Алатсу

Ваня старался слиться с этой огромной пьяной толпой, доверяясь только одному желанию: расствориться в ней, чтобы уже ничего, блять, не чувствовать. Ну что это такое, чёрт, а? Для этой хуйни даже никакого определения в пресловутом семейном положении нет, иначе Рудбой даже боялся представить, как бы последнее звучало: «Семейное положение: мы находим себе пару противоположного пола, но при этом наши отношения никогда себя не исчерпывают». Крипово. Как исповедь извращенцев. А ещё Ване надоело это ощущать: вот она, твоя персональная девочка-мечта, как специально ровно твой типаж, у вас всё хорошо, любовь и фотографии её в стиле Спичек до гроба, но спустя месяца два всё начинает идти по пизде. Точнее, идти начинает блядский Фёдоров. Прямо к тебе. И так каждый раз. А чем дальше — тем сам не знаешь, чего теперь хочешь. Вроде это придаёт остроты натуральным и «правильным» отношениям, а потом ты уже хочешь иметь под боком только одного человека — Мирона. Потом вы вместе. Но ведь оба знаете, что это грёбанная пересадочная перед своим поездом. Это пропущенный ход, это скуренная целая пачка перед суеверно перевёрнутой счастливой. Почему не серьёзно? Глупый вопрос. Мирон палился только в том, что длительное время был «холост». На самом же деле этот человек дольше месяца не был один. Никогда. Его чувства к парням извечно были искренни, но Фёдоров никогда не считал отношения с ними конечной точкой. Поэтому перед тем, как остепениться и найти себя в «правильных» отношениях, он отчаянно старался нагуляться. Взахлёб насытиться именно такими отношениями, которые имели лично для него статус какой-то святости, ведь они были умопомрачительными ровно настолько же, насколько были секретны. А потом появился Рудбой, и надобность каждый раз вступать в отношения отпала сама собой. Ибо только Ваня умудрился так вляпаться: ему было всё равно, при каком статусе они вместе. Они вместе. И это было единственным, что важно. Но сейчас Ване хотелось верить, что это конец. Что Диляра станет этим долгожданным концом для них двоих, и оба, наконец, излечат свою манию. Ваня — в Мироне. Мирон — в мужской близости. С этими мыслями Рудбой усиленно напивался, а потом в бар внезапно прикатил Мирон. И первому оставалось лишь постараться уйти отсюда незамеченным. А потом, в туалете ему оставалось разве что кусать губу, пока Фёдоров целовал его в шею и имел его так, будто в последний раз. Ваня был прав: Диляра стала концом. Но не тем, какого бы им обоим, он знает, хотелось. Через несколько дней у Ди появилось много дел с Аутло: открытие магазина, съёмки в Берлине, примерки в Париже. Они с Мироном явно не отставали: поцелуи в уборных, орал в душе, секс в такси. Да и всё обыденно вроде, но именно сейчас Ваня чувствовал, что это та грань, на которой нужно остановиться, иначе они не смогут уже никогда и лишь искалечат и сломают друг другу жизни. Но больше всего Рудбою осточертело чувствовать, что у Фёдорова всё заебись. Ему всё нормально. Это только Ваня тут, блять, сходит с ума от двойственности и совести. И прямо сейчас он старался это до него донести, но быстрым шагом собирающий свои вещи по всей квартире Мирон, не хотел ничего слушать. — … Да потому что ты всё усложняешь! — отвечал Фёдоров, поднимая с пола и стряхивая свою рубашку. — Усложняю?! — вперил Евстигнеев, следуя за ним. — Я, блять, тебе на факты элементарные указываю, на которые тебе всегда похуй! — на это Мирон лишь цыкнул, закатив глаза, пока открывал стиралку и запихивал туда собранные вещи. Тут уж Ваня окончательно разозлился: — Послушать можешь? — агрессивно повысил он тон, а потом развернул Фёдорова лицом к себе. — Меня всё это заебало. Мы с тобой никогда не построим нормальные эти ёбаные натуральные отношения, если всё будет так. Мне поперёк горла что всё на стороне, потом всё официально, я просто устал перестраиваться, блять, понимаешь? Если для тебя мы — ничто и никогда чем-то не были, снимай себе молодых мальчиков, сука, прошу. Давай уже покончим с этим дерьмом. Фёдоров как-то отстранённо заглянул Ване в глаза, а затем медленно-медленно пожал плечами: — Ладно… — его губы всё же чуть эмоционально кривились, но это было единственным, что в тот момент оличало его от камня. — Ладно, — повторил Рудбой и кивнул. Далее Мирон собирался в полной тишине. Ваня изредка наблюдал его фигуру, что проскальзывала в проёме. Потом Фёдоров всё также медленно коснулся ручки входной двери, открывая её. — Ещё кое-что, — опуская сигарету в пепельницу, вдруг произнёс Рудбой, — Если ты уходишь сейчас, то держи в голове, что не вернёшься уже никогда. — Мирон медленно закивал, а потом дверь захлопнулась. Дверь захлопнулась, а Фёдоров осел на кухне рядом с Рудбоем, жестом попросив у него зажигалку.