Традиционный обед в Сочельник

      Чаще всего Лэнс предпочитает девушек, похожих на пиво. Обычных и понятных. Если совсем нет времени — или желания — заморачиваться, то лагер. Простой вкус, никаких сюрпризов. Хотя плотные эли с интересными нотками, конечно, занимают куда больше. Крепкие сладкие бельгийские, от которых быстро пропадает чувство времени, только для случаев, когда никуда не нужно утром. Восточно-европейские лёгкие сорта частенько удивляют внезапным послевкусием. Но что-то неординарное обычно нужно искать. Легко понять дозировку, привычное похмелье, даже если перебрал.       Бобби походит на сливочный ликёр, обычно оказывающийся на столе в Рождество. Предвкушение праздника, сладкий вкус. Пьётся слишком легко, но с каждым глотком всё ощутимее жгучий алкоголь. Во рту, в горле. И, несмотря скорее даже на приторность, полное осознание ужасного утра. Хотя когда Лэнса это останавливало?       Он чувствует, что не проваливается, а сам ныряет в дерьмище, из которого не захочет вылезать. Что-то уже сосёт под ложечкой, настойчиво стучит в голове, мурашками бежит по позвоночнику. Лэнс слышит, понимает и всё равно ломится вперёд. Он уверен, что от Барбары Морс его настигнет ужасное похмелье. Проблема в том, что, наверное, он его и ждёт.       За эти месяцы они ни разу не были дома друг у друга. Гостиницы, съёмные квартиры. Лэнс по книгам, разложенным одежде и косметике пытался узнать, кто такая Пересмешница. Так и не смог. Что-то закоротило в голове, и он позвал её к себе. Здесь ещё не ступала нога женщины, если не считать сотрудниц службы по уборке. Всё-таки Рождество, а на Барбару Морс у Ланселота Хантера серьёзные планы.       Она снимает пальто и тут же бросает взгляд на фотографии на полке. Лэнс в форме и с медалями. Или с боевыми друзьями. Он видит, как Бобби цепляется взглядом за картинки.       — Тебе идёт, — она смотрит на парадную, с награждения.       — Я знаю.       Бобби не оборачивается, идёт дальше, мимо окна. К книжному шкафу. А там и что-то с университетской поры, и то, что любит Лэнс. Первая женщина, которая увидит настоящего Хантера, а не того, кем ему нужно или хочется казаться. Здесь всё настоящее. Ланселот Хантер, как он есть. Она усмехается и продолжает блуждать взглядом по комнате, прислоняет указательный палец к подбородку и щурится, вычитывая что-то на корешках книг.       — Если хочешь, можешь и в шкафах порыться, — бросает Лэнс, не сводя с Бобби глаз. Он так и стоит в дверях, подпирая плечом косяк.       — А это не страшно? — звучит довольно игриво и под стать её улыбке.       — Знаешь? Когда я увидел тебя в первый раз, ты создала впечатление, что тебя чертовски сложно чем-то напугать. Тем более содержимым моих шкафов.       Ничего не отвечая, Бобби идёт дальше, а Лэнс всё-таки вставляет вилку в розетку, и на небольшой ёлке на комоде у окна загораются тёплые жёлтые огоньки. Они светят статично. Мигание раздражает и напоминает о ночных обстрелах.       — Такие милые солдатики, — Бобби аккуратно трогает старые игрушки в красных мундирах.       — От бабушки достались. Пережили Битву за Британию, — он уже рядом, смотрит, как свет отражается на штыках солдатиков. — У меня их в кладовке ещё много. Хоть на восьмифутовую ель хватит. Только пока смысла не вижу ставить даже на шесть футов: и так иголки по всем углам до самого дня рождения Её Величества[1].       Бобби поворачивается, хочет что-то сказать, но слышно, как у неё в кармане вибрирует телефон. Она извиняется, хмурится, смотря на экран. Принимает вызов, и Лэнс лишь успевает разобрать, что голос мужской, прежде, чем Бобби убавляет звук.       — Я думала, мы договорили, — сухо бросает она, падая на диван. Не уходит на кухню или ещё куда. Лэнс это отмечает про себя. Польщён даже. Он мог бы сделать вид, что не слушает, но Бобби прекрасно знает, что всё равно это не так. Зачем притворяться? Усевшись в глубокое кресло прямо напротив, он упирается локтями в подлокотники и опускает подбородок на скрещенные пальцы, внимательно смотря на Бобби, чтобы не упустить ни одной микроэмоции.       Она молчит, ещё сильнее хмурит брови, выглядит уставшей и чуть-чуть раздражённой. Прикрывает глаза рукой и, вздохнув, тихо отвечает:       — Я же сказала, что буду в Нью-Йорке после нового года. С Рождеством.       Завершив вызов, откладывает телефон на столик, дисплеем вниз.       — Бывший муж? — не сводя взгляда, интересуется Лэнс.       — Да, — коротко отвечает Бобби. Ей определённо не хочется продолжать беседу, но есть вопросы, на которые было бы неплохо получить ответы.       — И часто он звонит?       — Время от времени, — бесцветно бросает она, поднявшись. Направляется на кухню. Оттуда тянет индейкой, и, судя по часам, вот-вот обед будет готов.       Лэнс старается обходить стороной женщин, похожих на вино. Считает, что ещё не дорос до них. Слишком вычурные. Сейчас Бобби как раз напоминает одно из тех, калифорнийских. Вроде бы лёгкий фруктовый вкус, из-за жаркого климата — едва уловимая терпкость, пусть и не европейская, но ощущается. Не такая, как в греческих или израильских, водой разбавлять не хочется. Тем не менее — характер есть, и довольно яркий. Сложно с чем-то спутать.       — Это нужно ему или тебе? — он продолжает следить за Бобби, которая весьма по-хозяйски берёт с полки стакан, открывает холодильник и смешивает джин с тоником. Два джина к одному тонику. — Кстати, чувствуй себя как дома.       — Хочу думать, что ему нужно больше, — кажется, что как-то обречённо вздыхает Бобби. Уставшей сейчас она выглядит намного больше, чем раздражённой. — Мы через слишком многое прошли. Я совру, если скажу, что вообще ничего к нему не чувствую.       То, что Лэнс слышит, похоже на то, что он и рассчитывал услышать, давно смирившись с наличием бывшего мужа Барбары Морс. У всех есть прошлое, и, к счастью, его прошлое не настолько навязчивое. Да и значимое, в общем-то.       Очень вовремя пищит духовка, прерывая неловкую тишину. Индейка и выглядит, и пахнет именно так, как Лэнс помнит ещё с детства. Старый семейный рецепт с парой тайных ингредиентов и приёмчиков, про которые ещё дед рассказывал. Ставит её на стол, рядом — клюквенный соус, который, в отличие от пирога, он приготовил тоже сам. Нехитрые гарниры. Сегодня без морепродуктов и пудинга. Горячее пряное вино из термоса отправляется в кувшин. Бобби всё это время просто стоит рядом. Было бы приятно, если бы она предложила помощь, хоть Лэнс и ответил бы отказом. С другой стороны, что эти янки знают о сервировке стола к Рождественскому обеду?       — Занимайте места согласно купленным билетам, — бросает он, снимая фартук и вешая его на крючок на двери в кухню. Приглушает свет и от спички зажигает пару свечей. Вторая загорается не сразу: огонь кусает пальцы. Лэнс шипит. Не самая ужасная боль в его жизни, но всё равно не очень приятно. Бобби расправляет салфетку на коленях и улыбается. Хочется сказать, как она прекрасно выглядит в этом освещении — и у него в гостиной, — но почему-то вырывается: — А твой бывший муж тоже готовил обед в Сочельник?       — Если разогревание вчерашней пиццы можно так назвать, — шутливо отзывается она, деловито наливая себе горячего вина. На мгновение задумывается и плескает Лэнсу тоже.       — Имеет ли смысл произносить молитвы? — он, подняв брови, занимает своё место напротив, во главе стола.       — Ты бы стал это делать, будь тут один? — Бобби уже взяла в руку стакан.       — Будь я один — не стал бы так заморачиваться с готовкой: купил бы что-то в ближайшем «Теско» в секции уценённых товаров, чтобы кинуть в микроволновку и уже через пару минут уминать под «Крепкий орешек», — смеётся Лэнс. — А ты про молитвы спрашиваешь!       — Тогда… — она поднимает своё горячее вино чуть выше. Отблески свечей пляшут в её глазах, и Бобби Морс сейчас сама похожа на горячее вино. Терпкое, домашнее и уютное, что ли. С нотками гвоздики и корицы. — С Рождеством!       — С Рождеством, — отзывается Лэнс.       Бобби берёт сама нож в руки и отрезает кусок индейки. Не дождавшись предложения и, в общем, наплевав на все условные порядки в непростом деле отмечания Рождества. Лэнс еле заметно кривится, но молчит. Он и сам — не такой уж педантично-чопорный зануда, каким его может посчитать любой американец. Здесь разговор скорее не о порядке — который так любит нарушать Лэнс, — а о традициях. Их он чтит, и если не соблюдает, то хотя бы относится с уважением. Барбара Морс выглядит слишком самостоятельной и самоуверенной, чтобы что-то сейчас говорить ей под руку. Наверное, это и зацепило в ней сразу.       — Кстати, — она уже поливает всё клюквенным соусом, — у тебя из спальни безбожно пахнет травкой. Часто балуешься?       Бобби поднимает голову. Смотрит пристально, но без открытого осуждения. Лэнс ухмыляется, отвечает тем же тоном, каким она говорила про бывшего мужа:       — Время от времени. Был уверен, что хвоя перебивает. Следовало раньше открыть окно и проветрить, — опускает глаза, чтобы и себе отрезать кусок индейки. И более буднично добавляет: — Когда не могу уснуть.       — И часто не можешь уснуть? — он чувствует её взгляд.       — Время от времени.       Допрос кажется оконченным, Бобби как-то хитро и немного двусмысленно улыбается, так что Лэнс ёрзает на стуле: брюки начинают жать. Он и так не планирует засиживаться за столом до поздней ночи, но теперь мысли о спальне уже сложно прогнать.       — Что будем завтра делать? — интересуется Лэнс, сделав глоток. Горячее вино как всегда даже в небольших количествах сразу легонько ударяет в голову, словно предупреждая: сильно на него не налегать. — Можно встать пораньше и прогуляться через парк. Люблю утро Рождества: город словно вымирает. Ходишь по пустым улицам, наслаждаясь тишиной.       — Поехали ко мне? — серьёзно спрашивает Бобби. Лэнс вопросительно смотрит на неё: какая-то тайная квартира в Лондоне? Или о чём она говорит? — В Вашингтон есть утренний рейс.       Как ни в чём не бывало, он отрезает кусочек индейки и, окунув в соус, отправляет себе в рот, медленно пережёвывает, запивает горячим вином и проглатывает.       — У тебя невозвратный билет, что ли? — Лэнс всеми силами старается не рассмеяться. — На случай если что-то пошло бы не так, и тебе надо было бы улетать уже утром?       — Клинт… — начинает было Бобби, но осекается. На мгновение поджимает губы, но затем широко улыбается и невозмутимо продолжает: — Просто мне показалось, что раз я побывала здесь, то почему бы и тебе не посмотреть на место, где я живу?       — Я думал, ты больше времени проводишь в Нью-Йорке, — он откидывается на спинку и берёт стакан. — Но похоже, что Нью-Йорк — город Клинта Бартона. Умно, Агент 19.       Бобби хмурится, и Лэнс не знает, из-за чего больше: упоминания настоящего имени её бывшего мужа или всё же её собственного позывного, давно не использовавшегося.       — Нет, — мотнув головой, спокойно отзывается она. — Я просто сейчас больше времени провожу в столице. Там моя квартира, где я живу. В Нью-Йорке — лишь запасной вариант с парой свежих носков и документами.       — Ясно, — Лэнс уже смотрит билеты в телефоне. — Вашингтон, говоришь? В половину восьмого вылет из Хитроу. Нужно такси будет сейчас заказать, а то ночью не дозвонимся никуда. Тебе нужен билет?       — Да, у меня был в одну сторону.       Он добавляет в поле «количество» ещё один и поднимает голову. Бобби слишком сосредоточена и внимательна. Она сверлит его взглядом, словно крича, что настроена серьёзно. И об этом не надо говорить. Лэнс прекрасно это чувствует. Она сейчас — определённо горячее вино, которое он всё равно продолжает пить, несмотря на то, что уже начинает спотыкаться на ровном месте.       — Вбей свои паспортные данные, — протягивает телефон, — можешь поменять на своё мыло, если не хочешь, чтобы я их видел.       — Ты и так слишком много знаешь, — усмехается Бобби, быстро набирая что-то.       — Тебе дать мою карту? А то Санта, скорее всего, засыпал твой чулок над камином углём до самых краёв, — Лэнс протягивает кредитку. — И я у них мили коплю. Знаешь, иногда приятно на длительном перелёте повысить класс, чтобы пожрать икры с шампанским.       Бобби отрицательно качает головой и достаёт свою карточку из кармана, что-то снова нажимает. Не успевает передать телефон, как Лэнс слышит звук, оповещающий о новом письме. Билеты на утро. Лондон — Вашингтон, Округ Колумбия. Первый класс. Он присвистывает и удивлённо смотрит на Бобби. Она лишь улыбается и пожимает плечами.       Будильник начинает трезвонить в половину пятого. Такси через час, и Лэнс обнимает Бобби. Она сейчас напоминает ему домашний сидр. Вкус дома и семьи. Не пенится, плотный и крепкий. Слишком отчётливо чувствуются яблоки из сада. Чересчур знакомые. Бобби что-то бурчит себе под нос, но обнимает Лэнса:       — Через сколько такси? — не открывая глаз шепчет она.       — Ещё минут сорок можно провести в кровати, — шепчет ей в волосы Лэнс. Он так и рассчитывал, заводя будильник.       Вчера он был немного тронут, когда она заметила его новый шрам на плече. Хирург — умница, и рубца скоро совсем не будет видно. Да и при падении из вертолёта всего одна более или менее серьёзная травма — успех. Бобби — дикая штучка в постели, и Лэнс так и не понял, самбука ли это или что ещё? Он не очень любит коктейли, предпочитая чистый алкоголь. Наверное, самбука, которую — для пущего эффекта — нужно поджечь. Несмотря на крепость, она мягко пьётся, имеет приятное анисовое послевкусие. Словно какое-то лекарство. Только вот между лекарством и ядом иногда слишком тонкая грань.       Всю дорогу они убегают от восхода, оставляя сзади светлую полоску неба. В какой-то момент Лэнс решает высчитать соотношение скорости самолета к скорости геостационарных спутников, но быстро сдаётся, прося ещё шампанского.       По левой стороне борта в иллюминаторе мелькают постройки и почему-то недостаточно ярко-зелёная трава, к которой привык Лэнс. Всё какое-то словно схематичное и нанесённое по линейке. Нет, он множество раз был за океаном, да и в Вашингтоне как-то провёл несколько дней. На крыше и с винтовкой, но сейчас он пытается смотреть на пейзаж, как на место, где живёт Барбара Морс, дремлющая у него на плече.       Быстрый паспортный контроль в аэропорту имени Даллеса, Лэнс почти удерживается от шуток про вторую часть «Крепкого Орешка»[2], и красное такси несёт их куда-то в сторону Юнион Стэйшен. Лэнс до сих пор неплохо помнит город, который когда-то изучил досконально. Теперь — ищет совсем другие знаки и символы. Машина останавливается в паре кварталов от местного офиса Бюро[3], и это вызывает улыбку. Бобби берёт за руку, тащит в холл. Желает счастливого Рождества какой-то латиноамериканке на ресепшене и вызывает лифт. Последний этаж, неприметная дверь.       Переступив порог, Лэнс понимает, что он в логове Пересмешницы. Слишком много интимного и деталей, говорящих о Бобби лучше её личного дела. У него разбегаются глаза, но он вешает куртку и снимает обувь — когда изображал американца, в его легенде это выделили красным. Бобби замечает и ухмыляется. Лэнс помнит, что обычно хозяин говорит, принято у него разуваться или нет, но раз она занималась самоуправством у него дома, то и он будет делать, как захочет. Учитывая, что эти носки вроде бы не протёрты.       — Цирк, — он не спрашивает, а просто показывает на фото Бобби, обнимающей там высокого светловолосого мужчину, более чем подходящего на роль бравого американского вояки из голливудских фильмов. Скорее всего — Бартон. Всё, что Лэнс нашёл, не содержало фотографий. На этом снимке — Кони Айленд, Нью-Йорк.       — Ну, — Бобби протягивает стакан бурбона. Судя по запаху — медового, — Клинт вырос в цирке.       — Я тоже[4], — хмыкает Лэнс.       Дипломы, награды, сертификаты. Барбара Морс имеет занимательное прошлое. Много книг. Паланик мешается с классикой. И ни одной фотографии семьи.       — Ты же не сирота, — утвердительно заявляет Лэнс, обернувшись.       — Если меня найдут, я не хочу, чтобы семье — для которой я давно умерла — угрожала опасность, — отзывается Бобби, грустно вздохнув.       Он понимающе кивает и идёт дальше. Ему кажется, что он заглядывает Бобби в душу, настолько личной выглядит квартира. Аккуратно расставленный парфюм, картины, подобранные со вкусом. Книги, конечно книги! Они отличаются от тех, что читает Лэнс, и от тех, что читают в Британии в общем, но они довольно много говорят о хозяйке. Карманный формат, затёртые обложки: берёт на работу, читает долго, потому что времени нет.       Цвета, обстановка, какие-то мелочи. Вот она, Барбара Морс. Независимая, самодостаточная и любящая комфорт. У неё нет ёлки, но есть гирлянды на окне, которые горели, когда они приехали. И, как ни странно, в этой — свойственной ей и только ей — обстановке Бобби напоминает шампанское. Для случая, конечно брют, идеального цвета. Щиплет язык, но оставляет ощущение чего-то свежего и особенного. Лэнс оборачивается и вопросительно смотрит на Бобби:       — А где твой чулок для подарка?       — У окна, — улыбнувшись, кивает она.       Лэнс замечает, подходит и опускает туда коробочку, которую привёз из Лондона. Он бы отдал ещё вчера, но как-то некстати было. Бобби удивлённо моргает, снимает чулок и достаёт её, открывает.       — Когда ты успел это купить?       — До твоего прилёта, — пожимает он плечами. Хочется выпить, потому что кажется, что язык присох к нёбу. Бурбон — не самый подходящий напиток. Лэнс свойски открывает холодильник и находит там спасительную банку лагера. Сделав пару глотков, продолжает: — Я слишком быстро принимаю решения. Правильные решения. Ждать там, высчитывать — немного не про меня. Я давно, сразу всё понял. Ты меня видела. И ты не убежала. Что скажешь?       — Да, — тихо отвечает Бобби, крутя в руках кольцо. — Я говорю: «да».