О противоположностях

Я ненавижу чай, тогда как ты его обожаешь. Ты можешь не найти время на то, чтобы съесть хоть что-нибудь, но время на чай ты найдешь всегда. Я уже давно подозреваю, что в твоей походной фляге вместо воды остывший отвар засушенных трав, но подтвердить догадки пока не могу. Разве что внезапно поцеловать тебя сразу после того как твои губы оторвутся от ее горлышка, но мысль об этом слаще, чем получение подтверждения моим догадкам, поэтому я просто продолжу смаковать свои потенциальные возможности глядя на твои руки, тянущиеся к сосуду. Я нетороплив. Размеренные блуждания по Тени и долгое пребывание во снах сделали мои движения текучими. У тебя же очень быстрые руки. Кто-то может решить, что это руки охотницы, вытаскивающей стрелы из колчана со скоростью ветра, знающей, что правильно использованный момент может сделать ее достойной кормилицей своего клана. Но я знаю, что это руки искусного лекаря, на собственной шкуре изведавшего, что каждое мгновение может стоить кому-то жизни. Это руки врачевателя, побывавшего в бою и помнящего, что банальная проворность может задержать души бойцов в их телах и заставить цифры в отчетах о потерях уменьшаться как тени, тающие на солнце, восходящем в зенит. Я не готов быть гибким. Горячность порой бьет из меня как из юнца, словно я не живу на свете тошнотворно долго. Ты дипломатична по своей природе. Так я упорно хожу босиком, мысленно испепеляя любого, кто посмеет мне предложить «в кои-то веки надеть сапоги». Ты же, единожды услышав ядовитое: «Деточка, Инквизитор не может ходить босой, как бродяжка» - всего пять минут очаровывала Харритта своей приветливой улыбкой, теплыми словами и вкрадчивой речью. И вот он уже готов как заведенный мастерить для тебя тончайшие и легчайшие сапоги, похожие на вторую кожу, приходящие в негодность едва ли не после каждой второй вылазки, и латать их бесконечно. Я не снисходителен нисколько. Каждый раз, когда ко мне обращаются без капли уважения или кидают пренебрежительные взгляды на мое одеяние, я успокаиваю себя лишь тем, что эти глупцы понятия не имеют на кого смотрят. Знай они, интерес к одежде был бы перекрыт страхом за свои жизни. Ты же словно не видишь всего того, что кроется за взглядами, бесцеремонно облизывающими тебя. Ты слишком привыкла быть не такой, как надо: юная дева, долийка, маг. У окружающих всегда достаточно поводов задеть тебя, но ты лишь тихо улыбаешься, словно нянька неразумных детей, прощая им их скудоумие, веря, что однажды они вырастут и станут мудрее. Я же понял, что с желанием убивать на месте каждого, кто, не подумав, откроет рот в твоем присутствии, гораздо сложнее бороться, чем с жаждой увидеть ужас в их глазах от осознания того, что за чудовище послушно стоит за твоим правым плечом. У меня два лица, и про второе ведают единицы. Даже я не знаю порой, кого во мне больше из этих двух. У тебя же сотни лиц, ты охотно открываешь их окружающим и каждое из них – есть ты. Как твой голос наполняется сталью, когда ты не даешь Лелиане пресечь очередную неугодную жизнь, так он становится мягким бархатом, когда ты поешь с ней песни, стоя на высокой стене Скайхолда в сумерках. Ты властно отдаешь приказы Железному Быку, гораздо более опытному вояке, чем ты сама, а вечером на привале мягко опускаешь руки на его сильные плечи, когда тот сидит у костра, и с задором спрашиваешь, не желает ли он пойти завтра на дракона. Со спокойным сердцем ты доверяешь Каллену, как полководцу войска Инквизиции, тысячи жизней, но как строгий лекарь настаиваешь, чтобы он не смел скрывать ничего о своем собственном здоровье. Ты любезна с представителями знати, отвечая на их вопросы и тщательно соблюдая правила Игры, подкрепляя свои слова двойным дном, но любое нарушение ими установленных тобой границ дозволенного пресекаешь прямо и бескомпромиссно. Ты не боишься напомнить зарвавшимся аристократам об их месте – за спиной твоей, твоих товарищей и солдат – теплом, безопасном и, безусловно, лишающем их права иметь слишком длинные языки. И лишь узкий круг товарищей знает о том, как убедительна ты можешь быть, увлекая меня в разговор во время очередной стоянки в лагере, чтобы отвлечь внимание, пока Сэра, давясь смехом, запихивает в мою сумку попавшуюся ей живность. Едва ли мне ведомо прощение. Ошибки прошлого ожесточили меня, заставили клацать зубами, угрожая перегрызть шеи за малейший проступок. Ты же веришь во второй шанс. Больше того, ты считаешь любого достойным его. Словно маленькая девочка, жалеющая бездомных собак и подстреленных белок, ты готова привечать всех и каждого, одаривая своей покровительственной улыбкой и отпуская грехи также легко, как слетают молнии с кончиков твоих пальцев во время боя. Это спасло от гибели орден Храмовников и Серых стражей, неприятную во всех отношениях и без пособничества Корифею Флорианну, и задыхающихся под грузом собственной вины Рут и Тома Ренье. Если только можно найти лазейку, ты даешь людям возможность продолжить дышать и стать лучше. Будет ли это действительным и для меня, когда ты узнаешь правду? Меня не пугают потери. Я боролся слишком долго и утратил себя в необходимости жертвовать чем-то меньшим ради чего-то большего. Единственное, чем готова пожертвовать ты в этих бесконечных сражениях – твоя собственная жизнь. Поэтому тебе так нестерпимо больно, когда твое положение перекрывает кровоток твоей жертвенности. Когда ты не можешь сама остаться и вступить в неравный бой с чудищем, прятавшимся в Тени, когда ты вынуждена резко опустить меч на шею отъявленного негодяя, не давшего тебе даже шанса узреть в нем что-то достойное прощения, когда бойцы под знаменами Инквизиции отдают свои жизни, славя твое имя. Я знаю, будь у тебя возможность, ты погибла бы тысячу раз – за каждого, кого потеряла. Но это, к моему бесконечному счастью и твоему всепоглощающему огорчению невозможно. Поэтому твоя душа тихо ликует, когда тебе удается спасти незначительный по численности отряд Быков, пожертвовав ради этого связями с мощным союзником – кунари. Поэтому Коул так тянется к тебе, очарованный светом твоей добродетели. Я – дитя своего народа. Меня взрастили его достоинства и недостатки, его достижения и ошибки. Я знаю, кто я, и меня коробит, когда невежды пытаются поставить на мне печать городских эльфов лишь потому, что мое лицо не избороздили линии валласлина, а окружающим как воздух необходимо причислять всех подряд к знакомым им группам. Узость сознания обязывает. Ты – дитя мира. Ты одинаково рада гномам и косситам в своих рядах, ты с интересом расспрашиваешь о культуре других рас и народов, о вере, об обычаях. Ты ничего не порицаешь и ничего не требуешь, не пытаешься навязать своей правды или взглядов. И тебя коробит, когда Сэра обвиняет кого-то в эльфанутости, ведь ты не видишь ничего зазорного в том, чтобы чтить историю, которая передается с молоком матери. Пусть она исковеркана до неузнаваемости, заметил я как-то, на что ты спросила: «А что вообще в этом мире сохранилось нетронутым до наших дней?». Ты устало потираешь виски, когда люди с придыханием произносят звание Вестницы Андрасте. Ты не просила так к себе обращаться, не хотела узких рамок определенной веры, обуславливающих твои действия. Я не сдержался однажды и на твой усталый вздох сказал: «Я думал, что искажение истины тебя не трогает». Если бы взгляд мог воспламенять, клянусь, от меня и пепла не осталось бы, так ты посмотрела. Я не замечаю в тебе рьяной веры в каких-то богов, не вижу осуждения иных культур, как и фанатичной пропаганды своей. Ты как огромная открытая книга, полная пустых страниц, которые с радостью заполняются информацией обо всем на свете, без исключения, без оценки. Для тебя показательнее то, что представители разных народов и верований могут одинаково хладнокровно убивать, подставлять и наживаться на слабости других. Вот что ты порицаешь, вот чего не можешь и не хочешь понять, вот чему нет места в твоем сердце. Все остальное ты оставляешь на личное усмотрение каждого. И ты точно не одобрила бы мою готовность пожертвовать всем сущим ради возрождения того единственного, частью чего являюсь я. Я никогда не думал, что боюсь ответственности. Напротив, мне казалось, что я более чем готов встретиться лицом к лицу с последствиями своих решений. Но, глядя на тебя, я теряю в этом уверенность. Оказавшаяся в эпицентре ужасного происшествия, повлекшего мировой скандал, обвиняемая в убийстве, не помнящая ничего из случившегося, беззащитная с какой стороны ни глянь – ты открыто приняла происходящее, сделала все, чтобы прояснить ситуацию, мутную как жижа в болоте. Ты стала опорой тех, кто звал тебя Вестницей Андрасте, хоть тебя и тошнило от узкого смысла этого титула. Ты приняла на себя величайшую ответственность став Инквизитором, поведя за собой людей, зная, что если их надежды разобьются, пусть и не по твоей вине, они предадут тебя анафеме и заклеймят твой образ, страшась ответить за свои проступки и свой выбор. И радость твоя от того, что звание Инквизитора по своему смыслу шире и глубже была в сотни раз сильнее, чем возможный страх перед последствиями. Народ верил в тебя, и ты открылась ему, будто и вовсе не могло быть никаких последствий в случае ошибки. И вот я – прячущийся в тени, скрывающий то, кто я есть и то, что я наделал, твоими руками латающий прорехи в небе и в своем великом плане. Я не могу найти в себе силы даже на то, чтобы объясниться перед тобой – я ничтожен перед твоей решимостью и стойкостью. Я – древнее ископаемое, видевшее своими глазами огромнейший пласт истории – становлюсь рядом с тобой мальчишкой легкомысленным и ветреным, жаждущим видеть очарование моими историями в твоих глазах и слышать едва слетающие с приоткрытых губ вздохи восхищения. Ты – юное дитя Долов, едва вставшее на ноги, только начинающее свою жизнь – каждый день являешь собой сосредоточение силы и справедливости, понимания и мудрости, сострадания и великодушия. Я не ведаю, откуда берут истоки твои достоинства, но они отражены в каждом твоем шаге и действии. Избранный тобой путь рыцаря-чародея кричит о них. Сила твоей воли пугает меня порой также как пугают маленьких детей эльфов рассказы об Ужасном Волке. Будучи твоим союзником, я испытываю сладостный трепет, мысль о том, чтобы стать твоим врагом заставляет спину покрыться холодным липким потом. Сколько мощи может таиться в теле юной хрупкой эльфийки? Я страшусь привязанности как дерево огня. Она может быть разве что проблемой в моих планах. Допущение подобного означало бы, что я оступился на пути, где каждый неверный шаг грозит провалом. Ты же словно золотыми лентами опутываешь себя по рукам и ногам близостью с твоими соратниками. Твои люди – все для тебя. Ты касаешься изящной рукой холодной щеки Коула и смотришь на него с бесконечной нежностью, а он позволяет тебе, хотя ему это чуждо, ведь свет твоего сердца в такие моменты наполняет его удивительно человеческой радостью и почти детским восторгом. Ты говоришь с Сэрой на ее языке выросшей на улицах невоспитанной девчонки, внимательно слушаешь абсурдные предложения о ребяческих уловках в бою и на пальцах объясняешь очевиднейшие вещи, некоторые по тысячу раз. Ты вливаешь в себя отвратительнейшее пойло Быка, сжигая глотку и хрипло смеешься, глядя слезящимися глазами на то, как твою кружку наполняет следующая порция под радостное улюлюканье его, а значит и твоих бойцов. Ты играешь в шахматы с Калленом, не давая ему задохнуться от мучающих его кошмаров ломки, завлекая разговорами и подставляя свое хрупкое, но уверенное плечо, чтобы помочь добраться до его покоев, когда очередная партия окончена. Ты нахваливаешь «особенно элегантно завитые сегодня» усы Павуса, теша его самолюбие и воспринимая радостно журчащую в ответ речь как урчание бесконечно благодарного за почесывание в правильных местах кота. Ты слушаешь однобокие советы и замечания Вивьен, изыскивая возможность аккуратно откликаться на них, удовлетворяя ее, создавая столь необходимое чародейке ощущение значимости, снимая нежными касаниями спесь, которую хорошо бы просто сбить. Ты сплетничаешь с Жозефиной, впитывая все тонкости и нюансы ее нелегкой работы, даруя ей моменты покоя и возможность поделиться своей досадой и усталостью, опустошить переполняющуюся чашу ее терпения. Ты обеспечиваешь Кассандре якоря, не дающие кораблю Искательницы закрутиться в водовороте отчаяния, подпитывая ее слабеющую веру полными решимости и доверия словами и, конечно, отслеживая нескончаемость потока дешевой бульварной литературы в Скайхолд. Ты ищешь почти стертые временем следы Стражей, чтобы проложить по ним маршрут для Блэкволла, в надежде, что следующий шаг приведет угрюмого воина достаточно близко к его идеалам, чтобы он смог, наконец, спокойно спать ночами. Ты бросаешь вызов Лелиане, вынуждая искать пути скрытые от посторонних глаз, но не обагренные кровью потенциальных случайных свидетелей, заставляя ее мозг напрягаться сильнее, а душу расправить легчающие крылья. Ты нагружаешь Варрика материалом для свежих рукописей, с новой силой раздувая в нем огонь сказителя, на фоне которого не так ярко полыхает пламя вины авантюриста, чей необдуманный поступок повлек за собой катастрофу. Ты слушаешь мои рассказы и засыпаешь меня вопросами, подчеркивая мои достоинства просьбами о советах в тех или иных ситуациях и прикрывая вуалью своего сдержанного молчания мои недостатки, когда я сам не могу найти в себе силы сдержаться от колких замечаний, что бывает часто. Для всех нас ты – перекресток самых удивительных и совершенно непохожих друг на друга дорог, ведущих в абсолютно разные концы бытия. Что ж, на таком перекрестке не столь обидно оступиться. Ты особенная. И дело тут вовсе не в метке. И не в том, что ты оказалась в определенном месте в определенное время, нет. Это лишь помогло большему количеству людей узнать о тебе и увидеть, какая ты, но собой ты была всегда. Еще до того, как тебя накрыло неистовой волной – одной из многих, что образовались от некогда брошенного мною в воду маленького камушка. И я ненавижу себя за свои слабости, я готов сгореть на костре умирающего мира, пытаясь исправить свои ошибки. Но я соврал бы, если бы сказал, что не повторил бы всего содеянного, зная, что это – единственная возможность встретить тебя.