Ты меня оставил

12 июня. 4:43 после полудня. - Знаешь, - Гил усмехнулся, растирая лицо. Белизна и стерильность больничной палаты давили, было неприятно, - прошло уже два месяца, и я совершенно без тебя не справляюсь. Парень неуместно жизнерадостно хмыкнул, поглаживая пальцами руку своего напарника. Кожа была прохладной. Все этот чертов сквозняк. Рядом тихо попискивали приборы, зеленая линия на мониторе изгибалась, отображая ритм сердцебиения, капельницы истуканами стояли рядом с койкой. Энкиду был похож на мертвеца. Он и без того всегда ходил бледной поганкой, а теперь и вовсе будто бы сливался с простынями. Корочки ожогов на задней стороне шеи и плечах резко контрастировали. Похудевший, изнеможенный, в глазах Гильгамеша он выглядел настолько хрупким, что где-то под ребрами щемило. Как так, единственный равный по силе сейчас был таким слабым и немощным, что губы невольно поджимались и руки сжимались в кулаки. Вновь отросшие – из-за одного задания всю копну его (чудесных) волос пришлось экстренно обрезать катаной до каре – волосы беспорядочно раскидались на подушке, руки, где тонкая кожа была проткнута иголками, от которых шли длиннющие трубки, стали еще тоньше, чем были, губы его были сухими. Гил задержался взглядом на небольшой трещинке на нижней губе. Ох, он чувствовал себя виноватым за эту радость, возникающую в нем при понимании, что вот сейчас он мог рассматривать Энкиду сколько хотел и не приходилось делать вид, что что-то не так или что он просто убирал очередной волос с плеча или рукава друга. Но только он натыкался глазами на вид смертельно бледного и слабого Энкиду – радость сменилась на тревожное беспокойство и всепоглощающую печаль. Он уже ругался с врачами заранее, когда те говорили о отключении аппарата жизнеобеспечения, орал настолько громко и настолько эмоционально, что даже их директор и непосредственный босс признался – такого он от обычно спокойного Гильгамеша не ожидал. Хотя, чего греха таить, он и сам стал выглядеть не лучше. С виду и не скажешь, но если достаточно хорошо знать Гила, то легко увидеть и эту шелушащуюся кожу на скулах, и усталый взгляд, и растрепанные волосы, и легкую дрожь рук, когда он расслабляется, и синяки под глазами, в которых можно было прятать все оружие, что они таскают на миссии А класса. - Ты даже не представляешь, насколько я люблю твои плечи. Твои изящные руки, тонкие ключицы и тот самый взгляд из-за челки, который предназначается только мне. Мне нравятся твои родинки под лопаткой, да, они очень аккуратные и я всегда про себя называл их бермудским треугольником. Ты нравишься мне весь, со своими шрамами на ребрах и совсем тонким на икре правой ноги. Помнишь, шип на операции в Польше? Я тащил тебя на себе, ты в бреду говорил всякую несусветицу, но мне нравилось. Люблю твой голос. Люблю тебя. Меня спасает только то, что ты слышишь только меня, но не мои слова, - ногти легко царапнули бледную кожу. Мягкая, - я никогда не смог бы признаться, что мое «брат» по отношению к тебе – не больше красивой лжи. Наверное, ты сейчас думаешь, что я рассказываю тебе о работе. Или как прошел мой день. Или о том придурке Эмии, а может, снова про себя фыркаешь, думая, что я пришел обсудить с тобой Пендрагон. Ты в курсе, я ненавижу, когда надо мной насмехаются, но сейчас я бы отдал все, лишь бы услышать твой голос, полный ехидной иронии. Гильгамеш сжал волосы на затылке, тяжело выдохнув и опустив голову. Он не мог спать. Он даже моргать не мог. На веке с внутренней стороны словно назло отпечатались события 29 марта, не давая забыть о собственной немощности и том отвратительном моменте. Задание в Ираке, ничего нового, группировка по сбыту наркотиков по юго-западному пути вновь оживилась, каждому из них была обещана неплохая награда, к тому же, пара «Урук» уже имела опыт с этими ребятами, так что их отправили без всяких опасений. Собственно, ни Гил, ни Энкиду не волновались. В вертушке Гил проверял снаряжение и возмущался на тему жары, напарник снисходительно поддакивал, смотря в иллюминатор и придерживая в руках пару парашютов. Они приземлились в гористой местности, ведь из-за чертовой жары и частых засух леса, где можно было безопасно скрыться, произрастали только там. К счастью, обошлось без застревания на деревьях – там и негде, черт дери этот Ирак, застревать. Высадить их на Загросе, ха-ха, какая тонкая ирония. Гильгамеш не зря звался Королем Урука, но и до шуток про Месопотамию опускаться – для начальства такая низость. Найдя в указанной точке в горной трещине временный ящик с провиантом, они двинулись к месту операции. Вообще, в современном мире от обычных людей таких имен не ожидаешь. Но они обычными людьми и не были. Общение с внешним социумом было сведено к минимуму, представляться по «настоящему» имени было запрещено, вместо этого в ход шли подставные безликие «Джейми», «Стюарт», а также еще уйма заимствованных у кого-то имен. Были ли у парней какие-то родные имена? Да, но беда в том, что никто, работавший в организации «Судьба» не знал его. Совсем. Всех агентов забирали до достижения ими шести лет, а потом, словно жесткий диск, очищали, закачивая им в мозг новую информацию. Их оценивали, еще когда они были детьми, в зависимости от предполагаемой силы и максимумов прочих показателей будущему агенту давалось имя исторической личности или героя мифов, чем лучше способности – тем известней и почитаемей дарованное имя. А потом бесконечные тренировки, тренировки, тренировки. Становясь элитным наемником, ты просто не можешь обойтись без пафоса. Особенно, если тебя зовут Королем Героев, а ты и твой напарник, а по совместительству единственный друг – одни из самых востребованных «интеллигентных головорезов» корпорации. Но суть не в этом. Совсем не в этом. - Чертовы колючки, они ободрали мне все штаны, а еще часть запуталась в моих волосах. - О, - Энки хохотнул, пробираясь через колючие кустарники, - а ты, видимо, рассчитывал на пятизвездочный отель и соответствующее обслуживание? Гил, у меня для тебя плохие новости. Они пробирались к пункту уже восемь дней, успели пройти пару небольших рощ, прошли бесчисленное количество равнин, собрав всю коллекцию верблюжьих колючек на своей одежде и голове, но радовало одно, чем ближе они были к пойме Ефрата и Тигра – тем легче им давалась дорога. Пустыни с их холодными ночами и степи сменялись на умеренную растительность. Но при них все равно всегда были пистолеты ТТ наготове и карманные Diamondback’и, а также еще с десяток скрытого оружия на двоих. Мало ли, на них всегда могли напасть шакалы или шавки наркобарона, кто знает, где это отребье шлялось. По ночам они дежурили по очереди, стараясь не заморачиваться с разбиванием лагеря. Пока один спал в спальном мешке с покрытием, защищающим от сканирования и обнаружения тепловизором, другой ходил с прибором ночного видения и следил, как бы никто не застал их врасплох. Гильгамеш всегда брал на себя первые три часа дежурства. Энкиду не спрашивал о таком капризе, в принципе, абсолютно привыкнув к странным желаниям друга, а сам Гил не уточнял. Он любил первые часы ночи. В этот момент замирала лишь поверхностная часть мира, скрытая же шевелилась, ползала и тихо рокотала, скрываясь в тенях и напоминала о себе столь чутко и тонко, что обывателю такого и в жизнь не заметить. Ночной покров скрывал и крал при рассвете все то, что творилось в часы луны. Гильгамеш шаркнул по песку, прошелся шагов двадцать, остановился, настороженно замерев. В метрах четырех всколыхнулась ящерица, где-то вдалеке ухнула птица, но спокойствие никем не нарушалось. Он перевел взгляд на спящего Энкиду. Вот в ком умиротворение и покой слились воедино с удивительной силой, трезвостью ума и стойкостью. Гил присел, зачерпнув мальм рукой. Уже прохладный. Грубые берцовые ботинки не позволяли прочувствовать всю гамму пустынной жизни, но оно и к счастью, при дневном пекле они бы просто обожгли себе ноги. Гил даже слегка бесился, что его напарник так безмятежно спал. Он даже не сопел во сне, ничего. Прям благословенная идиллия, черт бы ее драл. Так еще и полупустыня полностью соответствовала этому абсолютному покою, только парочка ящериц да другие мелкие твари занимались своими делами. Лучше бы свора шакалов внезапно наведалась к ним. Гильгамеш уселся на песок, погладил обтягивающие плечи лямки рюкзака, бессмысленно уставился на безоблачное темное небо, перевел недовольный взгляд обратно на Энкиду. Им еще день дороги впереди, а после сбор информации и подрыв базы крупного поставщика наркоты, а тот так беззащитно спал, словно работал он не наемником, а максимум особо сердобольным ветеринаром, таскающимся с безмозглыми котятами, как с родными детьми. Взгляд вперился в собственные руки. Он буквально видел кровь, толстой коркой застывшую на них. Аккуратные тонкие шрамы от стекла, круглый с разрывами шрам – пулевое ранение – чуть ниже локтя, мозоли на руках, натертые оружием. Да уж, о нем такого явно не скажешь. Раздавшийся треск упаковки сухого пайка тоже никак не повлиял на сон друга. Как и тихо пшикнувшая бутыль воды. Гил поднялся снова, походил, посмотрел по сторонам, сверился с их указанным маршрутом, снова сел. До конца его смены еще долгих полчаса, а скучно было, словно он на смертном одре и уже давно остывает. Не то, что было в лесах близ Амазонки, когда их миссией было обезвреживание группировки преступников. Ох, тогда они напоролись на ягуара, и пока Энкиду отстреливался и матерился, скрываясь за деревьями, Гильгамеш веселился, стреляя далеко не в жизненно важные органы – из-за чего Энкиду потом долго и эмоционально орал на него благим матом – а по глазам, лишь после стреляя точно промеж них, из-за чего тело грузно упало практически у самых ног Короля. А когда они уже как три часа отошли от места стычки еще долго тихо ржал, пока разозленный напарник не вмазал под ребра, с разъяренным видом вытирая руки об его куртку. К слову, от самой группировки они избавились намного быстрей и оперативней. Как потом бы наверняка отметил довольно урчавший от победы Энки – профессионально. Тут же не было ничего. Вообще. Тихо, мирно, будто они простые гражданские на пикнике. Где-то под ребрами крутилось смутное чувство недовольства и нечто жгущееся, как с ним постоянно было, если обстановка была полностью безопасной. Или создавала видимость таковой. И так с ним будет вплоть до того момента, пока они не попадут в самое пекло, чтобы над головой стреляло, свистело, громыхало, рядом кричали в агонии, а под ребрами теплело от осознания скорого быстрого заработка и признания. Да и в такие моменты их пара достигала феноменальной синхронизации, практически сливаясь в одно существо, с одним разумом и одной волей. - Подъем, - Гил потрепал Энкиду за плечо, заталкивая желание дернуть сонного друга резко и неожиданно, чтобы тот поскорее проснулся, - твоя очередь дежурить. - Ммм? Он сонно проморгался, слишком мило, почти смешно, практически моментально просыпаясь и уступая нагретый спальный мешок. К счастью, организм, натренированный засыпать и просыпаться по щелчку, моментально провалился в сон, оставив беспокойство позади, полностью доверяя собственную жизнь напарнику, чьи мерные шаги отзывались в сознании тихими ударами. Никакого особого плана или тайной стратегии у них не было. На их удачу никаких вертолетных – да и каких угодно вообще - вылазок с базы наркодилерства не делалось, иначе в пустынной местности им бы никак не укрыться. Было бы неловко заявить о себе еще до появления непосредственно перед их старыми друзьями. Километровая зона была все ближе и ближе, так что нарастающее чувство скорых неприятностей кололо вены. Была слишком большая вероятность того, что их заметят раньше нужного, но именно такой риск и давал Гилу смысл находиться на таких заданиях. Да и пока все шло слишком гладко, а ему это совершенно не нравилось. К закату они уже подошли настолько близко, что находили под ногами обрывки ткани, окурки от дешевых сигар, засыпанные песком использованные гильзы и еще просто дохрена всякого мусора, от которого Гил презрительно щурился. Настоящие свиньи. Энкиду со смешком напомнил, что на Тасмании они как-то засыпали, измазавшись в грязи и иле в целях безопасности, так что показывать чистоплюйство было бы верхом высокомерия. Гильгамеш фыркнул. Кажется, пока все стояли в очереди за тактом, Энкиду набивал полные карманы охереть какой классной и долговременной памяти. Было принято решение зайти с тыльной стороны постройки-хибары, которая гордо именовалась у этих горе-дилеров базой. И чем ближе они пробирались к нужной точке, тем сильнее бушевали пустынные ветра. Воодушевления от этого было у них столько же, сколько у коровы на скотобойне. А еще хотелось скривиться и плеваться ядом, подобно ненавистной гадюке. От песка в волосах и глазах, от прилипшей из-за пота одежды, от бьющего по рукам песку, что стал из-за бушующего ветра походить на стеклянную крошку. Пот по лбу и вискам скатывался крупными бусинами, попадая в глаза и отвлекая. Гильгамеш ненавидел отвлекаться больше положенного и им самим желаемого. - Нам еще примерно час пути, - Энкиду накинул на лицо повязку, из-за чего речь его стала неразборчива. - У тебя отлично получается озвучивать очевидное, дружище. - Но я ведь не говорил, что иногда мой лучший друг ведет себя хуже пятилетнего. Гильгамеш обернулся – он шел чуть впереди – и прищуренными глазами посмотрел на напарника. Оставалось решить, развязать драку и провалить нахер задание или завязать драку потом и получить по шее от начальства. По собственному благоразумию он выбрал второе, оставив обиду до следующей совместной тренировки. Кстати, именно на этих тренировках они могли разойтись в полную силу. Любой, кто бы ни увидел их в схватке, подумал бы, что эти двое искренне ненавидят друг друга и основное маниакальное желание каждого – убить второго как можно оригинальней и болезненней для второго. Удар за ударом, склочка за склочкой, после подобного они валились на маты, обессиленные и довольные. Они остановились в слепой зоне патруля. Зайти за этих двух незамеченными никак не получится. Гил не видел, были ли это шестерки Сантьяго или набранные тут арабы, но, в любом случае, автоматы в их руках были видны и отсюда. Подбираться ближе пришлось по-пластунски. Открытым оставался вопрос, куда девать трупы, потому что закапывать их в песок было не особо быстро и рационально, никто из них не походил на огромную чертову кошку. Когда патруль их заметил, было уже поздно. Энкиду перерезал одному из них глотку, заглушая предсмертный хрип собственной рукой, второму Гильгамеш просто свернул шею, оттаскивая к сколоченному кое-как в условиях пустынь огораживающему бараки и склад забору. Уже накрывающие небо сумерки были им на руку. До следующего контроля примерно минут двадцать в их условиях, так что оставалось только удачно пройти внутрь, никому не попасться, заложить взрывчатку и смотаться куда подальше до, непосредственно, взрыва. Собственно, нашпиговать все взрывчаткой, в том числе склад оружия, серьезно, Сантьяго Эль Миросса казался теперь уж полным придурком, раз уж совершенно не контролировал одну из основных точек перевоза товара. Вся его охрана мирно спала, пока Гил и Энкиду крепили взрывчатку. И когда датчик высветил знак, что Энки уже закончил, Гильгамеш осторожно двинулся к выходу. У них оставалось полчаса, чтобы уйти с зоны поражения ударной волной. Но на обратном пути их ждал сюрприз. Какого-то хера все шавки, начиная от нанятых арабов и заканчивая гордо именовавшими себя командирами колумбийцев проснулись, не с особо радостными лицами встречая их у самого выхода. К сожалению, им оставалась только лобовая атака. - Вот же блядство. Пули свистели над их головами, хлипкие бараки не выдерживали напора, кое-где начался пожар, захватывая хибару за хибарой. Гил чертыхнулся. Это пустоголовое отребье не знало о том, что они лишь приблизили огромный грядущий бум, который к херам снесет им не только их драгоценные постройки, но и бесполезные бошки. Он переглянулся с отстреливающимся Энкиду. Под правым ребром обожгло. Какая-то сука смогла-таки задеть его, но моментально слегла сама от прямого попадания в голову. Гильгамеш шипел, отползая за укрытие и прикрывая рану рукой. Ничего важного задето не было, но схватить заражение крови в таких условиях было проще простого. За спиной уже полыхало, оставалось примерно минут десять до взрыва, а путь открыть у них никак не получалось. Твою мать. Именно тогда ярость с отчаянием захлестнули его, подняли на ноги, бросили вперед, в любимое им пекло, именно тогда он считал секунды и вспоминал все возможные ругательства. И пусть в последние две минуты им удалось прорваться к выходу, их это не спасло. По ушам ударило, подкинуло, в момент сжало пространство и разорвало его на миллиарды кусочков, собрав все воедино и утопив в огне, подбросив все, будто тряпичных кукол. Гильгамеш чувствовал, как жгло спину, как из ушей и носа идет кровь, как сознание уплывает от него. Он не знал, сколько времени прошло, когда он очнулся. Рядом с ними уже были Медея и Аталанта. Либо в этот раз «Лазарь» прибыли просто пиздец как быстро, либо их действительно серьезно так шандарахнуло и он провалялся в отключке пару часов. - Пульс постепенно приходит в норму, пулевое ранение на правом боку и многочисленные гематомы, - Медея оказывала первую помощь, рапортуя о его состоянии на запись, - ожоги второй и третьей степени на спине и ногах, множественное повреждение мягких тканей, необходима госпитализация. - А где, - голос практически не был слышен и больше походил на хрип, Гил попытался прокашляться, - Энкиду? По тому, как Аталанта поджала губы, сразу стало понятно, что все более чем херово. 20 июня. 5:12 после полудня. То, насколько Гильгамеш был вымотан, можно было понять, просто заглянув в его глаза. Так еще и толпа штатных врачей столпились у палаты Энки, мешая пройти. Он остановился, даже не вслушиваясь в шебуршание голосов, просто замер, властно всех оглядев и рявкнул, чтобы все убирались, ведь он пришел к другу. К удивлению, ему попытались возразить. - Я сказал пошли прочь, шавки. Слушать он больше не стал, прошел в палату и захлопнул дверь за их носами, с грохотом ставя стул рядом с койкой Энкиду. - Прости за шум, - голос сел до интимного шепота, Гил устало закрыл глаза, зарываясь рукой в потускневшие волосы. Костюм на нем был помят, носок всегда идеально начищенного ботинка был поцарапан, - прости, просто все эти докторишки с претензией на образование меня окончательно вывели из себя. Честно говоря, я впервые чувствую себя одиноко. Настолько, что я даже готов признать, что я любил твои шутки. Знаешь, мне даже интересно, думаешь ли ты, что я тебе рассказываю с каждым своим приходом. Наверняка снова думаешь, что я рассказываю о своих буднях или еще что. Или вовсе думаешь, что это даже не я с тобой разговариваю, - брови жалобно нахмурились, рука оттянула челку назад. Гильгамеш зажмурился настолько, что под веками начали плавать разноцветные точки, - но ты ведь должен узнавать мой голос. Я серьезно не могу без тебя, все из рук валится, если тебя нет рядом. - Даже утюг? Гил непонимающе открывает глаза, видя хитрый взгляд из-под ресниц и такую же хитрую ухмылку, пару раз тупо бессмысленно моргает, не совсем понимая, какого хера, а после только вбирает в себя как можно больше воздуха, неверующе начиная ругаться, с грохотом роняет стул, практически спихивая Энкиду с больничной койки и стискивая его так сильно, что тот задушено сипит ему в плечо, больно утыкаясь локтем в поврежденный бок. - Тебе, неудачное ты подобие на человека, - говорит Гильгамеш так ласково и так нежно, - просто повезло, что мы в ебанной больнице и я не могу тебя избить до полусмерти. - Я тоже рад тебя видеть, Ги-и-ил, а, и кстати, - Энкиду растянул губы в ничего хорошего не предвещающей улыбке, - я тоже скучал. Он проводит рукой по щеке Энкиду, убирая волосы с его лица и смотрит в глаза искренне, открыто, как позволял себе смотреть только в эти. Слишком много времени Гильгамеш был лишен своего собственного, слишком долго пребывал в промежуточном состоянии близ жизни и смерти. Слишком тяжело ему это далось, чтобы скрытничать дальше. Он просто не мог. И Энкиду понимал. Понимал все, смотря в ответ доверительно, как делал и всегда до этого. Приблизился сам, положив тонкие кисти на плечи Гила, улыбнулся самыми уголками обескровленных губ. Им не нужны были признания, чтобы высказать все копящееся на душе. Они понимали друг друга без бессмысленных и лишних слов. - Шу-у-чу, - Энкиду закрывает лицо подушкой от летящего прямо в нос кулака, но все же огребает по плечу, - я только пришел в себя, пожалей больного, ты, изверг! - Еще слово – я лично отрублю тебе голову на следующем нашем задании и даже сожалеть не буду, ни цветочка на могилу, дружище, - Гил улыбается так, что в правдивости этих слов сомневаться не приходится. Энкиду делает вид, что дуется, но долго так не может, усмехается, чмокает Гильгамеша в губы, заставляя того ухмыльнуться нагло и самодовольно. Где, собственно, то трогательное прикосновение дрожащих пальцев и вся эта атмосфера нежности? Эх. Теперь уж на душе Гильгамеша, после затяжной бури, наконец наступил полный штиль. Ему вполне хватало данного, он прекрасно понимал, что безропотное спокойствие с таким напарником ему в жизнь не светит, но его устраивало, ведь он выберется из любой западни. В очередной раз с помощью самого дорогого ему человека. Единственного дорогого, если говорить честно. - Кстати, у меня хорошие новости. Еще два-три денька и меня выпишут. - Два-три?! - Я не настолько упрямый баран, чтобы с ранениями и ожогами сразу рвать когти домой. Я же не ты. По алым глазам напротив было вполне видно, что на этот раз задушить Энкиду хотелось уже совсем не в объятьях. 23 июня. 11:56 после полудня. - Наконец-то ты дома, - вообще-то, они были у Гильгамеша дома. Но, кажется, это были последние моменты, когда этот дом был домом только Гила. Он обнимает парня, зарываясь носом ему в волосы и вдыхая запах медикаментов. Сейчас этот запах кажется родным и близким, и совсем не хочется запихивать Энки в душевую, чтобы тот смыл с себя осязание больницы. Он сам его смоет. Позже. – Я рад. Словно в танце, Гил ведет, подталкивая Энкиду в спальню, мягко ведя руками по почти зажившим ожогам, невесомо касается впалых щек. Красивый. Тонкий, нежный, сильный. Равный. Его ведет от близости, от тонких запястий, от трогательных ресниц, бросающих тень из-за приглушенного света на выпирающие скулы. Багровый оттенок как нельзя лучше ложится на тонкую кожу, подчеркивает аристократичные черты прекрасного тела, оттеняет кровоподтеки, скрывает последствия их работы. И от этого у Гильгамеша голову кружит. Руки его непривычно нежны и осторожны, пуговицы чужой белоснежной, такой приятно-хлопковой рубашки вылезают из петель одна за одной, он касается любимых губ, оглаживая пальцами ключицы и выступающие ребра, гладит по бедрам, пока руки Энкиду ловко развязывают галстук, выправляют из-за ремня ткань рубашки, цепляются за пряжку ремня, ведут по животу, поднимая мешающую сорочку выше и выше. Теплые. Наконец долгожданно теплые. Они движутся, дополняя друг друга во всем, даже в мелочах. Неспешно. Медленно. Чувственно. Гил зарывается руками в шелковые пряди, тянет их, подталкивает несопротивляющегося парня к постели, аккуратно укладывая того на позолоченные простыни, нависая сверху. Он ведет губами по скулам, целует тонкие веки, спускается ниже, прихватывая губы и позволяя пальцам Энкиду изучать шрамы на его теле, оглаживать рубцы и прихватывать в нетерпении ремень на брюках, чтобы спустить их ниже. Воздуха, как и телесного контакта, становится удушающе мало. Сначала Энкиду казалось, что такая неспешность была даром со стороны всегда берущего свое Гильгамеша. Теперь же это казалось пыткой. Молния штанов жестко давила на наливающийся кровью член, прикосновений катастрофически не хватало. Он хватает Гила за волосы, притягивая к себе и притираясь всем телом. Чужой стояк давит на бедро, Гил сдавленно рычит в самые губы, припечатывая руки Энкиду к кровати и фиксируя его положение так, что и двинуться было невозможно. Вот по такому Гильгамешу он скучал больше всего. Властному и своевольному. Его Гильгамешу. Король помечает свою собственность, кусает, оставляя следы на шее и ключицах, давит на синяки нарочно, отчего с губ срываются резкие стоны, что тонут в сознании, словно в густом дегте. И сразу после жгучей боли приходило всепоглощающее наслаждение, что заботливо укутывало и обжигало одновременно. Чертов садист. Энкиду в отместку зажал Гила коленями, болезненно проехавшись по еще не зажившему правому боку и дернул на себя, надавливая тазобедренной костью точно на его пах. Гильгамеш утробно стонет, горячо выдыхая в плечо парню и медленно сползая вниз, чтобы уже у самой кромки чужих брюк в полумраке блеснуть алыми глазами, практически вытряхнуть из них длинные ноги и широко провести языком по стоящему члену Энкиду прямо через ткань белья. Спину выгибает практически до хруста и только вновь зажатые словно в тисках руки не дают полностью оторваться от кровати. - Гил, ублюдок, если ты вот прям сейчас же что-нибудь не сделаешь, я… Мнгх… Он жалобно смотрит вниз, как Гильгамеш зубами поддевает его боксеры, спуская вниз и оголяя сочащийся предэякулятом стояк, до крови кусает губы и сминает в пальцах простыни, даже не зная, просить или умолять. Энкиду готов расплакаться от того шквала эмоций, что обрушивает на него Гил, не щадя собственных сил. Тело горит огнем, низ живота сводит спазмами, и все горит, горит, горит, выкручивает в тоненькую ниточку и бессовестно скомкивает, словно и не заботясь о собственных стараниях. Болезненные прикосновения приносят удовлетворение настолько же, насколько нежные несут в себе ожидание и желание столь же яростное, насколько все на своем пути сметающее. Стоны и хрип сливаются в единую симфонию, от багряных тонов рябит в глазах, а на губах, в голове, везде лишь одно имя. Имя дарующего. И разрушающего. Имя единственного Короля. Дрожь зарождается в груди, томно стекая к животу, вознося к пику и сбрасывая оттуда столь стремительно, что он даже не стонет – кричит, надрывно и жалостливо, притираясь потной кожей к такой же, цепляясь за крепкие плечи и расцарапывая их, оставляя свои следы. Следы такого же собственника, как и те, что бардовыми метками расцветают на его шее, ключицах, внутренней стороне бедер. Они принадлежат лишь друг другу и даже не себе. Не «Судьбе» и не службе. Один другому, и иначе быть не могло и не будет. Светало. За задернутыми шторами солнечный свет упрямо бил по окну, силясь проникнуть в комнату, но все его попытки были тщетны. Гильгамеш сонно протер глаза, с улыбкой заправляя выбившиеся зеленые пряди за аккуратное ушко Энкиду. Кто бы знал, что утро убийцы могло быть настолько восхитительным. Он не спешит задвигать шторы, лишь тихо шагает босыми ступнями в сторону ванной, по пути захватывая найденные где-то в углу спальни домашние штаны. После мокрые следы ведут на кухню, где Гил, что-то довольно мурча себе под нос, заваривает зеленый чай и готовит завтрак, впервые сразу на двоих. Когда манящий запах яичницы, фруктов и зеленого чая щекочет нос Энки, тот медленно разлепляет глаза, довольно жмурясь и подтягиваясь. Зевнув, он решает, не мудрствуя лукаво, просто замотаться в одеяло, чтобы прошлепать к источнику аромата и привлекших его внимание звуков. - Добрутр, - невнятно бормочет Энкиду, довольно улыбаясь и усаживаясь за стол. - Ванная. - Не добрутр. После душа, посвежевший и бодрый парень все же усаживается за стол, практически все подряд пихая себе в рот и тут же глотая, даже не жуя, под ехидный смешок сбоку. - Фто? Эфто не фы не еф тфи мефяфа, - он заедает яичницу хлебом, свободной рукой подтягивая ближе кружку с душистым чаем. - Вообще-то восемьдесят три дня. Энкиду замирает, с какой-то душераздирающей нежностью смотря на Гила, который сказал это так просто и между строк, даже не отвлекаясь от газеты и собственной кружки. 2 июля. 8:02 до полудня. -А? Да-да, рад, что вы в целости и сохранности. Оба. – Эль-Меллой Второй даже ниспустился до того, что отвлекся от своих документов, окинул их взглядом, но спустя мгновенье вновь вернулся к своим драгоценным бумажкам, - У нас для вас новое задание. На границе Лаоса засветился Кирей со своей шайкой, мы бы привлекли кого-нибудь менее пострадавшего, но все группы высшего класса кроме вас заняты, так что просим простить такую вопиющую бестактность, наплевательское отношение к травмам сотрудников и что там еще вы должны от меня услышать, чтобы я не был последним мудаком в ваших глазах. Компенсация вместе со стоимостью составит полтора миллиона евро. Эль-Меллой вынул изо рта сигару, выдыхая тяжелый дым, плывущий к открытому окну. - На двоих? – Гильгамеш подсобрался. Плевое дело столько бы не стоило даже с тремя компенсациями. - На каждого. Энкиду серьезно посмотрел на Гила, медленно кивая. Стоит того, к тому же, если не они, то никто. - Мы согласны. Координаты и особенности дела? - Возьмите в архиве у Соломона. Получив документы на руки, «Урук» знатно чертыхнулись. Чыонгшон. Котомине, блять, серьезно? Одно из самых нелюдимых и диких мест планеты? Вылет в полночь, на сборы у них десяток с лишним часов, а операция рассчитана на ебанных два месяца. Два! В не особо проходимых лесах, на горных склонах, в условиях климата Индокитая. Неужели этому уебку нельзя было скрываться где-нибудь в деревушке близ Лондона? Энкиду не находил слов, Гильгамеш находил, но нецензурные. Сверив места закладки ящиков с провиантом и место их высадки, они носились по этажам корпорации, то и дело перекрикиваясь и собирая необходимую информацию как на местность, так и на обитающую там фауну. Особенно на одну недавно завезенную туда шавку, которая не давала покоя всей организации. Даже сотрудники жалостливо смотрели на них, когда узнавали, за кем и куда едут парни. Астольфо искренне пожелал им удачи, Тристан поджал губы, с пониманием похлопав Энкиду по плечу, Семирамида прыснула, сказав, что будет держать за них кулаки. Котомине Кирей был той самой мразью, которого можно было винить во всех грехах, даже если от веры ты отрекся еще при первой сигарете классе этак в седьмом. Замешанный и замеченный практически на каждом ебанном пути наркооборота, незаконной торговли оружием, органами, детьми, да чем хочешь, все знали чуть ли не в лицо эту гниду, но никому не удавалось его под белы рученьки – которые были в дерьме и крови по самое не хочу – привести его на старую добрую эвтаназию. Именно в делах, связанных с Киреем была самая высокая смертность их агентов. Честно говоря, и Гильгамеш, и Энкиду считали, что смерть - это слишком мягкое наказание для такого, как он. И хоть Гил даже понимал некоторые поступки Кирея, слишком много нервотрепки и мозгоебли приносила его персона в их жизни. Архиваторы, кстати, тоже были вообще не в восторге от того, что им пришлось доставать с полок папок тридцать, только чтобы дать информацию о цели, а вот насчет ориентировочной местности нахождения толстой кипы документов не было. В голубоватой папочке было три листа, два из которых – нахождение на карте мира и примерное описание климата. Энкиду тяжело вздохнул, его печальный взгляд пытался избегать документации, но получалось это откровенно плохо. 3 июля. 1:12 до полудня. В иллюминаторе мелькали города, моря и глухие леса, Гильгамеш безынтересно смотрел на плывущее мимо ночное небо, с какой-то самоиронией подумав, что также утекает и его время. Да и жизнь в принципе. Энкиду проверял базовое снаряжение, постоянно сверяясь с Гилом и то и дело пытаясь разрядить ситуацию. Старенький Уэсленд Скот иногда утробно кашлял, отчего Энки чуть ухмылялся своим мыслям, а Гильгамеш презрительно фыркал. Хоть поза его и была максимально расслаблена, взгляд был жестким и устремленным куда-то туда, в дебри лесов и к высоким горам, где скрывался Кирей и его швали. Несмотря на внешнее спокойствие, зудящее чувство опасности вилось у ребер, в один момент доверительно притираясь поближе, а в другой уже цапая за потянувшегося к нему простака. И тут уж он простаком не был. Теплая рука крепко стиснула плечо Гильгамеша. - Погодка сейчас прекрасная, так и тянет прогуляться, - Энкиду легко погладил предплечье, перевешиваясь через Гила и заглядывая в иллюминатор, - где-нибудь в лесах близ Вьетнама. Составишь компанию? - Подкрась реснички, подружка, у нас осталось всего четыре часа на сборы. Медуза, будучи молчаливой сукой, шуток из своей кабины пилота не поддерживала. Она подала короткий сигнал, говорящий, что до места прыжка оставалось полторы сотни метров. Прибудут на место они примерно за семь секунд. На правую линзу очков вывелась информация, необходимая для прыжка. Энкиду проверил надежность ремней и застежек парашютов, открывая путь в ночное небо. Под ногами расстелился ковер из густого Вьетнамского леса. Впереди гигантами замерли горные вершины. Безусловно, красота этих мест смертельную опасность оправдывала полностью и с излишком. Было в этом что-то личное, манящее и романтичное. - Ага, прыгать с двух километров хер знает в какие дебри ради бровастого пидораса, - язвительно орал Гильгамеш, отсчитывая секунды до прыжка, - мечта любого романтика. - Будь добр, замолчи и не порть мне настроение. - Пора! Энкиду исчезает в темноте, шагая прямиком в небо. Спустя пять секунд следом ныряет и сам Гильгамеш. Все же, друг его был прав. Было в этом нечто таинственное, но с их работой восторг от такого в их жизни не задерживается дольше пары-тройки подобных прыжков. Секунда – его дергает вверх, спускной механизм выпустил крыло парашюта. На дисплей очков с бешенной скоростью выводилась информация. Скорость ветра, расстояние до земли, расчет точки приземления. Гил чертыхнулся. Приземлится он прямо промеж двух здоровых деревьев, и черт его, не зацепится ли он за ветки. На небольшой дислокационной зоне красной точкой горел уже приземлившийся напарник. До земли остается меньше тридцати метров. Гильгамеш группируется, понимая, что торчащих во все стороны сучьев ему никак не избежать. Некоторые с оглушительным хрустом ломаются об него, птицы с гоготом взмывают вверх, крича на все лады, парашютная ткань путается, из-за чего ему приходится экстренно расстегнуть ремни, сбрасывая ношу к чертовой матери. Хер он будет снимать купол, еще чего не хватало. На промозглую влажную землю он приземляется неудачно, но лучше, чем могло быть. Как минимум, обошлось без переломов и серьезных травм, а горящая красным точка стремительно приближалась к нему. - Цел? – Энкиду выходит из темноты чуть севернее необходимого им направления, - провиант уже заложен, необходимо забрать. Гил молча кивает. Базовый комплект оружия, спальный мешок, провизия, дезинфектор воды, все это закладывали в последнюю экспедицию сюда. И все было им необходимо, если они хотели выжить, ничерта не зная о флоре и фауне здешних мест. Настырные лианы и ветки лезли в лицо, ботинки тонули в черноземе и листве. От высокой влажности было тяжело идти, но тут хотя бы было относительно прохладно. Ладно, относительно Ирака практически все прохладно. Им повезло еще и в том, что сезон дождей в этой зоне уже должен был пройти, так что назойливых ливней как минимум в начале их веселого путешествия можно не ждать, хоть готовыми к ним и стоит быть. Но, в принципе, Гилу было даже более чем нормально. Он отвлекался на собранный короткий хвост и виднеющийся из-за высокого ворота участок шеи, который задел расцветший рядом засос, тут же игнорируя и наличие насекомых, так и норовящих испить его крови, и животных, желающих разорвать их на куски и сожрать. Главное – не застрелить к чертовой матери белого тигра или еще какую редкую зверушку, иначе потом проблем не оберешься. Энкиду откинул верхний слой земли с крышки ящика, тот тихо пискнул, открываясь. Гильгамеш настороженно обернулся на шелестящие ветки, но взглядом наткнулся только на оживившуюся от их появления семейку гиббонов. Чертовы твари. Они распихали все, что им было нужно по найденным на дне железного ящика рюкзакам, передавая друг другу необходимое без единого слова. - Мы должны взять еще севернее, последний раз его засекли в пяти днях ходьбы отсюда, потом он отправился на юго-восток, - Гил настраивал наручные часы, включая на очках тепловизор, - если этот утырок по счастливой случайности задержался где-то в этом районе, то нам крупно повезет. - Будем надеяться. 6 августа. 6:58 до полудня. - Блядские гауры! – Гильгамеш сидел на дереве, зацепившись за изогнутую ветку ногами, и затачивал нож, - обошли, блять, называется. День был тяжелым. С самого утра они наткнулись на совершенно непривлекательное ущелье в гористой местности, на которую вышли за день до этого, а единственным путем обхода была небольшая поляна. Но кто знал, что они попадут туда в период гона у диких быков. Земля сотрясалась под их ногами. Рев разносился на многие метры, пугая птиц и мелкое зверье. Кажется, даже тигры и дикие кошки, пугливо поджав хвосты, бежали прочь от утробного зова рогатой скотины. Те неслись прямо в их сторону, упрямо не желая изменять привычному направлению. - Не ругайся, - Энкиду висел на соседнем, зацепившись, подобно кукангу, - это природа, мы не можем нарушать их циклы. Гил бросает нож прицельно – он славился своей меткостью – рядом с головой друга, хмуро смотря на него. Нашелся тут гринписовец. Не на ту организацию, видимо, работал. Гильгамеш был не разозлен, о нет. Он был в чертовой ярости, сгорая от желания вручную свернуть кому-нибудь шею. Котомине успешно скрывался в лесах, причем они даже не знали, достоверную ли им информацию предоставляют по дистанционной связи с базой, так еще весь животный мир ополчился против них, очевидно, пытаясь убить. Спрыгнув с дерева, Гил поторопил напарника. Если верить таки их центру слежки, то расстояние между ними и предполагаемым местом остановки одной бровастой челяди было два дня пути. Они уже переправились через быстротечную речку, берега которой были настолько илистыми, то нижняя часть штанов у обоих была просто каменной от затвердевшей грязи на них. Успели пересечь несколько сотен километров, получить с десяток укусов самых разных летающих тварей, а заодно пройти не самую пригодную для путешествий гористую местность, где даже крюку-кошке негде было зацепиться. По общим сведениям, Котомине скрывался в небольшой хижине на склоне горы Нгоклинь. Самой высокой мать его за ногу горы. У него был комплекс Наполеона? Они же в данный момент находились в низинах этой горы. И Гильгамеша это пиздец как бесило. Они давали ему настолько огромную фору во времени, что все безразличие Эль-Меллоя на пару с слабоумием Эмии поместится туда, так еще и место останется. Сутки тянулись медленно, привитая привычка приспосабливаться к любой херне, встречающейся им во время миссий спасала, да и выпячиваемое высокомерие Гила заметно убавлялось, когда он с удовольствием хлебал кислую от очистителей воду, засыпая в спальном мешке, где только двойной слой ткани отделял его от промозглой земли, в которой с должным апатичным спокойствием продолжали копошиться черви. Энкиду от этого лишь улыбался, заботливо накрывая Гильгамеша в особо промозглые ночи. - За сегодня мы должны ускориться и максимально сократить разрыв, - Энкиду кивнул, перелезая через сваленные из-за весеннего урагана деревья, - не сделаем этого – зря вообще сунулись. - Гил, мы вошли в зону дождей. - Плевать, выплывем. 7 августа. 10:25 после полудня. Вершина встретила их не особо дружелюбно. Сильный ветер и промозглый ливень сопутствовал им всю дорогу, отчего землю под ногами размывало, так что им приходилось цепляться за торчащие тут и там корни. Мокрые волосы липли к лицу, очки-визоры не особо спасали, одежда, до этого выручающая и защищающая от надоедливых насекомых, теперь тяготила их, будучи серьезным грузом. Спустя долгие дни, они, наконец, получили точную информацию о местонахождении цели. До хижины Котомине, где он и четыре его шавки скрывались, оставалось полкилометра. Их отделял только густой лес, так что друг друга им видно не было. Зато слышно было просто великолепно, делая погрешность на какофонию звуков уже изрядно надоевшего ливня. Гил и Энкиду вслушивались в галдеж, который иногда прерывался чьим-то зычным басом. Не сам ли Кирей это был? Видимо, они даже не предполагали, что за ними кого-то отправят. Глупцы. Основной причиной столь странного выбора места нового обитания обуславливалось выгодной продажей органов шайкой Котомине и их кричащими сделками на черном рынке Индокитая. Ну, а заодно с десяток убийств. Так, житейские мелочи. Поэтому они залегли в самом нелюдимом месте Вьетнама, надеясь и веря, что за ними в такие дебри никто не полезет. Ага, щас. Минусы слепых зон - начинаешь дергаться как ошалелый от любого треска, коего в таких горах было предостаточно. Любая пташка, испугавшись какого-нибудь жука, свалившегося на нее с более верхней ветки, может в не самый подходящий момент истошно заорать и привлечь внимание. И горе Уруку, если это произойдет рядом с ними. Какими бы тупыми не были шестерки, Кирей умудрялся бегать от «Судьбы» с завидной удачей. А удача, сколько бы всякие профаны не говорили, любит хитрецов. Энкиду и Гил пробирались ближе буквально на карачках. План был до галимого прост – ликвидировать надоевшую всем шавку и вернуться обратно на главную базу компании, забрать вознаграждение и отдохнуть. Заряженное оружие приятно отяжеляло кобуру, придавая уверенности. Ну, и еще с десяток разного холодного оружия на двоих тоже радовали своим наличием, да. Они были на разных заданиях. Их посылали на закрытые вечеринки, где светские львицы в изысканных платьях, стоящих, как бюджет небольшого государства, делали вид, что они благовоспитанные леди и вовсе не раздвигают ноги перед каждым вторым красавцем, а мужчины кичились своими костюмами и отягощенными кошельками так же, как меряются длиной школьники в туалетах. И где последующее убийство заметали так, что информация – как и тело – больше нигде и никогда не всплывала. Они были в таких отвратительно-притягательных питейных, больше похожих на наркопритоны и в последствии ими же и являющимися, где музыка басами выбивала перепонки в ушах, неоновый свет не освещал ровным счетом нихера, а на подростках было столько пирсинга, что никакой металл-детектор не выживет после встречи. И где на внезапно рухнувшие тела никто и внимания не обращал, ведь для таких мест это обычное дело. Они были в Камбодже, на Камчатке, в Сибири, на Мадагаскаре, в Австрии, на Шри-Ланке. И всегда, неизменно они были везде вместе. Вот и здесь, под тяжелыми каплями, сурово избивающими землю, Энкиду прикрывал спину, верно и безропотно доверяя Гильгамешу свою жизнь. Так же, как Гил доверял ему свою собственную. Голоса слышались совсем рядом. Чистый японский переплетался с косноязычным английским. Они обсуждали свои доходы и куда их потратят, когда все поутихнет. Один из двух голосов настороженно шикнул. Над ними раздался выстрел. Птица испуганно взмыла в темное небо, громко крича. За стеной деревьев дружно заржали. «Идиоты», хочется злобно зашипеть Гильгамешу. Эти самые идиоты, кстати, замечают их слишком поздно. Энкиду возникает перед одним неожиданно, в качестве презента даря несколько ножевых в грудину и горло. Тот захлебывается в собственной крови, заваливаясь назад. Один. Еще один окликает друга, но не слышит ответа, настороженно сжимая в руках автомат и вертясь на месте, даже не понимая, что вообще может произойти в глухих лесах Вьетнама. Гильгамеш не церемонится. Он достает штык, втыкая его второму в ухо и моментально убивая его. Трагично, что тело его падает точно на безжизненную тушу его приятеля. Два. Тела они оттаскивают в лес, прикрывая мокрой листвой. Патруль у Котомине оказался откровенно так себе. Они легко заходят в хижину, разбредясь в две комнаты, ближайшие к входу. Этой парочке повезло больше, они умерли во сне. С перерезанным горлом, но во сне ведь. Оставался только сам Кирей, и именно для него у них специально припасено огнестрельное. Пусть месть и следует подавать холодной, этому ублюдку готовилась горячая очередь патронов прямо в его мерзкое рыло. Дверь в последнюю комнату Гил отворяет с ноги. - Ки… Какого хуя? Вместо Котомине они видят только коробку, мирно лежащую на кровати. Окно хижины открыто, пол рядом насквозь мокрый. Этот ушлый ублюдок сбежал еще до начала дождя?.. Сука. Энкиду медленно подходит к постели, настороженно вглядываясь в коробку. Мало ли, что там может быть. - Гил… - он сглатывает, замирая, - Тут только записка. - Читай, - безо всякого интереса отвечает раздраженный Гильгамеш, уже собираясь удалиться из комнаты и этой ебанной страны в целом. - «Смотрите под ноги, дорогие «Урук», больше не пересечемся ♡~» Энкиду вскидывает голову. Гил смотрит испуганно, сердце билось в грудине бешено. Обоих тряхнуло словно по команде, когда каждый понял, что к чему. - Бежим! Гильгамеш срывается с места, сшибая с петель дверь за дверью. Как только Энкиду убирает ногу с механизма, взрывчатка начинает свою работу. Перед его глазами словно все в замедленной съемке. Вот он несется за блондинистым затылком, за которым следовал всегда. Вот под ногой истошно скрипит половица. А позади пространство уж стягивает в одну точку, словно не пуская его из этой разваливающейся хижины. Не позволяя выбраться. Взрыв поглощает всегда одинаково. Сначала горит спина, потом жжет руки, в конце концов раскалывается и голова, будто по ней дали гребанным Мьельниром. Гильгамеша подбрасывает, воротит, бьет об землю, но сознания он не теряет. Только не снова. Блять. Не снова. Он не позволит случиться тому, что было. Он не переживет второй комы Энкиду, он вздернется в проходе собственной квартиры, но сначала запихнет чертову записку прямо в глотку Котомине. Запах горелой плоти и дерева ударил по носу. Левый глаз залило кровью, ресницы слиплись, открываясь с трудом. Ему рассекло бровь и щеку, спину и правую ногу жгло так, словно эти части его тела поместили прямиком в открытый огонь. Он приподнялся на руках. Дикий крик перепугал всех птиц в округе. Гильгамеш посмотрел на собственные руки. Кожа пузырилась, кое-где ее не было вовсе. Болело все и всюду. Но он не мог позволить себе отключиться, не мог позволить даже осмотреть себя, ведь так он потратит драгоценные секунды. Он сделает все, чтобы не дать Энкиду покинуть его снова. Идти в огненном зареве не получалось. Кажется, его ноги тоже были ранены, что-то теплое струилось по бедру. Он поднимался, падал и снова поднимался. Колени подкашивались и не держали его, так что Гильгамеш, плюнув, решил ползти. Он обгоревшими руками откидывал горящие головешки, зарывался пальцами в горячую влажную землю, рыща взглядом в бесконечном пламени. Кашель свел глотку, Гил на секунду подумал, что выплюнет к чертям легкие и поляжет прям тут, так и не найдя Энкиду. И только потому продолжал ползти. От хижины остался только сгоревший дотла каркас. Тела шестерок, кажется, отшвырнуло и того дальше. Некоторых разорвало на куски, разбросав тут и там, словно больной художник претворял свою инсталляцию в жизнь. Он наткнулся взглядом на зеленые волосы уже у кромки леса, где взрыв не так сильно затронул деревья. -Энкиду! Гил упал, его руки не выдержали, испачкав лицо в грязи, но продолжал ползти, волоча за собой ногу. Энкиду не отзывался, но его могло лишить слуха или он просто не мог заговорить, могло случиться что угодно, надежда все еще теплилась в сердце Гильгамеша. Он полз и полз, сокращая между ними расстояние. Но чем ближе он был, тем тревожней ему было. Энкиду весь был в крови. Весь. После комы он был ослаблен, так что больше всего Гил боялся, что он снова уйдет, оставив в одиночестве. -Хэй, - Гильгамеш потрепал того по плечу в их манере, но шикнул от боли, - я здесь, слышишь, я здесь, все в порядке? Энкиду, посмотри на меня. Глаза Энкиду действительно были открыты. Он смотрел на звездное небо безжизненно и спокойно. В глазах его не было ни боли, ни отчаяния, ни сожаления. Ни согревающей любви, что мелькала в них при том самом взгляде из-под челки. Из приоткрытого рта вытекала струйка крови. Но Гильгамеш просто не верил. Это просто обморок, обморок, уверял он себя. Он сел рядом, перетаскивая тело Энки себе на колени, чтобы вытереть кровь с его лица, проверить пульс, дыхание. Просто чтобы убедиться, что тот жив. Тот ведь точно был жив, не могло быть иначе, просто не могло. Но тело было чрезмерно легким. У Энкиду не было нижней части туловища. Не было ничего. Кишки склизко тащились следом, пачкая землю в крови. -Нет. Нет. Нет, - Гильгамеш прижимал его к себе, баюкал, зарываясь носом в волосы совсем как тогда, совершенно забыв о собственных травмах, тянулся к кишкам, притягивал их ближе, пытаясь запихнуть обратно в Энкиду, ведь так ему обязательно, точно станет лучше, - ты меня не бросишь. Ты не бросишь меня! Ты не можешь оставить меня теперь! Легкие обжигало дыханием, он собирал Энкиду в своих руках, надрывно рыдая. Слезы срывались с щек и подбородка, разбивались о бледную кожу Энкиду. Истерический смех вырывался из Гильгамеша, словно он сломанная механическая игрушка. Гильгамеш взвыл в темное небо. Лес, чуткий к боли и страданиям, отозвался надрывным плачем. В небеса взмыли десятки птиц. От судьбы, сколько бы ты не старался, ты не убежишь. 10 сентября. 10:59 до полудня. - Гильгамеш, - Медея впихивает ему в руки чашу с бульоном, накрывая костлявые плечи пледом. На улице холодало слишком рано для сентября, - пожалуйста, поешь. Пойдем домой. Он не вернется. Гил не отвечал. Он сидел напротив могилы, не отрывая взгляда от серого надгробья. С того самого дня он не сказал ни слова. Не ел, лишь изредка Медее удавалось влить в него бутыль воды или в особо удачливые дни Гильгамеш соглашался разжать сплетенные пальцы - он до того отощал, что те стали похожи на длинные тонкие паучьи лапки - и выпить за раз весь бульон, что она ему ежедневно приносила. С похорон он не отошел от могилы ни на шаг. Хотя, наверное, на кладбище ему и место. Щеки его впали, обнажив острые скулы, руки постоянно были сцеплены, ведь иначе тряслись так, что он был просто не в состоянии их контролировать, следы от ожогов напоминали скорее трупные пятна. Рана на щеке бы давно начала гноиться и гнить, если бы Медея не приходила каждый день и не обрабатывала ее. На что Гильгамеш, собственно, не обращал никакого внимания. Он единственный, кто до сих пор не верил в смерть Энкиду, и единственный, кто даже ночевал на кладбище, все так же сидя напротив безмолвного камня. Он всего-то выполнял обещание не оставлять Энкиду. Никогда.