Цветы пламени

      У Варвары, княжны Сицкой глаза-родники - чистые, прозрачные, незамутненные ни завистью, ни обидой, ни гневом. Случается, правда, иногда слеза туманит их, но царица Мария следит зорко - не допустит девице своей никакой кручины и мороки. Глаза же самой государыни - очи соколиные серые. Не всё, однако же, серые, бывает и перемена. Когда в счастье и радости она - синеют очи, почти небесного цвета становятся, а как впадает во гнев - стальным цветом грозы наливаются. Похожа Мария Темрюковна с супругом своим, царём всея Руси Иваном Васильевичем - ни он, ни она своей воле преград знать не хотят. Да только вольнее мужья живут, чем жёны.       Счастье и радость Марии Темрюковны - благосклонность государя да тёплая доброта Вареньки. Вот уж не один год прошёл, как обвенчана знатная кабардинка с повелителем Московии. На смотринах отнял покрывало от лица её, глянул - понравилась Кученей, князя Темрюка Идарова дочь. «Беру за себя», - молвил царь Иван. Тут и окрестили её в Марию, свадьбу сыграли богатую — одно блюдо золотое подаренное бешеных рублей стоит… О том только, люб ли девице иноземной царь, спросить забыли.       Ещё до того, как отправить свою дочь в Москву для знакомства, владетельный князь Кабарды Темрюк честно сказал, зачем сосватал её Ивану. Не до любви, дочка, когда землю родную спасать пора пришла. Только бы понравилась Кученей Ивану… А если нет - то домой с позором, и не бывать Кабарде навеки вместе с Московией. Не бывать с Московией - быть под пятой османов да крымских их приспешников. А быть под пятой султана османского - так и вовсе не быть Кабарде. Жаль Кученей разлучаться с родиной и с семьёй, но ни слезинки не проронила она. Сердце, бьющееся в юной груди, было крепко, как горы Кавказа, и она исполнила то, чего желал отец. Крепко-то крепко, но не холодно, как снежные вершины.       Стала она на Москве царицей - заперли вольную степную орлицу в золотой клетке. Царь Иван с ней не то, что в любви огромной, а как с сотоварищем. Красой кабардинки любуется, речи её слушает, а всё же нет любви такой, что светилась в душе, когда была рядом Анастасия Романовна, первая жена.       Не то, чтобы полюбила и Мария его, а верно рядом встала - во всех делах, до которых только допустят, помощницей. Так горянкам подобает: всегда у плеча мужа стоять, исполнять волю его, а, если придётся - жизнь за него отдать.       Как учинил самодержец опричнину на Руси, царица против слова не сказала. Погромы бояр пришлись по сердцу жене воинственной, да вот только в Московии сабля да конь - не бабье дело. Вот и государь всегда со своими опричниками, да с опричниками. Досада брала: чем она хуже?! Может и на коне скакать, как будто в седле родилась, и с саблей острой с врагами схватиться. Хотя строжил князь Темрюк свою дочь, а ратной науке обучил.       Много жён знатных с дочерьми привели в царицыны палаты. Выбрала она тех, кто покраше. Да не всё ли равно? Тогда, в самом начале, Мария и русский язык-то плохо знала, и читать не умела, и к шитью не особо приучена - скука скучная в тереме. На свою удачу обратила она внимание на вдумчивую, спокойную, искусную в шитье и чтении Варвару Сицкую.       Когда Варя садилась вышивать золотом и шелком, увлекалась она настолько, что могла забыть обо всём на свете. Нечто сокровенное было в том, как под её иглой расцветали на ткани лики святых, цветы, ягоды, птицы… В тот день Мария Темрюковна появилась перед ней, будто из-под пола. Звонко цокнули подбитые серебром каблучки красных царицыных сапог. Государыня прищёлкнула перстами. Княжна очнулась, ахнула, вскочила, раскраснелась щеками.       — Не вели казнить, царица-матушка!       — Не хотеть казнить. Ты шить красиво. Ты по-русски знать.       — Стараюсь потихоньку.       Красивая рука в массивных яхонтовых перстнях властно, но осторожно взяла за подбородок, чуть приподняла. Невольно, всё ещё страшась вызвать вспышку гнева, Варенька подняла взгляд, и тут же встретилась очами с Марией. Яркая, как степной мак, жаркая, как само солнце улыбка захватила робкую девицу в плен без всякого боя.       — Ты меня учить, - сказала царица так, что возразить было немыслимо. - Я учится, тебя люблю… любить и жало… жало…       — Жаловать?       Мария упрямо кивнула. Казалось, пока небогатый словарный запас кабардинки иссяк. Государыня нахмурила тонкие черненые брови, точёные ноздри затрепетали от вдоха: она начинала гневаться. - Воля твоя, солнце красное, научу твою царскую милость всему, в чём сама сведуща.       Княжна Сицкая с мягкой улыбкой почти невесомо дотронулась до плеча своей госпожи. Позже она и сама не могла понять, как решилась на подобную дерзость. Нечаянная нежность понравилась, однако, Марии, которую многие побаивались за крутой нрав. А ещё… Чуть дрогнувшей рукой царица дотронулась до русой косы славянки. Ощутив под пальцами шёлк волос, уловив дыхание девушки, подобное встревоженному весеннему ветерку, она почувствовала, как в сердце разгорается огонёк. Одно мгновение — и вспыхнуло пламя.       Княжна Сицкая взялась за обучение основательно. Вкрадчивым голосом говорила об ошибках, так, что и обидно-то не было. Улыбалась, видя успехи. И хотя бывало, что государыня гневалась, измазавшись чернилами или испортив узор, а после сбегала из-под бдительно-нежного взора своей наставницы, на соколиную охоту, учение пошло впрок.       Варенька украдкой прислушивалась к себе: часто, ох, и часто её сердце трепетало, как зайчонок в силке, от особого взгляда или прикосновения Марьюшки… Нет, негоже так! Глупая Варька, глупая! Супруга царская, всея Руси государыня - какая она тебе Марьюшка?       Множество раз одёргивала себя княжна, и тем сильнее вылилось нежностью её переполненное сердце, когда однажды Мария поцеловала её и уверенно сказала:       — Варя, я тебя люблю.       Выросшая в тереме Варвара до этого дня не целовалась ни с кем так… Нет, конечно, целовала она в порыве нежности родительские щёки да ещё целовала благословляющую руку священника во храме, но всё это не шло ни в какое сравнение.       Случилось это в один весенний день в вишнёвом саду, где они укрылись от любопытных глаз. Варя и охнуть не успела, как губы Марии, красные и жаркие, точно пламя, коснулись её невинных губ, а после осмелели и впились крепко и сладко. Княжна сама не поняла, как ответила на поцелуй - первый поцелуй любви в её юной жизни. Руки государыни тут же обвили её стан, шаря по спине. Вокруг них снегом кружились опадающие лепестки вишнёвых цветов, бело-розовые, благоухающие. И как же хотелось хозяйке тех великолепных точёных рук прикоснуться к девичьей груди, но… Случилось это чуть позже, тем же вечером.       — Со мной спать будешь, - объявила Мария Темрюковна.       — Да, государыня.       С едва скрываемым нетерпением кабардинка дождалась, пока служанки управятся с постелью, а верховая боярыня проследит, всё ли в порядке. Наконец, все убрались вон, оставив несколько горящих свечей. Варюша скользнула на пышно убранное ложе. Сердце бешено колотилось, спина покрылась испариной. Она ждала, но чего?..       — Не бойся, Варя, меня, - проговорила Мария так ласково, что, казалось, вот-вот замурлычет, как кошка. - Ты - мой цветок медовый, зла не причиню тебе. Сними рубашку с себя.       — Как прикажешь…       — Нет, - улыбнулась царица. - Не приказывать ныне хочу. Хочу любить.       Княжна повиновалась, пусть страшно смущаясь, но повиновалась. Оглянувшись, она увидела сверкающую наготу тела Марии.       — Ох, царица моя…       — Что ты, Варя?       — Да ведь срам-то.       — Какой срам? Погляди! Я женщина, как и ты.       — Твоя правда.       Варя стыдилась, но не могла оторвать взгляда от её стройного тела, от сияющих неземным огнём очей, от вольно распущенных чёрных волос, от небольших красивых грудей с остро напряжёнными тёмными сосками.       — Ещё боишься меня?       — Нет.       Кабардинка придвинулась к ней, властно и нежно сведя губы юной славянки со своими. Упиваясь тонкостью белой и мягкой, точно атлас кожи, Мария скользнула поцелуями по шее, её руки огладили наливные груди девицы, пальцы осторожно сжали крупные розоватые соски. Услышав стон, она с ликованием поняла, что добивается победы, и опустилась с поцелуями ниже. Варя и сама не поняла, как разомкнулись её бёдра навстречу ласкам. Наверное, потому, что хотелось продлить жаркий огонь, охвативший с головы до пят. Мария дотронулась губами до ещё невинного лона девушки, и невинность отнюдь не стала помехой для того, чтобы… словно цветок пламени распустился внутри Вари. Княжна со стоном выгнулась, подалась вперёд, принимая чувственные поцелуи и нежные укусы. Затем - ещё цветок, и ещё, и ещё распустился в ней.       Мария ликовала в душе, чувствуя, как сама стремительно влажнеет. Сладко-солёный прозрачный сок стекал между её бёдер и хотелось… взяв руку Варвары, она положила её на своё лоно. И княжна поняла без всяких слов. Нанизываясь на нежные пальцы, сладко терзая медовые губы неистовыми поцелуями кабардинка ощущала то же дикое, рвущееся блаженство, что и несколько лет назад, на родине, во время охоты в горах, которая навсегда осталась в памяти.       Её звали Нафисат. Кученей знала её с самого раннего детства. Никто из девушек Кабарды не мог сравниться с нею в грации и изяществе. Стройная, как речной тростник, всегда безукоризненно затянутая в узкое платье с разрезными рукавами, Нафисат одним взглядом прекраснейших чёрных глаз, могла очаровать любого человека. Что уж говорить о княжне Кученей, чьё сердце было пылко от рождения? В Нафисат всегда была тайна, тишина и мягкость. Кученей, бывало, устав от скачек по предгорьям, склоняла непокорную, казалось бы, голову, на плечо подруге. Весь земной мир растворялся без остатка, тревоги, будоражившие это пламенное сердце, уходили прочь. Казалось, не только юная Кученей, но и и весь свет покоился в неге у стройных ног Нафисат. Но в любом тихом омуте, как известно, водятся черти.       Кученей была уверена, и не без оснований, что до самого смертного часа не забудет день своего греха. Тогда и речи ещё не шло о брачном союзе с Иваном Васильевичем, как и о браке вообще. Юноши втайне заглядывались на красавицу Кученей, однако же свататься к дочери владетельного князя не решался никто. Впрочем, в её сердце не было места для страданий по этому поводу: она молода, и ещё успеет стать верной супругой, щедрой хозяйкой богатого дома, матерью многих детей. Не переживал и её отец, князь Темрюк. Пока не видел он в землях Кабарды жениха, достойного его старшей дочери, этого драгоценнейшего цветка гор. Пусть его нет в Кабарде. Так, наверняка, такой мужчина есть в иных землях, кто знает?       В тот день Кученей и Нафисат, отпав от охоты, оказались на берегу прозрачной реки. С противоположного берега нависали громады утёсов. Вода с шумом и рёвом билась о камни в напрасной попытке сокрушить. С небес радостно сияло солнце. Где-то вдалеке сияла снегами горная вершина. Кученей, посмеиваясь, играла со своим кинжалом, гадая, как скоро найдут их теперь её братья с товарищами. Упоённая красотой земного мира, Нафисат грациозно раскинулась руки, закружилась, сделав пару танцевальных движений.       — Какое небо, Кученей! Погляди!       — Ты что, Нафисат?       — Ты и не глядишь совсем, - шутливо надула губы подруга. - Тебе лишь бы гонять кабанов!       — Оленя тоже было бы неплохо… - она решительно спрятала оружие в ножны. - А давай «Орла и орлицу»!             Смех Нафисат серебряным звоном отразился от скалистых утёсов. Она кивнула. Танец орла и орлицы был их любимым, несмотря на то, что обычно девушки исполняют его в паре с юношами. Обе встали в позиции. Миг — и они поплыли в танце, словно две сильные птицы, плавно кружась, то сближаясь, то отдаляясь друг от друга, подчиняясь мелодии, звучавшей где-то внутри их душ. Во время танца кабардинские девушка и юноша никогда не касаются друг друга, не затягивают друг друга в объятья. В этом же танце двух орлиц на очередном плавном витке одна захватила другую в плен цепких рук.       — Люблю тебя, драгоценная, - шепнула Нафисат, а ответом ей послужил жаркий поцелуй: Кученей вообще не слишком любила долгие речи, когда ей чего-то сильно хотелось.       Не размыкая объятий, они зашли под своды пещеры. Несмотря на всю свою горячность, Кученей потупила глаза, когда Нафисат ловко расстегнула на ней черкеску. Пальцы княжны отчаянно мяли курчавый мех сдёрнутой с головы папахи. Нафисат, похоже, не волновалась, смело разоблачившись сама от мужской одежды, что была на ней на время охоты.       — Не бойся, радость моя, - вкрадчиво пропела она, пробираясь под рубашку Кученей. - Не причиню зла той, кого люблю.       — И я! - Кученей шумно вдохнула. - И я люблю тебя… клянусь тебе, золотая моя Нафисат. Всю кровь за тебя отдам по капельке!       — Не мне твою кровь пролить первой, - улыбнулась Нафисат. -  А пока же целуй меня, - она очертила руками свои груди, задержавшись пальцами на сосках. - Целуй меня.       Кученей с готовностью исполнила таинственный любовный приказ, и чуть позже, вспоминая, могла бы поклясться, что до того момента её губам не приходилось прикасаться к чему-либо более приятному и сладостному, чем тело Нафисат. И не только груди. Когда же черёд дошёл до самой Кученей, она без стыда и сомнений подставила тело под поцелуи, без страха разомкнула бёдра навстречу блаженству ласк языка и губ прекраснейшей из прекрасных.       То, что ощутила она - первое, острое и яркое, наполненное радостью завершение страсти не повторилось более, даже когда она вышла замуж. Замуж - это другое. Замуж - это положение и защита, слава и богатство, домашний очаг и дети. А любовь? Должно быть, и любовь тоже. Любовь, для тех, у кого стерпится.       Позже Кученей подступила к матери со странным вопросом: любила ли она отца, когда шла за него замуж?       — Видать его, видала, - мягко улыбнулась княгиня, гладя дочку по шёлковистым чёрным волосам. - Лихой воин князь Темрюк, уууууу! А как танцевали мы орла с орлицей - на пиру гости так руками хлопали, что вино из рогов на стол плескалось! У меня нагрудник на платье золочёный, а сердце под ним так и грохотало, так и рвалось… О, дочка, думала, не быть мне живой! Он - орёл, а я - какая орлица? Через неделю сосватали меня за Темрюка. Понравилась, видно. Свадьбу сыграли, братья твои родились, потом ты родилась, потом ещё братья и сёстры. Вот так.       — А любовь?       — Любовь, знаешь, дело наживное. Где дом крепкий, детей много - там и любовь. Где очаг твой - вот там любовь.       — Тебе самой хотелось за отца пойти?       — Да кто ж меня спрашивал? Разве такому орлу отказать можно?       Тогда Кученей не могла знать, что вскоре ей тоже предстояло выйти замуж за того, кому поклонились все мужчины-орлы Кабарды и не одной только Кабарды. Отъезд в Московию, который, как выяснилось потом, князь Темрюк подготавливал старательно и уже давно, состоялся, однако, так поспешно для Кученей, что она даже не смогла проститься с Нафисат. Горькие слёзы тоски княжне пришлось проливать в одиночестве…       И вот теперь милой сердцу и плоти бывшей кабардинской княжны, ныне же - русской царицы стала Варенька. Внешне непохожая на Нафисат, но такая же нежная и вкрадчивая, она помогала пережить холодные зимы и осеннюю слякоть, невнимание мужа и дворцовые дрязги. Варя влекла Марию, словно сладкое и круглое яблочко, наливное и совершенное в своей природной гармонии. Княжна Сицкая же, робевшая поначалу ласк, вскоре освоилась до того, что стала сама приходить к государыне в опочивальню с тем, чтобы коснуться поцелуями лона и получить такие поцелуи взамен.       Щедро даря друг другу цветы пламени, что распускаются ниже живота, обе были счастливы тем трепетным, словно крылья бабочки, счастьем, что ценнее от того, что может исчезнуть в любой момент. Варвара была девицей на выданье, и к её родителям уже приходили сваты, которым, впрочем, пришлось отказать. На то было повеление государя, который заявил однажды своей жене, что сам найдёт суженого для её любимицы.       — Скажи же мне, супруг милый, за кого отдашь нашу голубку? - попыталась подольститься Мария Темрюковна.       — Придёт время — узнаешь, - усмехнулся Иван Васильевич. - Сосватаю Варюшу за молодца, краше коего на свете нет.       — В милости он у тебя?       — В милости великой.       — А вдруг нелюб Вареньке будет?       — Он-то нелюб?! Быть такого не может!       — Да скажи ты мне ладом!       — Маруся, не выпытывай, всё одно не скажу, пока пора не придёт.       После такого развеселившийся негодованием царицы государь обычно ловил её в кольцо своих сильных рук, обнимал, зарывшись лицом в длинные шёлковые косы, а то и принимался целовать, защекотывая бородой. Иногда он оставался в её палатах… но день ото дня всё реже и реже. Вину в том возводила Мария Темрюковна не только на дела государства, но и на молодого опричника Федьку Басманова, которого Иван Васильевич редко отпускал от себя. Хотя она и благоволила опричнине, этот Федька был царице горьше белены. Окрутил, шайтан проклятый, царя своей красотой, зачаровал бесстыжими синими глазами… В минуты отчаяния только Варя могла спасти свою госпожу, ведь стоило только ощутить нежность Сицкой, как жизнь становилась светлее и ярче, и даже мысли о Басманове не могли нарушить доброго расположения духа. Пусть он, Федька, хоть наизнанку вывернется, а она - царица Московская и всея Руси, а он - холоп опричный, пёс государев. О том, как именно изворачивается Федюша в опочивальне на царёвом ложе, она, на счастье своё, доподлинно не знала.       Сама Варя также думала о своём замужестве. Кто станет супругом ей? Кого государь выбрал? Неужели, будет он так красив и страстен, как она, её царица, её ненаглядная, луноликая, с косами-змеями, чёрными, как ночь? Также будут сверкать очи его, также он полюбит Вареньку? Ответа не было. А вдруг - старый, уродливый, сварливый, с бородой-веником? Отгоняя от себя дурные мысли, княжна Сицкая, как во сне, снова принималась ласкать и гладить свою госпожу. Будь, что будет! Сейчас же - вот она, красивейшая на свете, та, чей изгиб бровей может разрезать сердце пополам, рядом с Варюшей.       Любила Варя Марьюшку даже тогда, когда та являла свою жестокость. Речь шла даже не о гневе на нерадивых слуг, которым, бывало, доставалось от государыни по щекам. Дело было в Александровой слободе, которую царь Иван в пику Москве сделал своей опричной столицей. В тот день Варя, как будто нарочно, вышла на высокое крыльцо дворца именно тогда, когда в ворота вгоняли человек десять крамольников, схваченных по подозрению в измене государю. В серых рубахах, запятнанных кровью и грязью, они шли через строй конных опричников с мётлами наперевес.       Среди них была и Мария Темрюковна. В богато расшитом мужском кафтане, сафьяновых сапогах с острыми носками, кабардинка держалась в седле с такой непринуждённостью, что, казалось, родилась верхом на коне. Воинская наука, полученная ею наравне с братьями на Кавказе от отца, пригождалась ей и на Руси. Кипучая воинственная натура царицы требовала большего, чем по целым дням сидеть в тереме за вышиванием в окружении девок и баб. Варвара была уверена: случись что - государыня встретит опасность с саблей наперевес и предпочтёт погибнуть, чем молить о пощаде. Девица трепетала, когда представляла это.       Сила явно на стороне царицы и её кромешной свиты. Опричники, насмехаясь, лупили идущих мётлами в знак царской немилости, когда один из пленников поднял голову. Он зло усмехнулся, глядя прямо на царицу:       — А тебе, государыня, чего с бабами за пяльцами не сидится? Ты хоть в портках, а всё ж - не государь.       — Да как ты с царицей говоришь?! - вскипела кабардинка. - Пёс проклятый! Пёс, пёс, пёс!       Яростно сверкая глазами, Мария Темрюковна наносила удар за ударом, целясь в лицо дерзкого холопа. Жёсткие прутья метлы рвали кожу, кровь ручьём текла на грудь. Крамольник отчаянно закричал: своим импровизированным оружием Мария Темрюковна повредила его глаза. Взвизгнув, побледневшая Варя закрылась длинным рукавом своего парчового опашня. Прозрачные слёзы окропили соболий мех опушки. Ужасно, ужасно! Девица опрометью кинулась во дворец.       — Варя, - шепнула царица так тихо, что не услышали и ближние кромешники. - Варенька…       Вечером царица сама вошла к своей любимице, хлопнув дверью так резко, что Варвара вздрогнула.       — Боишься меня, Варенька, - Мария улыбнулась ярко и болезненно.       — Госпожа моя…       — Демон я для тебя. Ненавидеть будешь.       — Марьюшка! - всплеснула руками Сицкая. - Люблю я тебя навеки, только пошто сурова ты?       — С крамольником-то? А слышала ли ты, как он со мной говорил?! Со мной, с царицей! А на государя злоумышление, а?! Мне миловать пса этакого?!       — Да он тоже человек живой, под Богом ходит! Господь милостивыми и царям велел быть!       — Уж не в монашки ль ты собралась, что царицу заповедям поучаешь?! Сиди, Варька, да знай своё место!       Круто развернувшись на каблуках, Мария Темрюковна хотела идти прочь, но… Внутри у неё что-то сжалось, плечи затряслись, согнулась гордая спина, а по щекам заструились слёзы.       — Марьюшка моя! - бросилась к ней Варя и обвила, трепетно целуя горячие солёные щёки. - Прости меня, неразумную, прости, солнце моё златое. На всё воля твоя, а нам, рабам, роптать не следует.       — Нет, права ты, горлинка кроткая, сердце дьяволово в груди моей. С детства такова я, не знаю, что поделать с нравом таким. Скажи, люба ли я тебе такая?       — Люблю тебя, верь мне, люблю. Хочешь, останусь с тобой, замуж вовсе не пойду.       — Что ты, Варя? - царица осушила слёзы. - Ведомо мне, нашел тебе государь наш молодца славного, с которым будет семья у тебя, да дом, да детки малые. Люблю я тебя, но в тереме своём не запру, неволить не стану.       — За кого же отдаст меня государь?       — Я того пока не знаю.       — Что ж, приму я волю царскую любую.       От милований любимой девицы государыня скоро забыла слёзы и развеселилась настолько, что осталась с Варенькой на всю ночь. Огненный вихрь страсти захватил обеих, и цветы пламени… о, эти цветы пламени распускались щедро в ту ночь и для Вари, и для Марии.       — А с мужем так-то сладко бывает? - спросила Варенька после всего, греясь на груди любимой.       — Всяко бывает. И так, и не так. Только скажу тебе, мужья таковы, что о своей неге прежде думают, а потом уж о жениной.       — Страшно…       — Не страшись, моя девица. А коль будет муж твой неласков да нелюбезен, ты мне скажи, уж получит он метлой, козёл душной!       — Будь по-твоему, - улыбнулась Сицкая. - Запомню речи такие.       — Поцелуй меня.       Нежный приказ был исполнен тотчас, и исполнен был множество раз так, что Мария Темрюковна сердцем уверовала в то, что дальше жизнь и её, и Вари наполнится одним лишь счастьем.       Могла ли она знать тогда, что супругом обожаемой Варварушки станет тот самый распроклятый Федька Басманов? Фактически похитивший у неё государя, он отобрал и любимую. Горькие слёзы лила царица Мария и, лишь видя, как довольна Варя своим красавцем-мужем, как и он ласков с Варей, кабардинка утешала кровоточащее сердце, находя забвение то в жестоких выходках, а то в отчаянной молитве. И в этом тоже похожа была Мария Темрюковна со своим супругом. И, верно, обвенчав своих любимцев, могли бы они вновь обратиться друг к другу за любовью, лаской и дружеским участием, но у судьбы, как известно, нет жалости.       … В полузабытье царица Мария возвращалась в Александрову слободу. Путь с севера, из Вологды был нелёгким для больной. По временам, когда надрывный кашель переставал терзать грудь и горло несчастной, в горячечных видениях вставала перед глазами кабардинки то милая далёкая родина, то отчий дом под цветущими деревьями, где ждут весточки от неё мама, младшие братья и сёстры, то плавные движения рук любви ранней юности, чаровницы Нафисат, то венчание её с Иваном Васильевичем, церковное пение, сверкание золотого блюда и запах ладана.       Но одно видение словно бы стояло над всем… глаза-родники любимой и родной Вареньки - чистые, прозрачные, незамутненные ни завистью, ни обидой, ни гневом. Одной любовью наполнен голубиный кроткий взгляд. Спасение ли сулит он? Приговор ли смертный? Голубка моя Варварушка, цветок мой медовый, сердце моё дорогое, коль любила ты истинно - помяни в молитве государыню свою.       Возок затрясло. Где-то впереди уже брезжили белоснежные стены Александровского кремля. Мария Темрюковна слабо улыбнулась, глядя в окошко, закашлялась с хрипом. Лоб овевало жаром, точёные пальцы дрожали. В туманно-синем небе перекликались птицы. Увидеть бы хоть ещё раз Варю, Ивана Васильевича, брата родного Султанкула… даже Федька распроклятый пусть придёт. Ах, как не хочется умирать! Может, ещё и встану, дарует Господь исцеление.       Жить царице всея Руси Марии Темрюковне оставалось два дня…