***
— Извините за опоздание, можно войти? Я пришёл на урок через пару минут после звонка, когда все уже сели за парты. А она стояла там, около доски, как всегда прекрасная, от раздражения стуча пальцами по парте. Глубоко вздохнув, будто успокаиваясь, она махнула рукой в сторону парты: — Заходи. Я сел за первую парту, единственную оставшуюся свободной, и, старательно игнорируя смешки за спиной, достал учебники и тетрадь. Пенал мой ныне находился в неизвестном мне месте, ибо они забрали его и куда-то спрятали; так что ручки у меня не было. Кое-как найдя в грязном рюкзаке остаток карандаша длиной не больше пяти сантиметров, я записал с доски тему. Физика — мой любимый предмет, только по нему я действительно стараюсь учиться. Не знаю, в чём дело: то ли в том, что мне нравится сама физика, то ли в том, что мне нравится наша учительница по физике. Честное слово, не знаю, но склоняюсь больше ко второму варианту. И вот сейчас я внимательно прислушиваюсь к ее даже сейчас, когда она злится, бархатному голосу. Звуки сливаются в единую песнь, которая уносит меня далеко отсюда, от унижений, оскорблений и выполнения роли груши для битья. Из-за того, что я постоянно теряю ход мысли, учить всё приходится дома: я ведь не хочу быть объектом её раздражения (как большинство моих одноклассников). — Итак, зачёт. Кто готов? Коля? — Она смотрит мне куда-то за спину, но в ответ звучит лишь какое-то невнятное бормотание в духе «я не готов», «забыл», «можно пересдать?» — Что насчёт тебя? — Анастасия Андреевна обращает свой взор на меня, и сразу слышится смех. — Да он же тупой как пробка, — ухмыляется тот самый Коля. Именно он, кстати, и является главарём банды, которая, можно сказать, охотится на меня. — Можно… — Я прокашливаюсь от внезапно накатившей неуверенности. — Можно я после урока сдам? — Я умоляюще смотрю на нее. Анастасии Андреевне приходится согласиться: если она будет принимать зачёт у меня при всём классе, то это будет длиться очень долго, да и сказать ничего путного, постоянно отвлекаясь, я не смогу. Вообще, она всегда с пониманием относилась к моей ситуации и пыталась помочь, но я всячески отвергал её попытки, ведь знал: просто так они меня не оставят. Людям нравится издеваться над теми, кто слабее их. Над сиротами, над инвалидами и даже над теми (к их числу я и принадлежу), у кого есть только один родитель. Я действительно не понимаю, почему люди так жестоки. Чем я отличаюсь от них? К счастью, существуют такие лучики света и добра, как Анастасия Андреевна. В итоге она опрашивает ещё несколько человек, они пытаются, но как ответить, если ты ничего не знаешь? К теме мы переходим минут за десять до окончания урока. — Если тело может совершить работу, то говорят, что оно обладает энергией. Слежу за движением её розовых губ. Так хочется обладать ими, прикасаться к ним, но я не могу себе это позволить. Я могу лишь мечтать о столь недостижимой цели, ночами мучаясь от налетающих на меня мыслей о её теле, о её голосе. Я так желал хотя бы прикоснуться к её коже, почувствовать её мягкость. Наверное, тогда я бы умер от счастья. Помню, в конце прошлого учебного года я увидел фотографию, опубликованную ею в инстаграме. Она просто сидела на диване, рядом с ней мужчина играл на гитаре (из-за этой фотографии я даже научился пользоваться этим инструментом, весьма ловко, между прочим), устроившись головой у неё на ногах. Тогда меня пробрала такая злость и ненависть ко всему миру, к этой несправедливости, что я больше недели даже не защищался во время нападений на меня компании во главе с Колей. Наверное, тогда я просто себя жалел, старался избавиться от душевной боли посредством физической. Я видел фотографию лишь раз, но даже сейчас, когда прошло уже больше полугода, я помнил её тёплый взгляд, направленный на него. Я чуть ли не вырывал себе волосы в попытках избавиться от этого образа в моей голове; я разбивал костяшки в кровь, представляя, что было бы, если бы этот взгляд был направлен на меня, если бы я мог вглядываться в узор радужки её светло-карих глаз. Наверное, тогда я бы воскрес хотя бы для того, чтобы повторить это мгновение счастья. Мои размышления прерывает звонок, Анастасия Андреевна напоминает о домашнем задании и говорит, что в следующий раз поставит всем двойки. Мне это, конечно, не грозит. Я откашливаюсь и подхожу к ней. — Можешь помочь? Их так много, у меня уже руки отваливаются, — произносит она и кивает на стопки тетрадей. Взяв тетради, я отнёс их в лаборантскую, в то время как она прошла впереди меня и оперлась о стол. Испытующе смотрит на меня. Ладони вдруг вспотели, я стараюсь незаметно для неё вытереть их о штаны. — Начинай. — Кажется, она уже говорила мне что-то и сейчас лишь повторяет. Я чувствую, как горят щёки. — Механическая работа — это действие силы при перемещении… Вдруг раздался грохот. На полу, позади Анастасии Андреевны, валяется стопка тетрадей, которые я принёс. Вероятно, я был так сосредоточен на учительнице, что даже не заметил, как я их ставлю. Подрываюсь с места, надеясь исправить ошибку. — Всё нормально, — останавливает она меня. — Продолжай. — Она опускается на корточки, и обтягивающая её стройные ноги красная юбка задирается на несколько сантиметров вверх. В горле вдруг пересохло, и я откашливаюсь, сцепив прямые руки перед собой. Разум затуманивается, и я уже не знаю, что говорю. — Наоборот. — Она поднимается и убирает волосы за уши. — Что? — не понимая, что она имеет в виду, спрашиваю я. — Работа равняется силе, умноженной на перемещение, значит, перемещение равняется работе, делённой на силу. — Поправляет юбку. Кое-как сообразив, какую ошибку я совершил, продолжаю. Сухость в горле так и не проходит, и я постоянно откашливаюсь. Стараюсь бороться с внезапно ставшим хриплым голосом, но все попытки тщетны. — У тебя что-то случилось? — Мои попытки говорить что-то связное прерывают. — Ты сегодня сам не свой. — Она испытующе смотрит на меня, сузив глаза. — Это опять Коля? — (Я буквально чувствую, как она копается в моём мозге). — Скоро родительское собрание, может, мне поговорить с его родителями? — Нет, что вы, не нужно! — Хоть я и отказываюсь от её вмешательства, на душе всё равно становится теплее от её обеспокоенности и, если можно так сказать, заботы обо мне. — Может, у тебя ещё что случилось? — Она подходит поближе ко мне, и я ещё сильнее чувствую исходящую от неё беспокойную энергию. А может, это просто я так взволнован внезапной близостью. — Нет, всё нормально. Правда. Однако она, явно не веря моим словам, продолжает пристально на меня смотреть. Увязаю в её медовом взгляде. — Я могу Вам доверять? — спустя, наверное, несколько минут спрашиваю я вдруг севшим голосом. В её взгляде появляется ещё больше беспокойства, и это нервирует меня ещё больше. В ответ Анастасия Андреевна лишь кивает. — Обещайте мне, что никому не расскажете. — Глаза начинает щипать, и я стараюсь не поднимать на неё взгляд, часто моргая в попытке избавиться от непрошеных слёз. — Я… не могу обещать. — Она явно напугана моим поведением. — Пожалуйста! — уже молю я. — Господи, обещаю, — произносит она и махает рукой на стул. За окном вдруг потемнело, всё стало каким-то серым. Резко посыпался снег. Но крики резвящихся после уроков детей не прерывались. Проходя мимо неё, максимально глубоко вдыхаю. Чувствую тонкий аромат её духов. Апельсиновый. Самое то для зимы. Аромат мягкий, ненадоедливый и на удивление освежающий. Это несколько отрезвляет меня, привнося немного ясности в мои мысли. Громко плюхаюсь на стул, обессилено опираюсь локтями о колени и смотрю на неё. Она стоит всё на том же месте, только повернулась в мою сторону. Нервно стучит пальцами по своей же руке. — Уже больше года я не могу отделаться от съедающих меня мыслей. Это началось в начале прошлого учебного года, и это… — На некоторое время замолкаю. — Эти мысли обезоруживают меня, я не могу думать нормально. — Провожу трясущимися пальцами сквозь волосы и сцепляю их вместе в попытках избавиться от дрожи. Прислоняюсь к рукам лбом и продолжаю чувствовать колебания. — Это убивает меня. Анастасия Андреевна, Вы можете меня не понять, но… — Я поднимаю на неё взгляд. За время моего монолога она подошла ближе ко мне. Теперь она стояла около меня, но по её лицу было ясно видно, что она всё ещё сомневалась в том, что нужно было начинать этот разговор. Думала о том, что незачем её было расспрашивать меня, ведь я ещё один школьник с проблемами. Скорее всего, так и было. Впрочем, мыслей читать я не умею. — Это будто гиря, висящая на мне, куда б я ни бежал. Я будто под наркотиками, но не могу просто взять и отказаться от наркотика, от своей зависимости. — Ты что-то принимаешь? — спустя так много времени нерешительным голосом произносит она. — Господи, нет! Но это действует на меня даже хуже, чем наркотики. Я не могу от этого отказаться, это полностью захватило мой разум. — Ещё сильнее сжимаю дрожащие пальцы. — Я… просто не могу с этим бороться. Шумно вдыхаю, пытаясь собраться с мыслями. Поддавшись внезапному порыву, притягиваю её к себе и прислоняюсь к её животу влажной щекой. В полнейшей тишине успокаиваю дыхание и проклинаю себя за это безумное влечение. Проклинаю себя вообще за то, что решился рассказать ей. Мог бы так и продолжать врать и говорить, что ничего не случилось. Она молчит, видимо, боясь сказать мне хоть слово. Её тело застыло, прямые руки повисли. Она даже не пытается убрать мои руки со своей талии. Может, думает, что я безумен? Думает, что если она совершит хоть одно движение, даже самое крошечное, то я с ней что-то сделаю? Но нет же! Я бы никогда не посмел сделать ей что-то плохое, я бы никогда не обидел такое совершенство. Она так красива, я часто заглядывался на её блондинистые волосы, на солнце, особенно в мае, сверкающие рыжиной. Она всегда с особой добротой относилась ко мне, и я понимал, что она необычная, она умная, она заботливая и проницательная. «Чем не совершенство?» — зачастую задавался я вопросом. С неохотой отрываюсь от её тела, смотрю в её шокированные глаза и произношу роковые слова: — Анастасия Андреевна, Вы — мой наркотик. После этих слов с меня будто падает груз, не весь, но хотя бы часть, мне становится легче. И приходит полное осознание того, что я натворил. Резко подрываюсь со стула, чуть не сшибая её, и вылетаю из лаборантской. Она кричит мне: «Стой!», но я бегу, опасаясь того, что она может сказать и что она может сделать. А вдруг она расскажет об этом моему классному руководителю? Вдруг меня поставят на учёт к психологу? Вдруг скажут, что я действительно безумен? Хотя она ведь обещала… Самым удручающим страхом для меня было больше не увидеть её. Тогда мне не было известно, что будет дальше, и я, накинув куртку, шёл. Дети всё так же кричали; на давно утоптанный снег падали новые снежинки, укрывая землю. Белые хлопья мягко опускались и на меня, застревая в волосах, на некоторое время задерживаясь на куртке. Я не знал, что мне делать дальше, как мне смотреть ей в глаза, как разговаривать с ней. Я даже не представлял, как я смогу находиться с ней в одном помещении. Одно я знал точно: в ближайшее время в школу я не вернусь.***
Больше недели после того злополучного, как я тогда считал, дня я просидел дома. Мама большую часть времени была на работе, поэтому я легко прикидывался больным. И да, отчасти эта ложь была правдой. Я не болел физически, но чувствовал невыносимую боль в душе. Так я не хандрил, наверное, с того момента, как мы с мамой остались одни. Я очень жалел, что поддался тому необъяснимому порыву. Впрочем, объяснить его, наверное, можно. Я часто рисовал в голове картинки, они были разными, но всё сводилось к тому, что там мы были вместе. Я мечтал о ней, больше года мысли о ней не выходили из моей головы. Я не представлял, как мог совершить такую ошибку. Почему и зачем я рассказал ей? Как я теперь буду ходить в это место? Я терпел все издевательства надо мной и не переводился в другую школу только из-за возможности хоть изредка видеть её. Меня не покидала мысль о том, что лучше мне уйти из этой школы, ведь больше меня там ничего не держало. Точнее, я хотел бы отмотать время назад, чтобы того дня не было, чтобы я не натворил столько глупостей. Однако изменить прошлое нельзя. Я надеялся хотя бы избежать позора и, самое главное, ещё большей душевной боли от того, что она скажет мне и как будет себя вести.***
В конце концов, на занятия мне идти пришлось. Я собирался поговорить с мамой насчёт перевода в другую школу, но всё же не переставал надеяться на лучший исход событий. Как только Коля и его компания увидели меня, сразу раздалось улюлюканье, но я, вопреки их представлениям, никак на это не отреагировал. Первый урок — физика. Сейчас мои пальцы дрожали даже сильнее, чем тогда, когда я рассказывал ей о своих чувствах. Да, сегодняшний день казался мне ещё более ужасным, чем тот. Оно и понятно. Одно дело объясняться в чувствах, другое — встречаться с последствиями. Я вошёл в кабинет, стараясь смотреть хоть куда, но только не на пространство вокруг доски. В основном, я смотрел в пол. Но боковым зрением заметил, что её стол пока пуст, и вокруг её также не наблюдалось. Я вздохнул с некоторым облегчением. Одноклассники что-то громко обсуждали, среди этого гомона звуков я услышал, что Анастасию Андреевну, может быть, будут заменять. Все привыкли к тому, что она никогда не опаздывала, так что её отсутствие на рабочем месте вызвало поток слухов. Я сел за свою привычную первую парту, и спустя несколько минут после звонка на урок открылась дверь в кабинет со стороны лаборантской. Я понимал, что мне нужно оторвать от неё взгляд, и тогда она меня, вероятно, может не заметить. Она спокойно шла, оглядывая класс, и когда её взгляд встретился с моим, я заметил, что она немного запнулась. Вероятно, это заметил только я, так как класс всё ещё не утих и наверняка не обращал на неё никакого внимания. Вернув невозмутимое выражение лица, она озвучила результаты (весьма плачевные) самостоятельной работы и начала объяснять тему. Обычно я слышал хотя бы сорок процентов её слов, но сейчас… Нет, это было выше моих сил. Обычно говорят, что в одно ухо влетает, в другое вылетает. У меня не было даже этого, всё пролетало просто рядом, даже не касаясь меня. Если говорить математическим языком, всё мне было параллельно. Я не сразу понял, что прозвенел звонок, а когда понял, было уже поздно. Я начал собирать вещи только тогда, когда весь класс уже почти вышел. — Стас, — услышал я её негромкий голос. Анастасия Андреевна стояла возле лаборантской, неуверенно глядя в мою сторону. Я помолился всему, во что вообще верят люди (по крайней мере, всему, что я вспомнил), и лишь мотнул головой в знак вопроса. Я боялся, что если я заговорю, то не заткнусь никогда. Не сказав ни слова и лишь качнув головой в сторону лаборантской, она удалилась. Помявшись на месте несколько секунд, я всё же направился за ней. Я почти слышал, как из грудной клетки пытается сбежать сердце. И я был бы рад, если бы оно сбежало, и мне не пришлось проходить через всё это. Зайдя в лаборантскую, я увидел её, прислонившуюся к столу. В этот раз ничего не падало. Мне хотелось что-то сказать, но я не знал что именно. — Стас… — Она разорвала минутную тишину, вновь назвав моё имя. — Простите, — перебив её, выпалил я и сжал губы. — Я не должен был так поступать, и вообще мне лучше… — Я замолк. Я не знал, что именно это самое «лучше». Что мне нужно было сделать? Сложный вопрос. — Извините, — повторился я. — Я больше не потревожу Вас, обещаю. Я собрался было развернуться и уйти. Не знаю, что бы я сделал потом, но предполагаю, что снова залёг бы на дно минимум на неделю. — Подожди. Одно лишь её слово жутко испугало меня. Что она собиралась сказать? Что я глупый мальчишка, напридумывавший себе сказку? И я бы согласился с ней за исключением, пожалуй, сказки. Моя жизнь не была настолько плохой, насколько могла бы, но и сказкой её уж точно назвать нельзя. — Прости, что спрашиваю, но… — Она растерянно прикусила губу, задумавшись. От её жеста я пристыжено покраснел, ощутив потягивание в паху. Слава богу, она не смотрела на меня. — Чем вызвано твоё чувство? Тебе просто нравится моя внешность? Ты ведь меня совсем не знаешь. Я был действительно удивлён её вопросом, и это, вероятно, отразилось в моём взгляде, обращённом на неё. Да, внешне она была неописуемо прекрасна. Но внутренне она была ещё чудеснее. Я поражался тому, насколько она хороший человек. С таким человеком я чувствовал себя комфортно, и, если бы я имел возможность быть хоть чуточку ближе к ней, я был бы счастлив. — Нет, — просто ответил я. — Хорошо. Я просто подумала… — Она постучала пальцами по своей руке и отошла от стола. «О Господи! Что она делает?!» — подумал я тогда. Она сократила между нами расстояние до полуметра. Прошлась языком по своим губам, ещё больше озадачив меня. Я боялся, чертовски боялся. Моё дыхание участилось, я замер в ступоре и мог лишь растерянно моргать да сжимать кулаки в попытках избавиться от дрожи. Преодолев оставшееся между нами расстояние, она медленно поднялась на носочки и так же медленно приблизилась к моему лицу, испытующе смотря мне в глаза. Я шумно выдохнул, когда почувствовал её мягкие губы на своих. Словно вырвавшись из оцепенения, я оторвался от неё. «Это что, шутка какая-то?» Лёгкий румянец на её щеках доказывал обратное. Я изучающе, как всегда любил это делать, прошёлся взглядом по её лицу, только теперь уже намного ближе, чем обычно. Дойдя до губ, я так же, как она до этого, провёл языком по своим и уже сам приблизился к ней. Прикрыл глаза и поцеловал, одной ладонью прикасаясь к её щеке, а другой — к талии. Не стоит думать, что я не разу не целовался. Было пару раз, но то было на спор — мы играли в бутылочку. Я целовал их, прикасался руками, но это никак не могло сравниться с тем, что я испытывал сейчас. Меня буквально захватила буря эмоций, из глаз чуть не посыпались искры. Приводил в восторг даже не факт поцелуя, а факт того, что она отвечала мне, не отвергала. Сам того не заметив, я подтолкнул её к столу, заставив прислониться к нему. Мне хотелось многого, но больше всего я желал простых нежных поцелуев, признания взаимности. И я это сполна получал. Не знаю, сколько прошло времени, но вскоре — раньше, чем мне хотелось бы, — мы оторвались друг от друга. Её дыхание было таким же неровным, как и моё. На щеках держался лёгкий румянец. Но самое главное — ослепительная улыбка на губах и горящие глаза. Мне не хотелось отпускать её, не хотелось убирать руки от её тела, но она этого и не требовала. Тогда я не знал, что будет дальше, что именно она испытывает ко мне, как мы будем вести себя после этого. Но одно я знал точно — мои чувства взаимны. И я был счастлив, впервые за долгое время счастлив; улыбка ещё долгое время не сходила с наших лиц при воспоминании о нашем первом — и уж точно не последнем — поцелуе.