песье no.2

открывается дверь — и ты берешь рюкзак, делаешь ручкой, мол, до встречи, не скучай, еще увидимся, надеюсь, нескоро, у тебя короткая цепь, а у меня длинная, поэтому я могу уйти, недалеко, конечно, но могу, а ты — нет, смешновато выходит, смейся — только не молчи, не надо, не время сейчас; я смотрю исподлобья, припадая на лапы, готовый к броску, из пасти валится пена и ночь, рык и крик — это не похоже на смех, это похоже на боль — я ее знаю, я ее вижу везде, в отличие от тебя, ты вырос не так, как я, ты вырос, но остался слепым — не заметил даже, как щенок, любящий всех, превратился в пса, который жрет собственный гнев, жрет свою цепь — звенья скрипят на клинково-острых зубах, я ее сгрызу, и тогда убийца лишится узды, убийца начнет трип, убийца пойдет много дальше тебя: с ножичка капает кровь, пуля застревает между глаз — вот над таким я смеюсь, так какой же повод сейчас — открытая дверь или ты, стоящий одной ногой за? черный зрачок дула пристально глядит тебе вслед, в спину, на которой крест, крест, вписанный в круг, что сто́ит мне спустить курок, дернуть за цепь, ты в любом случае упадешь ко мне в пасть, ты идешь только потому, что я разрешил, я купил твои звенья по высокой цене — ты у меня в долгу, ты у меня в кармане, у меня под лапой, ты принадлежишь мне по праву, по крови, по наследству, если хочешь, ты — результат обмена, неестественного отбора — может, над этим посмеемся, братец, посмеемся и поплачем, как в девчачьих фильмах, чтобы стало легче, но легко ничего не бывает; если ты обернешься, то учуешь смерть, которая обнимает меня как мать, отец и брат, она гораздо верней тебя, она гораздо вернее всех, она плодит эту боль, в которой я обитаю, которая застилает мне глаза тонким красным стеклом, и оттого становится все нереально забавным, даже ты, заметивший только себя и молчание, не подходящее к случаю, да проваливай ты к чертям, в самый-самый низ, в самую-самую боль, я посмеюсь один.