, что перед ним не Эля, ощутил родное тепло, которое так эгоистично хотелось забрать, согреться им. А потом Ваня коснулся его шеи и поразился холоду кожи. Не может у Эли такой кожи быть, просто не может, слишком холодная она, нежная слишком. Брат уходит, хлопнув дверью, а Даня без сил опускается на пол, обнимает себя руками и невидяще поглаживает теплый след Ваниных пальцев на щеке. Лед колется, жалит иглами беззащитную плоть, и мальчишка трясется, заживо замерзая в коконе собственных чувств. "Не мое это - с мужиками обниматься" - сказать намного сложнее, чем продумать. Не смотреть при этом на Ивана еще сложнее. Пожалуйста, посмотри на меня, запомни, я тебя любил. В ванной он пытается совладать с дрожью в руках, но в итоге роняет линзу на пол. Глаза слезятся из-за контраста температур, все будто в тумане расплывается, и Данил слепо шарит по полу руками. Не дай Бог сейчас еще зайдет кто-нибудь, тогда уж точно можно будет праздновать худший день в его жизни. Замок щелкает как раз одновременно с обнаружением пропажи. Парень дергается, отворачивается от двери, опускает голову вниз, молчит пристыженно. - Данек, ты в норме? - а голос спокойный, чуть виноватый, но это напускное. - Забудем, ок? - Как скажешь, - тихо в ответ шепчет и пытается всем видом показать, что не желает брата сейчас видеть. - Я в норме, можешь не париться. - Тогда что в руках? - легкий кивок с сторону сцепленных ладоней, осторожное касание, смешок. - Вены резать не будешь? - Не буду, Вань, уйди, - нервно, дергано, резко. Не время сейчас для таких разговоров. Иван резко поднимает его лицо за подбородок, обдавая теплым дыханием, и Даня не успевает закрыть глаза. Цени момент, Иванов, может, больше в жизни не увидишь гетерохромию, пусть эта и искусственная. Ваня же видит воспаленные от постоянного ношения линз глаза, один лживо-карий, а другой ярко-голубой, в нем свет играет, как в льдинке, во всех гранях отражаясь. - Данек... - на выдохе. Шокирован, напуган, дезориентирован. Реакция в норме. - Кто она? Эля? - Нет, - отрезает Данил и все же промывает линзу, ставя на место.***
Теперь Ваня над ним не издевается, смотрит так противно - жалобно, приносит чай и по ночам накрывает еще одним одеялом. Дане все хуже, глаза уже две льдинки, дышать становится сложнее, легкие тоже скованы коркой. Проклятое сердце все еще бьется, словно издевается. Вместе с дыханием парень все чаще выдыхает пар. Это иррационально, должно ведь становиться все жарче, температура тела же падает. Но ему кажется, что у него жар градусов под сорок, причем его не собьешь лекарствами, не избавишься никак, даже во сне. В руках постоянный тремор, родители напрягаются, увидев его уходящим в школу в свитере, хотя на улице прекрасная теплая осень. Иногда помогает рука брата на плече - почему-то она тоже греет, иголки внутри отступают. Их, конечно, не проведешь дрянным актерством, но угомонить вот так, заботой - можно. - Спасибо, - тихо произносит Данил, принимая очередную чашку обжигающего чая. Ему надоело замерзать каждый день и не ощущать совершенно ничего в ответ. Да, заботится, жалеет, но не любит. Не сможет полюбить. Из-за этого Даня даже плакал. Один раз, тихо и ночью, в подушку. Горячие слезы неприятно жгли кожу, ставшую нежной, ломкой даже. Больше он так не ошибался. И вот сейчас ему показалось, что он пересек черту собственного терпения. - Я им скажу, - голос дрожит из-за судорог, но он твердый и решительный. - Что скажешь? - обеспокоенно откликается Иван. - Родителям. Про болезнь, - решительно поднимается, скидывает плед, ежится и неуверенно шагает к двери. Из-за этой болячки он теперь весь хрупкий, ломкий, уставший, но красивый. Сзади его обхватывает надежная, теплая рука, настолько нужная, что даже дрожь отпускает. - Вместе скажем.***
Мама Полина хватается за сердце. Папа Антон - за телефон, в клинику сразу звонит. Папа Алексей уходит на кухню и сгребает сразу несколько бутылок. Мама Лида подбегает и обнимает так крепко, как только может. Ему даже не больно, от поддержки приятнее, не так одиноко будет умирать. Ваня тоже сзади подходит, обнимает. Ему обещают как можно дольше удерживать лед. Препараты дорогие до ужаса, даже Антон колеблется доли секунды. Конечно, если максимальный отведенный ему срок - неделя, то трата крайне неразумная. Неожиданно в палату врывается Иван, он явно плакал, но виду не подает, мол, ерунда. - Я к тебе приду завтра, - он садится на кровать и берет ладони Дани в свои, дышит на них, отогревая. - Ты только дождись, ладно? - Конечно дождусь, - хрипит парень. Лед, медленно его убивая, дарит по пути еще и простуду. Он настолько бледный, что если бы не серый свитер - затерялся бы в белизне простыни. - Послезавтра физика, ты же сам домашку не сделаешь. Улыбка вымученная, слабая, но Ваня все равно дарит ответную, теплую, солнечную. Через пять молчаливых минут уходит, почти выбегает из помещения. Он чистит историю на телефоне, диктует Ване, какие папки с компьютера лучше удалить, шутливо завещает ему свой ноутбук и обещается целовать с каждым зимним ветром. Утром Ваня приходит к нему, получает выговор за прогул школы и молчаливую благодарность во взгляде. - Я ведь тебя так люблю, Вань... - он знает, ему недолго осталось. Сердце почти не бьется, в комнате будто ледяной ад, чертов Нифльхейм. Глаза закрываются, все еще отражая в себе солнечные блики. Ваня смотрит перед собой, реальность полностью его накрывает. Накрывает правдой, последним признанием. Спустя секунду он уже рвано, в спешке обнимает Данила, шепчет ему прямо в ухо, обжигая: - Господи, вот дурак ты... Я же тоже... Данек, не спи только, я тоже тебя люблю, правда, поверь мне, пожалуйста, не спи... Целует в лоб, аккуратно касается губами закрывшихся век, колется об покрытые инеем ресницы, но продолжает, согревает дыханием щеки, прижимается и едва не воет, вытирая слезы и пытаясь нащупать пульс. Минута наполняется суматошными вдохами, спертый воздух разбивается о дно легких и вылетает обратно, а потом слышится слабый вдох: - Ваня, ты меня задушишь... Иванов радостно всхлипывает, сильнее прижимает брата и обещает, что теперь у них точно все будет в порядке. Данил плачет ему в плечо, ощущая, как оттаивает его сердце. Оно нашло свою любовь. Стоило умереть, чтобы это случилось.