Pain

Гребаные чувства…        Лихт кашляет, закрывая рот руками. В ладонях остаются красные лепестки. Розы… Однако, символично. Хайд всегда ассоциировался именно с этим цветком… Так прекрасен и опасен одновременно. Как шипы розы — может ранить в любой момент. Но еще страшнее — его непредсказуемость… Ведь кто знает, когда пианист надоест ему. Гребаная любовь…        Очередной приступ кашля заставляет парня согнуться и опереться на стену, инстинктивно стараясь удержаться на ногах. Легкие горят огнем, и непонятно от чего больше — от кашля, или цветов внутри… Гребаные розы…        Лихт ненавидит эти цветы всем сердцем. Хотя раньше любил. Он ненавидит себя… за то, что любит Хайда. Он должен ненавидеть сервампа… Лишь тогда сможет выжить. А так непонятно, от чего он умрет раньше: от радостно растущих внутри цветов или от точного удара шпаги… Гребаный мобильный…        Телефон Лихта разрывается, трезвоня без остановки вот уже около часа. Но у парня не хватает сил добраться до стола, чтобы вырубить надоедающий источник шума. Скорее всего, это Махиру. Ведь только он знает про «недуг» пианиста. Наверное, снова переживает, хочет дать очередной ненужный совет, или отругать за то, что Лихт все еще не признался. Но Лихт умный, Лихт сильный, Лихт не признается. Он хочет еще пожить, даже изнемогая от боли. Он хочет еще побыть рядом с Хайдом… Гребаный мир…       Кто вообще создал эту чертову болезнь, тем не менее, с красивым названием «Ханахаки»… Почему от любви обязательно страдать? Разве мало страданий моральных, от и так неразделенных чувств?! Так почему к ним прибавляются чертовы розы, разрывающие тело изнутри своими шипами? Гребаная боль…        Она становится невыносимой. Парень хрипит и съезжает по стене на пол. Сознание мутнеет. Взгляд лихорадочно шарит по комнате, стараясь зацепиться хоть за что-то, что поможет остаться в сознании.       До слуха доносится странный грохот, будто где-то выбили дверь… Из-за боли звуки до парня доходят, как сквозь вату. Он слышит удивленный и такой знакомый голос, что зовет его по имени, кричит что-то еще, но что — Лихт не может разобрать. Прежде чем окончательно отключиться, он видит удивленно-испуганное лицо своего сервампа. Гребаный Хайд.        Это его руки сейчас так нежно и осторожно обнимают пианиста, гладят его по голове. Это его губы сейчас шепчут бессвязный бред, основной частью которого являются фразы «все будет хорошо» и «пожалуйста, не умирай». Это его слезы сейчас капают на лицо Лихта… Стоп, что?        Веки парня подрагивают и приоткрываются. Взору предстает заплаканный Хайд, так отчаянно зовущий своего Ива по имени…        Лихту кажется, что это сон. Довольно интересный сон, но он согласен оставаться в нем… Возможно даже навсегда.        Пианист протягивает руку, легко касаясь щеки вампира. Тот вздрагивает, смотрит на Тодороки непонимающе. Потом улыбается сквозь слезы, прижимаясь к руке Ива, прикрывает глаза. — Я не хочу потерять тебя. — в его голосе звучит укор, Лихт же тихо хмыкает в ответ. — Почему ты сразу не сказал, что любишь?.. Зачем мучался? — продолжает Хайд, серьезно смотря в глаза пианиста. Тот молчит, прикрывает глаза, положив голову на плечо сервампа. Лоулесс вздыхает, поднимает Ива на руки и несет в спальню, где осторожно укладывает в постель, накрывает одеялом, а сам принимает форму ежика и ложится рядом.        «Хорошо, что Махиру подружился с Лихтом, иначе я мог бы не успеть» — думает он, прежде чем провалиться в сон.        А на утро парни проснуться в объятьях друг друга, и Лихт наконец сможет спокойно вздохнуть. Во всех смыслах этого слова.