Гнойный, кутается в ватное одеялко, что закрывает нос, сладко зевает и не может понять, ебучий сон ли это, или же гадкая реальность.
Мда, Федоров на кухне Славика это вообще что-то из разряда фантастики. Черная идеально выглаженная, как на манекене, рубашка, пепельного цвета джинсы, и, мой бог какого они такие ярко блядь белые в петербургском декабре-то, кроссы. Рибок. Ну с ними-то как раз всё ясно. Вообще, Мирон-который-сидит-на-кухне-у-Славика, можно выносить как отдельный класс млекопитающих, причем вымирающий вид. Единственный экземпляр. Карелин устало вздыхает и трет переносицу, прокручивая в голове одну очень здравую мысль: «нахуя брать трубку в семь утра в воскресенье? М, Вячеслав? Тем более от „неизвестного номера“?» Тем более, если месяцем ранее сам этот «неизвестный номер» занес в список заблокированных. Ну и похуй, что через двадцать минут вытащил оттуда. Заносил же, а значит и пообещал себе порвать с ним раз и навсегда.
Слав, он же тебе ничего не обещал, ведь так? Редкие встречи для перепихона, в дешевых отелях, смс-ки только с адресом и временем от Царя рурэпа. Он сам поставил когда-то эти рамки, а ты, Славочка, на эти рамки согласился. Да даже ебучий баттл в 1703 был Жестом Доброй Воли Его Величества. Гнойный до сих пор помнит отель с названием «Вавилон», четвертый, вроде, номер. Тогда Окси, во время отсоса Славы и предложил ему наконец забаттлить в баре с символическим названием. Пока Его Высочество кончало, Карелин что-то одобрительно промычал.
А еще Слава помнит, как они, ужратые в смерть, шлялись по Невскому и орали стихи любимых поэтов наперебой. Тогда Мирон читал «Прогулку» Гумилева, а Карелин перебивал его «Неваляшкой». Совсем не случайные, случайные прикосновения пальцев, когда передавали друг другу холодную бутылку Американского коньяка; Мирон только прилетел и в качестве презента привез недешевый (для Славы) крепкий напиток. Кадык чешется, стоит вспомнить обжигающее горло поево.
Карелин нервно сглатывает, едва жмурясь, переводит взгляд со столешницы на Федорова, которого, кажется, до сих пор не отпускает лихорадочная дрожь во всем теле. А ведь Слава поставил возле него два обогревателя, закрыл все форточки, и включил конфорки, чтобы отогреть к хуям замершего Федорова.
Этот идиот просидел под подъездом Гнойного шесть часов.
Нататуированные пальцы нервно отстукивают непонятную мелодию по краю стола, коленки тоже ходят ходуном, а вот взгляд «прибит» куда-то в Славкину шею, и кажется, сдвигов не предвидится еще охуевшее количество лет. Гнойного вообще-то не напрягает его молчаливый собеседник, да и рассматривать Мирона ему никогда не надоест, только вот если он не прекратит, Славу, кажется, просто сожрут воспоминания, и так отравляющие жизнь парню последние несколько месяцев.
— Я, кажется, не могу без тебя, — Мирон охрипшим от долгого молчания, голосом подает признаки жизни, от чего Карелин едва не давится собственной слюной, — Слав?
Его Величество поднимает таки свои наркоманские глаза, впиваясь ими в зрачки Карелина. Того прошибает ток.
Он его то по имени не называл никогда, только сценический псевдоним, который один из известных, на устах метра, ну и конечно же «бойкий и ласковый» мурлыкал Мирон на ушко Славе, пока втрахивал его в матрац.
А тут, смотрите-ка,
Мирон-который-сидит-на-кухне-у-славика, замерший, с мокрыми длиннющими ресницами, на ватных ногах подходит, опускается перед ним на пол, Слава чувствует коленкой влажную от слез щеку. Трясущимися пальцами дотрагивается до скул и просто не может поверить в происходящее.
«imperivm» лихорадочно шарят по ногам Славы, поднимаясь к бедрам, едва царапая оголившуюся кожу под одеялом, он целует всё до чего может дотянуться в таком положении, но встать даже не думает, и взгляда больше не поднимает, Мирон сейчас словно грешник, перед самой святой иконой.
Слава тянет его наверх, в попытках поднять, встряхнуть и спросить уже на конец, что за хуйня творится и где вообще тот самый Окси которого он знал, где тот, холодный, немного даже высокомерный и самовлюбленный человек, где тот властный и крутой рэпер Оксимирон, перед харизмой и обаянием которого не мог устоять никто. Что стало с тем самым Мироном Яновичем, в которого некогда влюбился лучший баттл-мс Слава КПСС.
Карелину не дают произнести и слова: Федоров целует так нежно, на грани отчаяния, сквозь тихие всхлипы, обнимает сильно и ведет в спальню. Не разрывая поцелуя он мягко толкает Славу на диван, ложась сверху, слезы, кажется бегут сильнее, или это уже плачет сам Карелин? Сердце тревогой бьется о грудную клетку, он понимает, что-то не так,
с его Мироном что-то не так.
— Славочка, прости меня, мой хороший. Прости. Я люблю тебя, слышишь? Слав… Я люблю тебя. Прости, я не. Я не достоин. Прости, Слава. — Федоров не прекращает шептать, как в бреду, мокрые следы поцелуев ожогами остаются на теле и лице Славы, он сейчас сам не понимает, пьяный ли это сон, или же слишком нереальная явь, ему запредельно хорошо и до тошноты плохо; Карелин берет любимое лицо в ладони, заглядывая в бездну синих глаз.
— Тш, Мир, все хорошо, — яркие лучи солнца тонкими нитями ложатся на дрожащие ресницы Федорова, Слава завороженно смотрит, губами догоняя прозрачную слезинку у самых губ рэпера — ты прекрасен, — сейчас не разобрать, чье именно сердце колотится, заглушая все остальные звуки, — я люблю тебя.
Слава целует тягуче медленно, чтобы запомнить, чтобы впитать в себя каждую секунду, каждый вздох, он обреченно понимает, что это последний раз, и уже готовится, что Мирон как обычно, войдет без подготовки и до самого основания; будет иметь долго до ярких вспышек в глазах, но.
Окси скатывается, тянет на себя Карелина, широко расставляя согнутые в коленях ноги.
— Я хочу тебя, Слав. Во мне, — Оставляет на шее кровавый след — пожалуйста.
***
Какое-то слишком неестественное для реальности утро. Солнце слишком ярко бьет по глазам. Слишком солнечно для декабря в Питере, слишком. Чересчур
т е п л о в неотапливаемой с прошлой недели квартире Машнова, да и лысая башка, похрапывающая на руке Славы, просто нихуя не вписывается ни в одну из логичных концовок перепихона этих двоих. Да даже то, что именно Сонька в этот раз «правила парадом», уже совсем другая вселенная.
У Мармеладовой бабочки в животе, и такое «ууух» внутри, когда с большой горки спускаешься от распирающих эмоций счастья и радости, и, вообще, Славка сейчас самый счастливый влюбленный болван, каких поискать, только вот, есть большое н о. Карелин знает Мирона, и знает хорошо. Этот сгусток самовлюбленности и высокомерия просто не может испытывать противоречивых чувств. Окси слишком взрослый и самодостаточный человек, к тому же, достаточно умен, чтобы определиться, что ему нужно: Перепихона, который ни к чему не обязывает, или же высоких книжных чувств с пацаном, который сделал тебя на «баттле года». Таки делаем вывод, что наш великий и могучий рэпер просто был под дичайшими кайфами, когда решил навестить Славу. Парень горько усмехнулся и прикрыл глаза; наслаждайся моментом, пока есть такая возможность, наивный дурак. Сейчас Царь проснется, потреплет тебя за щеку, как дешевую шлюшку (хотя в этот раз имел его ты), оденется и уйдет восвояси, оставив после себя едва уловимый запах одеколона на подушке. Слава понемногу проваливается в сон, боясь проснуться.
***
Когда Слава просыпается, солнце уже так не ебашит неистово, как пару часов назад, в комнатушке заметно похолодало, парень рефлекторно укутался в одеяло поглубже, отмечая, что стало как-то просторнее на разобранном скрипучем диване. Мирона с ним уже не было. Холодные доски пола неприятно кололи ступни, Гнойный будто наступал на битое стекло, шеркая на кухню, он замер напротив ванной. Звук включенной воды, что бешеной струей лилась из-под крана, окончательно разбудила парня, он рывком открывает дверь и на секунду впадает в ступор. Перед ним, в углу ванны сидит голый, мать его, Оксимирон. С душа ебашит холодная вода, а этот как ни в чем не бывало сидит и втыкает в одну точку.
Слава вытаскивает не сопротивляющуюся тушу, укутывает в полотенце и тащит обратно на диван.
— Ты че, охуел совсем?! — единственное, на что сейчас способен полностью растерявшийся от такой картины Машнов. Мирон в позе эмбриона, укутанный в полотенце и одеяло, не реагирующий вообще ни на что, в добавок ко всему его еще и трясет, как от лихорадки. Слава растерян, Слава напуган. Слава не узнает того Мирона, которого знал всегда.
— Эй, Мир, — парень аккуратно дотрагивается до плеча, едва сжимая, — посмотри на меня. Все хорошо, — разворачивает к себе и ложится рядом, обнимая.
— Прости, я не хотел, что бы ты видел меня в таком состоянии, — Первое что смог выдавить из себя Федоров, — у меня бывает, последнее время реже, но если накроет, то пиздец.
Он говорит еле слышно, будто от его слов разрушатся стены Славкиной квартиры, (а то, что рушится Славкин мир, уже никого не волнует).
- Зато я не одинок, эта стерва всегда со мной, — Окси усмехается как-то нездорово, и тут Карелина словно ледяной водой облили.
Какой же он дурак. Идиот. Да просто полнейший уебок, раз понял только сейчас. Последняя их встреча, когда именно обычно сдержанного и скупого на эмоции Мирона можно было назвать «бойким и ласковым», этот дебильный трек про психическое расстройство, почему Слава не придал значения чему-то действительно важному? Он настолько был занят жалостью к самому себе и бесполезным самобичеванием, что чуть жестоко не проебался.
— Спасибо, Слав, — Окси аккуратно старается выпутаться из кокона одеяла и Славиных рук, — я лучше пойду, а ты забудь, пожалуйста, всё что происходило последние часы. Если ты расскажешь всё Замаю и вы будете стебать меня до конца моих дней, что ж, это ожидаемо. И это, извини за лишний гемор.
Машнов молча наблюдает, за тем как
ох как же это по-пидорски любовь всей его жизни (пусть даже и больная на всю лысую голову) натягивает джинсы и застегивает рубашку, он прям чувствует у себя на лбу бегущую строчку «да какого хуя», резко встает и заключает в объятия свою татуированную принцессу.
— Ну и куда ты собрался в таком-то состоянии? Давай не выебывайся, можешь снять с себя свои дорогие шмотки, я дам что-нибудь поудобнее, — Слава целует в макушку, гладит плечи и мягко толкает обратно к дивану, — можешь еще поваляться, а я пойду чай сделаю. И это… не пугай меня больше так.
Мирон чувствует, как целый Эверест упал с его плеч.
Когда Слава почти у выхода из комнаты слышит робкое, но уже не кажущееся безумным «Я люблю тебя», мир восстает по кусочкам, словно из пепла.
