…
— Дай-чан! — счастливо кричит Сацуки, высовываясь из окна машины. — Да-ай-чан! Ей кажется, что еще немного — и лицо у нее лопнет от улыбки. На улице легко пахнет цветущей сакурой, а из машины доносится радио, которое папа любит слушать в дороге. Он делает его громче, когда диктор читает новости, и чеканенные быстрые фразы наполняют салон, как мухи. Сацуки всегда хочется закрыть уши, но папа бросает строгий взгляд и в воздухе висит строгий мамин окрик: «Веди себя прилично!». Аомине поворачивается с широченной улыбкой. В руках у него, как и всегда в последнее время, потертый баскетбольный мяч, на локтях и коленях — ссадины от падений, его кроссовки неопределенного цвета от пыли, но выглядит мальчишка настолько счастливым, что Сацуки даже забывает, что хотела сказать. — Что ты орешь? — кричит он через весь двор. Мальчишки постарше, который Сацуки раньше видела издали, смеются над его фразой, и Дай-чан гордо выпрямляется. Явно красуясь, пару раз бьет мячом об асфальт и бежит к ней, то и дело оборачиваясь на покинутую компанию. Сацуки напряженно следит за его приближением, краем сознания подмечая, что новости по радио уже закончились и вновь потекла музыка. Папа за рулем шумно усмехается, глядя на угвазданного Аомине, и бормочет что-то вроде: «Мальчишки…» — с непонятной для Сацуки гордостью. — Поедешь с нами на речку? — спрашивает Сацуки, когда Дай-чан становится рядом с ее открытым окном. — Папа взял ведро для раков! На секунду в его глазах загораются искры азарта: раки! Раки, раки, раки! Он даже дергается вперед, почти хватаясь за ручку двери, а потом вдруг опускает взгляд. С площадки доносится: «Аомине! Ты куда провалился с мячом?», и Дай-чан задумчиво ковыряет грязным кроссовком асфальт. Сацуки с неясной тревогой наблюдает, как он гладит шершавый бок мяча пальцами, явно о чем-то размышляя. А потом поднимает голову и гордо вскидывает подбородок. — Меня позвали на матч! — с сияющими глазами говорит Дай-чан, сжимая мяч теперь обеими руками. — Если я забью данк, меня возьмут в команду! Представляешь? — Здорово! Так ты поедешь на речку? — нетерпеливо переспрашивает Сацуки, но Аомине все еще тараторит о своем: — Я уже обыграл их центрового! Его дриблинг никуда не годится, упустил мяч почти сразу же, лошара! Я почти забил, но не достал совсе-ем немножко, представляешь?! И тогда они… Он все говорит и говорит, подпрыгивая от восторга. Даже с мячом в руках он умудряется жестикулировать и то и дело махать в сторону парней на площадке, отзываясь о неизвестных Сацуки Тори-куне и Сато-куне с неподдельным восторгом. Путаясь в словах, он рассказывает, как они взяли его в игру, как Сато-кун хлопнул его по спине (по-настоящему, Сацуки!) и как они все чуть не умерли от смеха, когда Аомине споткнулся о соседскую собаку и кувырком полетел на землю с мячом в обнимку. Сацуки молчит. — …вот, зацени! — выпаливает он с широченной улыбкой и сует ей под нос рассаженные локти в пыльных разводах, а потом пытается задрать ногу так, чтобы засунуть ее в окно машины и во всей красе продемонстрировать убитое колено. — Помнишь, твоя мама говорила, что всегда надо клеить те ужасные пластыри? А Тори сказал, что нафиг это не надо! И совсем не бо… — Ты поедешь на речку или нет? — раздраженно перебивает его Сацуки. Внутри у нее разливается настоящая злость: на Аомине с его дурацким мячом, на который она уже смотреть не может, на усмехающегося в зеркале заднего вида папу, на веселую компанию на баскетбольной площадке и даже на радио, которое крутит какую-то дурацкую песню. И как без пластырей?! Сацуки их обожала: мама всегда покупала пластыри с картинками и они с Дай-чаном давали всем животным дурацкие имена. И почему он просто не может сесть в машину? Сацуки уже открывает рот, чтобы озвучить и это, но Аомине вдруг отходит от машины: — Дура, что ли? У меня же игра! Сацуки моргает, но Аомине смотрит по-незнакомому зло и с обидой. — Ну и ладно, — бурчит Сацуки и откидывается на заднее сидение. Пинает красное ведро для раков. Аомине после секундной заминки несется к площадке с мячом подмышкой и что-то взбудоражено кричит.…
— Эй, Сацуки! — зовет Дай-чан откуда-то сбоку. — Я здесь! Сацуки приводит в порядок развевающиеся от ветра ленты в волосах и вертит головой туда-сюда. Откуда доносится голос?.. В ответ на ее недоумение слышится знакомое хихиканье, а в следующую секунду ей в голову прилетает охапкой ветвей сакуры. Цветочки тут же путаются в волосах вперемешку с кусочками коры. Сацуки поворачивается и задирает голову: Аомине болтает ногами, сидя на высокой ветке дерева, и уже не улыбается. У Сацуки в кармане леденцы, которые мама разрешила купить на сдачу, но она молча сжимает их в руке и молчит. — Ты вчера уезжала куда-то? — спрашивает Дай-чан. Сацуки удивленно мотает головой. — А почему ты не вышла? — обиженно продолжает он. — Я же говорил, что если я забью данк, меня возьмут в команду! — А я тут причем? — Сацуки пожимает плечами и немножко краснеет: она слышала взбудораживающие крики на улице под своим окном и даже краем глаза увидела носящегося между мальчишками Дай-чана, когда поливала свой кактус. Аомине громко фыркает. Ветка под ним трещит и он испуганно замирает на несколько секунд, а затем продолжает бесстрашно болтать ногами. — А я-то думал, ты придешь за меня поболеть! — заявляет он. — У Тори и Сато были девчонки, которые за них болели, а у меня нет! — Ну и что, — раздраженно отвечает Сацуки, — не умер же! А если тебе просто было стыдно, позвал бы Мари-чан или Аю-чан! Твои друзья все равно дальше кольца ничего не видят! Дай-чан никак не отреагировал на подначку, но насупился. — Ты что такая противная? Так и скажи, что они тебе не нравятся! — Они мне не нравятся! И ты мне тоже не нравишься! Сацуки молча злится, все еще задирая голову. Ей хочется сказать, что мальчишки глупые и задиристые, что они только и умеют, что хлопать по спине и носиться вокруг кольца. Что они вечно грязные и чумазые. И что прически у них дурацкие. Ей нестерпимо хочется сказать, что баскетбол — это глупо, и что мама сказала, что Аомине умрет от заражения крови, если не будет клеить пластыри на свои ссадины. Сацуки пытается разглядеть, зажили ли у Дай-чана коленки, раз он все еще жив, но солнце палит прямо в глаза и они нещадно слезятся. — Ну и ладно, — фыркает Дай-чан. — Ты просто ревнуешь! Тебе больше играть не с кем! — Неправда! — выкрикивает Сацуки и краем глаза видит силуэт мамы в окне их кухни. В ладони Сацуки сжимает ручки пакета с логотипом местного магазина, а внутри нет ничего, что она могла бы швырнуть и не быть потом отруганной. Сацуки на секунду сжимает все леденцы в кармане в кулак, а потом вспоминает, что яблочные слишком вкусные для того, чтобы кидаться ими в глупого Дай-чана. Ну и ладно. — Эй, Сацуки, — бьет ей в спину голос Дай-чана, — ты что там, ревешь? Сацуки хлюпает носом и решает не поворачиваться. — Плакса!…
Несмотря на разгар прохладного осеннего дня, во дворе совсем тихо. Сацуки даже несколько раз выглядывает на улицу, чтобы убедиться: баскетбольная площадка перед дверьми подъезда абсолютно пуста. Это вдруг вселяет в ее хорошее настроение: когда мальчишки шумно возились там, она чувствовала непонятную робость и даже во время походов в магазин делала изрядный крюк вокруг дома, чтобы войти в подъезд с другой стороны. Под кольцом в пыли валяется мяч Дай-чана. Сацуки узнает его, потертого и наполовину скрытого в тени, лишь по остаткам корявых узоров, которыми они с Аомине разрисовывали яркие резиновые бока, тогда еще совсем новые и остро пахнущие спортивным магазином. Прислушиваясь, чтобы за спиной вдруг некстати не появилась веселая компания, она выпинывает мяч на середину площадки и какое-то время просто тычет носком ботинка, гоняя по земле. Сацуки чувствует злорадство: Аомине всегда поднимал крик и пытался выглядеть грозным, стоило ей даже случайно коснуться мяча ногой. А вот, взгляни, Дай-чан… Внезапно рассердившись, Сацуки размахивается и бьет по мячу ногой с такой силой, что болью мгновенно вспыхивают ушибленные пальцы, а мяч с глухим стуком бьется о подвернувшуюся лавочку. — Тебе не говорили, что его пинать нельзя? — раздается сзади. Сацуки, как раз наклонившаяся за мячом, подскакивает и бьется головой прямо о деревянное сидение. За спиной тут же прокатывается смешок на несколько голосов, включая знакомые: расхваленные на все лады Сато-кун и Тори-кун тут как тут. Аомине стоит сбоку с каким-то сложным выражением лица, поглядывая на нее то ли с легким ужасом, то ли с предвкушением. Сацуки совсем разучилась его понимать. — Ничего с ним не станется, — недружелюбно отзывается она, сжимая мяч в обеих руках. Он, кажется, совсем как ее голова. Тори-кун закатывает глаза под аккомпанемент негромких смешков и требовательно протягивает к ней руку: — Мяч мой, сказал — нельзя, значит нельзя. Сацуки делает шаг назад, зачем-то прижимая мяч к груди, и возражает: — Это не твой мяч! Его Дай-чан принес, мы его вместе выбирали! — Был его, стал мой. Отдай. Сацуки упрямо мотает головой, отступая еще дальше. В глазах Аомине она читает настоящий страх, причем неясно, направлен ли он на нее или на его нового друга. Тот выглядит так, будто происходящее его ужасно утомляет, зато насмешка в голосе звучит очень остро, когда он поворачивается к Дай-чану: — Это твоя сестренка, да? Сацуки в сумасшедшем приливе отваги не дает тому и рта открыть: — Не сестренка! — зло выпаливает она. И, рассердившись, размахивается и изо всех сил бросает мяч прямо в ошарашенное лицо Тори-куна.…
— Ну и дура, — Дай-чан сплевывает на землю. Сацуки зачем-то внимательно рассматривает бурое пятнышко на асфальте, затем свои туфли, затем кроссовки Дай-чана… и шмыгает носом. — Сам дурак, — без всякого азарта огрызается она сквозь позорные слезы и пытается пригладить всколоченные пыльные волосы, попутно вытаскивая оттуда всякий мусор. Она старается не смотреть на лицо Аомине, потому что у него разбита губа и пошла носом кровь. На свои разбитые коленки и локти она тоже пытается не смотреть, но куда ей тогда смотреть — непонятно. — И что, — вновь обиженно начинает она, — ты теперь всегда-всегда будешь играть в баскетбол? Дайки погружается в задумчивость. Для него «всегда-всегда» — что-то смутное, потому что самым отдаленным событием в его жизни, которое он мог представить, был поход в младшую школу через два года. Он на секунду задается вопросом, когда же он тогда будет играть, а потом его озаряет идея — школьные клубы! От мысли, что он сможет вступить в баскетбольный клуб, где наверняка встретит кучу ребят, которые будут играть вместе с ним, у него немного захватывает дух. Все, включая Тори и Сато, играли в баскетбольных клубах, и он будет. Лишь бы не попасть в один клуб с одним из них… — Конечно! — заявляет он, перешагивая через замок обратно к площадке. Сацуки не отстает: — А когда вырастешь? У Дайки перед глазами проносятся кадры из телевизора, где баскетболисты поднимаются в воздух и с грохотом вбивают мячи в корзину под оглушительный рев противников и толпы вокруг. Звук свистка — и победившая команда орет что есть сил, обнимаясь и размахивая кулаками. — Я уеду, — уверенно объявляет Дайки. — В Америку. Там самые крутые команды! Сацуки замирает с широко распахнутыми глазами, будто Дайки посадил перед ней лягушку или что-то вроде. Америка для нее представляется чем-то ярко-непонятным и ассоциирующимся с бургерами и странными шумными комедиями, на которых ее родители всегда переключали канал. Даже слово странное. — А я? — с вызовом спрашивает она. Мама говорит, что друзья детства остаются на всю жизнь. У нее тоже есть такая подруга — веселая Саёко-сан, всегда приносящая Сацуки пончики. Сацуки после этого тоже представляет, как через много лет Дай-чан придет к ней домой с пончиками, потреплет ее детей по голове и поклонится ее мужу в знак уважения. Сацуки будет говорить: «Мы с Дай-чаном дружим с самого детства!» и это будет замечательно. А теперь — Америка? — Ну… я буду тебе звонить, — бормочет Дайки. — Только не очень часто. Сацуки вспыхивает и прицельно бросает ему в лицо горсть песка. Ей ужасно хочется надавать чем-нибудь ему по лбу, но Дайки быстро уворачивается, бросает мяч в сторону и что есть сил дергает ее за волосы в отместку. Сацуки взвизгивает — и они катятся по песку.…
Сацуки шмыгает носом и делает потише. Вполуха слушая торопливо надиктовывающего что-то на английском диктора, она внимательно смотрит, как команды разминаются, обмениваясь какими-то резкими репликами. Их не слышно из-за зрителей, громко скандирующих девизы обеих команд — в зале наверняка стоит чудовищный шум, раз даже у Сацуки разболелась голова. Хотя в последние дни она болела ежедневно — чертова инфекция набирала обороты. Она на секунду закрывает глаза и растворяется в знакомом шуме. Звуки ударов, скрип кроссовок по отполированной площадке, грохот дриблинга, выкрики болельщиков — и ее сердце срывается с привычного ритма. Так знакомо. Аомине выглядит сегодня поистине устрашающе. Если верить болтовне комментатора, на интервью он пафосно пообещал размазать противников по площадке — самоуверенный и наглый, как всегда. Периодически он огрызается на замечания товарищей, однако они по-приятельски закидывают руки ему на плечи и треплют по всколоченным волосам. Хотя бы командный дух никогда не подводил. Сацуки так беспокоилась об этом: будут ли парни терпеть его дурацкий характер, когда никто вроде нее не будет оправдывать Дай-чана и его выходки? Первый данк под сумасшедшие крики болельщиков Аомине забивает красиво, используя свой лучший прием. Статистика Сацуки говорит, что он применяет его не слишком часто — достаточно, чтобы журналисты каждый раз приходили в восторг и строчили однотипные статьи на тему восходящей звезды мирового баскетбола из страны восходящего — ха-ха — солнца. Сацуки вот уже три года аккуратно собирает все журналы с материалами об Аомине Дайки, торопливо пробегает глазами нужные страницы, а потом стыдливо прячет в ящик стола. К чему такое таинство, она сама не знает. Тем временем на экране с пометкой «Прямой эфир» команда противников после трех пропущенных бросков берет тайм-аут. Камера показывает Аомине крупным планом: вот он с убийственной ухмылкой хлопает товарища по плечу, вот берет протянутую бутылку, делает крупный глоток и с наслаждением выдыхает. Сацуки опускает глаза, чувствуя, как заалели щеки. Будь Аомине здесь, он бы насмешливо хохотнул и сказал какую-нибудь пошлость. Но Аомине нет — Аомине там, где ему хотелось быть больше всего на свете. А Сацуки здесь. Одна. Интересно, смотрит ли он по привычке на скамью, где сидит менеджер? Ищет ли кого-нибудь взглядом в толпе? Хочется ли ему ловить на себе чей-то особенный взгляд? Получив всего один фол вместо традиционных трех, Аомине с ревом вколачивает мяч в корзину — его лицо в замедленной съемке еще долго будут крутить по всем спортивным каналам. Сацуки знает это выражение лица — бешеный азарт и чувство абсолютного превосходства над другими, полное блаженство в ослепительной ярости. Сацуки не выдерживает, когда команда с криками колотит по спинам друг друга в убийственных объятиях, обезумевшие болельщики беснуются на трибунах, а комментатор тараторит так возбужденно, что все слова сливаются в сплошной восторженный гул. Она неторопливо разводит слабенькое жаропонижающее с апельсиновым вкусом в огромной кружке и возвращается на диван в тот момент, когда по телевизору крутят самые яркие моменты игры — Аомине в доброй половине из них. Звонок раздается, когда кружка пуста на две трети. — Эй, Сацуки, — немного хрипло говорит Аомине, — ну как? Прижимая телефон к уху, она обновляет веб-страничку на телефоне, и оттуда на нее огромными буквами выпрыгивают сразу несколько заголовков: «186:98 — АОМИНЕ ДАЙКИ ИСПОЛНИЛ ОБЕЩАНИЕ», «НЕУКРОТИМЫЙ ЗВЕРЬ CLEVELAND: ЧТО ЖДЕТ NBA ДАЛЬШЕ?» и «ПОБЕДИТЬ МЕНЯ МОГУ ТОЛЬКО Я: АОМИНЕ ДАЙКИ НА ВЕРШИНЕ». Сацуки усмехается. — На четыре очка меньше, чем в прошлом матче, Дай-чан, — насмешливо говорит она Дайки на том конце трубки издает сложный звук — что-то между фырканьем и матом. На заднем фоне у него шумит толпа, и до Сацуки доносятся отголоски иностранной речи. В тишине квартиры слышно, как закипает чайник, а Сацуки вдруг становится жутко одиноко. И пока возмущенный Аомине ищет, что сказать, то и дело путаясь между английским и японским, она лениво скользит взглядом по квартире. Как глупо — столько обставлять ее, чтобы было уютно, а потом чувствовать одиночество лишь оттого, что самого главного в квартире нет. — Тренер сказал мне, что если я в этом матче не буду пасовать, он засунет меня головой в кольцо! — наконец, восклицает он и добавляет что-то на английском. У него настолько чудовищный акцент, что даже Сацуки иногда не может разобрать, что он болтает в интервью. — Вот оно что, — только и отвечает она. Аомине молчит несколько секунд, а потом говорит: — Ладно, Сацуки, мне пора… пресс-конференция и все такое. Он не говорит: «Увидимся». И не говорит: «До скорого». Аомине вообще никогда не прощается. Допив жаропонижающее, Сацуки чувствует сонливость. По телевизору все еще перемывают косточки всем игрокам основного состава, смакуя особенно пикантные моменты, поэтому она убавляет громкость до минимума и заворачивается в плед. Тишина в квартире все еще кажется неправильной. Во сне Сацуки возвращается на три года назад. Они с Аомине собирают его вещи, перетряхивая весь шкаф, и она воюет с ним за каждую мелочь. Ей кажется, будто может понадобиться все — от старой формы Тейко до коробочки для бенто, которая осталась от Сакурая. Аомине спорит: «Им нужен я, а не мои коробки для бенто!». Аомине уже тогда был нужен кому-то, кроме нее. Во сне у Аомине те же всколоченные волосы, что и на матче сегодня, и форма его нынешней команды. Сацуки стоит рядом, совсем как три года назад, пока Аомине обнимает его отец, затем и ее мама и папа. Подтягиваются игроки бывшего Поколения Чудес: Акаши жмет руку, Кисе висит на шее и сопливит, твердя, что он всегда знал, что так будет, Мидорима поправляет очки и вручает Аомине талисман дня — палочки для еды. Аомине хохочет и оборачивается на Сацуки: «Вот, к твоей чертовой коробке для бенто!». (Коробку Сацуки втайне запихнула между его футболками). (Палочки тоже). Сацуки во сне улыбается и чувствует то же одиночество, что чувствовала наяву, сидя напротив телевизора с прямым эфиром матча НБА. Во сне почему-то то и дело мелькает Саёко-сан, пахнет свежими пончиками, Аомине улыбается, жмет руки всем подряд и постоянно оглядывается на нее. Смотри, мол, как я могу. Он счастлив. Сон рисует Сацуки здание аэропорта и Аомине с его громадным багажом. Он стоит напротив нее и молчит. Его отец деликатно отошел в сторону и беседует с работницей аэропорта — Сацуки зачем-то замечает, что у нее неровная стрижка. — Ну что, Сацуки, — натянуто ухмыляется Аомине, — прощаемся? Ее Дай-чан во сне протягивает ей огромную руку. Сацуки знает, что у него шершавая ладонь — от мяча, но руки всегда горячие. Она помнит, как эти руки вытирали слезы с ее лица («Хватит реветь, Сацуки, ну упала и упала!»), заплетали ей волосы («Вечно цепляешься ими везде, достала»), подхватывали уже в падении («Ну ты и неуклюжая»), как они сжимались в кулаки и встречались с лицами ее обидчиков. Она помнит, как эти руки прикасались к ее лицу во время поцелуя, как горячо обхватывали ее талию и как пальцы выводили невидимые узоры на ее коже. Сацуки во сне чувствует себя так, будто сейчас заплачет, внутри колко и горячо, и ужасно хочется Аомине с его протянутой рукой чем-нибудь ударить. Как в детстве — кинуть песком, а потом сцепиться в драке, катаясь по асфальту или траве галдящим комком. Тогда Аомине еще не был настолько габаритным — и у Сацуки был шанс его проучить. Сейчас он бы убил ее одним своим весом, стоило бы им рухнуть на землю. Он все еще смотрит на нее, ждет ответа, а потом говорит: — Ты жаропонижающее пила? Сацуки моргает. Аомине в аэропорту с его протянутой рукой медленно стирается, и она с трудом разлепляет глаза. В комнате душно и темно, где-то сбоку до сих пор мелькает кадрами матча немой телевизор, и от оставленной на подлокотнике кружки навязчиво пахнет апельсином. Сацуки с трудом поворачивает гудящую голову — туда, где на корточках перед диваном сидит Дай-чан. Ее подташнивает от каждого движения и глухо шумит в ушах, отчего все немного смазывается и темнеет. Он в той же одежде, в которой ушел утром, за спиной — рюкзак с формой. От него пахнет гелем для душа и остаточно — одеколоном, а еще он смотрит обеспокоенно и трясет ее за плечо. Сацуки заторможено пытается связать картинку из сна с происходящим наяву и почему-то никак не может. Перед глазами все еще стоит Аомине: «Ну что, прощаемся?», и от одной мысли об этом у нее начинает печь под веками. Она чувствует, что у нее жар, и никак не может собраться с мыслями. Аомине, устав дожидаться от нее ответа, поворачивается и берет пустую кружку с подлокотника. Нюхает и, поморщившись, уходит в кухню. В своей болезненной дреме Сацуки слышит, как он полощет кружку в раковине, затем возвращается в комнату и шуршит чем-то из рюкзака. Она цепляет взглядом логотип местной аптеки и закрывает глаза, мечтая выключить мельтешащий сбоку телевизор. Она не знает, сколько времени проходит, но в следующий раз выныривает уже полусидя с дымящейся кружкой в руках и с Аомине под боком. Он придерживает кружку поверх ее рук и помогает ей пить, следя, чтобы она не ошпарила их обоих кипятком. Сацуки чувствует, что вся обмотана пледом с головы до ног, а еще — что выглядит она ужасно. — Мне приснилось, — говорит она, — как ты улетал три года назад. — Мы улетали, — поправляет Аомине. — И что? — Мы улетали? — тупо повторяет Сацуки. В голове воспоминания и картины из сна вдруг вперемешку накладываются друг на друга. К воспоминаниям счастливого Аомине с палочками-талисманом в руках вдруг примешивается другая картинка — до нелепого зеленая шляпа. И то, как зацепились о ее волосы края бинтов на пальцах Мидоримы, когда он не по-мидоримовски небрежно нахлобучил на Сацуки на голову ее талисман и чуть дрожащими пальцами поправил очки. Сацуки с непонятной тревогой внутри вспоминает внимательный мягкий взгляд Куроко. Почему он смотрит на нее, если обнимает на прощание Дай-чана? Он что-то говорит? Что-то… о детях? О нянях? «Ты ведь присмотришь за ним там, Момои-сан?». — Эй, Сацуки, — Аомине наклоняется к ее уху и обжигает дыханием. — Если ты уснула, то давай сюда кружку, ты мне ей сейчас чуть по яйцам не зарядила! Сацуки разлепляет глаза и понимает, что сжимает теплую ручку чашки изо всех сил, но она так и норовит ухнуть вниз, на мягкую подкладку дивана и — о нет — прямо на штаны Дай-чана. Уловив резон в его словах, она послушно ставит кружку на подлокотник. Жесткие волосы Дай-чана щекотят ей щеку, напоминая другом, более давнем. Кажется, рыдая у нее на плече с причитаниями: «А с кем мне теперь ходить по магазинам?», Кисе ужасно щекотно лез ей в лицо своей новой модной стрижкой. Сацуки неожиданно как наяву видит своих родителей и отца Аомине — они стоят рядом друг с другом, наблюдая, как Сацуки и Дайки в последний раз предъявляют билеты. — Дай-чан, а в самолете… — вдруг бормочет Сацуки в приливе тепла, но мысль теряется и Аомине благосклонно пропускает все мимо ушей. — Все спрашивали у меня, где моя подружка, — меняет тему Дайки, хохотнув. — Журналисты спросили, как относится мисс Аомине, — Сацуки знает, что он закатил глаза, — к тому, что я так много времени уделяю баскетболу. — И что ты ответил? — Я сказал, что мисс Аомине будет первой, кто даст мне по шее, если я хоть немного расслаблюсь. Сацуки тихо смеется, гадая, какие дикие заголовки статей ждут их на этот раз.