В ожидании чуда

— Я тебе говорил, горе ты луковое, так не делать? — Рома выговаривал ему со всей строгостью, но когда взгляд его, блуждающий по сторонам, останавливался на Кузином лиловом фингале, что-то в его голосе надламывалось в сторону непозволительной для грозного судии мягкости и жалости. — Угу, — едва слышно выдавил Кузя. Хорошо хоть, Рома перестал возиться с его глазом, а то от этих мазей — «Что ж ты не даешься, зараза? Бабка моя плохого не посоветует!» — все только сильнее чесалось и горело так, будто в Кузю не крепкий мужской кулак прилетел, а молот Тора. А следом еще и Халк добавил. — Может, в этот раз не стоило, а? — спросил Ромка с тяжелым вздохом, устав разглядывать спелую, с отливом в синеву гематому. — Почему? — обиделся Кузя. Сейчас как никогда хотелось шмыгнуть носом, а то и вовсе удариться во все тяжкие, забраться под елку с бутылкой «Егермейстера» и тазиком оливье и не вылезать до первого января. — Почему остальным можно, а мне нельзя? — Каким остальным? Мелкоте этой? Тебе двадцать, Кузьма, — напомнил Ромка весьма бестактно. — Ты студент-сварщик на четвертом курсе, а не пятилетняя фея, посеявшая два молочных зуба перед новогодним утренником. — Ну и что? — Кузя все-таки шмыгнул. У него насморк, ему позволительно. А еще у него в очередной раз отобрали шанс на мечту. — У Деда Мороза на его официальном сайте не стоит возрастного ценза! — Какой Дед Мороз? — застонал Ромка, запутавшись пальцами в светлой взъерошенной шевелюре. Стоило отдать должное его терпению — забрать Кузьму из каморки охранника в торговом центре, привезти к себе, напоить чаем с мятой, намазать вонючей мазью из садистских побуждений, а потом еще и выслушивать Кузино нытье. Ромка хорошим другом был, жаль только, что жутким скептиком. — Его же не существ… — Замолчи! — с достоинством оборвал его Кузя. Ему даже мама не осмеливалась сказать эту крамолу в лицо. Выдержав долженствующую паузу, Кузя опасным полушепотом уточнил: — Все еще хочешь это сказать? — Неа, не хочу, — фыркнул Ромка, косо на него поглядев. — Я на твой фингал насмотрелся, своего мне не надо… Но, Кузь! Ты же понимаешь, что не надо было лезть на колени к старому шарлата… кхм… Деду Морозу и просить у него на новый год парня, желательно голого и красиво обвязанного красной ленточкой? — А что надо было? — поинтересовался Кузя мрачно. За окном стылый ветер кружил в медленном танце мокрые хлопья снега, мигали гирлянды украшенных к грядущему празднику витрин, и колеса машин бодро взрезали месиво снега и блесток из-под хлопушек. Казалось, в этом сказочном антураже тягучее счастливое предчувствие объяло всех, кроме Кузьмы. — Это же тихий ужас. Каким я был, таким и вступлю в новый две тыщи восемнадцатый — несчастным и брошенным старым девом!.. дедом… Неудачником, в общем. В темных Ромкиных глазах проскочил огонек тихого раздражения. — Договоришься у меня, — погрозил он Кузе пальцем. — Возьму бабкину скалку и оприходую, будет тебе новогодний апгрейд. — Ну, нет, — поморщился Кузя. — Я ж любой ценой не хочу. Я нежно хочу, по согласию. — Так я нежно оприходую, — рассмеялся Рома, не выдержав нагнетающей ноты. Он лукаво подмигнул Кузе. — Бабкина скалка согласна, лет восемнадцать ей есть, а то и все пятьдесят. Перед законом мы чисты. — Да ну тебя, — буркнул Кузя, но тоже заулыбался. — Тащи лучше джойстики, виртуально апгрейдиться будем. Вот же Ромка — сам долго расстраиваться не мог, и другим не давал. * * * Тридцать первое число неумолимо приближалось, а нужное настроение Кузьму так и не навестило. Он даже пожалел, что нарвался со своим энтузиазмом, которым хотел заглушить отсутствие любовного тепла, на досрочную сдачу зачетной сессии. Дисциплины кончились, подписи расчертили зачетную книжку, и Кузе резко стало нечего делать. А от безделья, как любила говорить Ромкина бабка, в Кузе просыпался самый настоящий ворчливый домовой. Из тех, которые не отползают от батареи, пересматривают назубок выученные сериалы, изредка читают, пьют какао вприкуску с кислыми мандаринами и на все предложения выйти хоть раз на улицу отвечают неласковым «мне и тут хорошо». Впрочем, для Ромы и Ленки агрессивное домоседство Кузьмы стало лишь очередным вызовом. Эти двое с детского сада, откуда росли ноги их дружбы, постоянно брали друг друга на слабо. А когда в начальной школе в их компании появился Кузя, ему пришлось перетерпеть бесчисленное множество споров, разбить три десятка рукопожатий, скрепить восемьдесят клятв и засвидетельствовать не меньше двух сотен заданий, которые Рома и Лена с неуемной больной фантазией придумывали друг другу в наказание за проигрыш. — Что на этот раз? — буркнул Кузя, когда открыл дверь и обнаружил у себя на пороге таинственно улыбающихся друзей. — Я бы мог и по скайпу спор закрепить… Объяснять Кузе традиционно ничего не стали. Только затащили обратно в квартиру и стали в четыре руки собирать и одевать. — Что происходит? — Кузя попытался сопротивляться, но Лена угрожающе дернула за ворот свитера, который с боем на него натянула. Ромка втаскивал Кузю в штаны легко и без лишних усилий — оно и не удивительно, с его метром девяносто против скромных Кузиных ста шестидесяти восьми. — Никуда я не пойду! Мне и… — Знаем эту песню, — хохотнул Рома, всовывая его ногу в ботинок. — Тебе и здесь хорошо. — А на улице будет еще лучше, — радостно закончила Лена и напялила на возмущенного Кузьму шапку. — В центре гуляния, концерт какой-то, угощения бесплатные обещали. — И глинтвейн, — не преминул добавить Ромка, глянув на него с хитрой улыбкой. — Тоже бесплатный. Кузьма польстился на последний пункт, поэтому в куртку влез уже сам. Обмениваясь шутками и тычками, они вышли из квартиры, обещавшись Кузиной маме, что много пить не будут. Зайцами прокатились на троллейбусе до центра и вышли из душного распаренного салона в морозную яркую сказку. Сверкали огоньки гирлянд, бойкие детишки носились по площади, оставляя за собой следы на припорошенном снегом тротуаре, россыпь мандариновых корок и пестрые хвосты лент. Гудела людская толпа, из колонок рвался голос Фрэнка Синатры, продавцы зазывали всех на праздничные угощения, сувениры и даже одежду по скидкам. На установленной возле мэрии сцене готовилась давать концерт волонтерская группа, а между людей деловито сновали бесчисленные Снегурочки и порядком уставшие лесные звери. Кузьма с восторгом малого дитя позволил общему ажиотажу себя подхватить. Он даже не заметил, как заботливый Ромка влил в него два глинтвейна, а тайком дымивший за ларьками заяц — бывший его трудовик дядя Ваня — заставил «для сугреву» глотнуть крепкого из фляги. Настроение поднялось еще больше, когда Ленка, не помня себя от радости, схватила одну из Снегурочек и стала вальсировать с ней по площади на потеху толпы. — Ну что, Кузька, хорошо же тебе? — спросил, довольно щерясь, Рома, отсняв танец Лены на камеру телефона. — Хорошо, — согласился Кузя, выбросив коричную палочку из-под пряника в урну. — Только я одного не пойму… На что вы в этот раз поспорили, когда меня из дому вытаскивали? — Думаешь, — закатил глаза Ромка, — мы с Леной по-человечески сотрудничать не умеем? — Ага, так и думаю, — усмехнулся Кузя, заметив, как забегал взгляд друга. — Колись давай. — Ну нет, дружище, — Ромка лишь по плечу его хлопнул, направившись к стенду с горячей выпечкой. — На этот раз праздник для лучшего друга это праздник для лучшего друга, а не спор. Кузьма хмыкнул: верилось с трудом. Он еще раз с улыбкой поглядел на Ленку, которая все допытывала несчастную Снегурочку, умеет ли она танцевать румбу и как заказать музыку. Некстати накатили горьковато-сладкие мысли о прошлом Новом годе, обещаниях встретиться и не забывать друг друга, данных впопыхах перед поездом. Тарас уезжал в родной город на недельку-другую, а задержался на целый год. Сообщения от него приходили все реже и реже, прекратились звонки, и голос вспоминался только по краткой записи автоответчика — «Занят, свяжусь позже». Потом и мама где-то узнала, что Тарас вернулся на работу в своем городе и передумал возвращаться. Занятой вечно, работяга с амбициями выше Эвереста. С каждым днем становилось все невыносимее думать о нем, надеяться, ждать. Через пять месяцев глухого молчания Кузька наконец смирился с тем, что его продинамили. И стал понемногу отучать сердце верить. Он заставлял себя заглядываться на других парней, мечтал перед сном о чем-то несбыточно-грандиозном, изо всех сил перекраивал свой идеал. И все же иногда, цепляясь за нечаянные воспоминания, наивное сердце понукало еще раз набрать номер, жадно вслушаться, повторить про себя каждый звук стандартного «занят, свяжусь позже, занят, позже, позже». Нежданные мысли о Тарасе испортили Кузе все веселье. Он с досадой оглянулся в поисках заячьих ушей дяди Вани, чтобы попросить у него глотка из чудодейственной фляги, и заметил, что мимо расступающихся людей к нему шел, опираясь на длинный посох, высокий и моложаво энергичный Дед Мороз. Укутанный в красную дешевенькую шубу, улыбающийся в искусственную бороду, с гордой выправкой и неуместной резкостью походки — не властитель метелей и великий сказочник, а халтура, словом. Кузька-то толк в Дедах Морозах знал, и этого сразу записал в ту же инициативную группу, из которой вылез дядя Ваня. — Кто это тут у нас? — пробасил Дед Мороз, поравнявшись с Кузькой, и зачем-то строгим покровительственным жестом поправил на нем съехавшую шапку. — Как себя вел наш мальчик в этом году? — Х-хорошо, — выдавил из себя Кузя, опешив от той бесцеремонности, с которой Дед Мороз схватил его под руку и потащил в сторону автобусных остановок. — Да? — удивился Дед Мороз, вытягивая его из толпы легко, как масляную шпротину из банки. — А до меня слухи доходили, что плохо. — Какие слухи? — Кузька переставлял ноги машинально, едва поспевая за широкими шагами Деда Мороза, позволял себя уводить и не знал, что на него действовало так гипнотически — смутно знакомый голос или шлейф приятного парфюма. — А такие, — Дед Мороз вдруг достал из кармана шубы ключи от машины и открыл перед Кузьмой дверцу ауди, резким движением усадив его на пассажирское. Сам обогнул машину, сел за руль и чуть оттянул резинку бороды, чтобы хорошенько вдохнуть. — Говорят, обещаниям не веришь, про чудо новогоднее забыл. — Дедушка, вы что? Вы кто? — испуганно спросил Кузьма. Надо же таким лопухом быть — позволить затащить себя в чужую тачку, сидеть как овечка на заклание и что-то невнятно мямлить. Правильно Ромкина бабка говорила, голова с лукошко, а мозгу ни крошки. Еще и на блокировку двери поставил, хитрый дед, так просто не удерешь. — Чудо я твое новогоднее, дурачок, — вдруг мягко рассмеялся Дед Мороз, самодовольно усмехнувшись, стряхнул накладные брови и снял бороду. — Тарас? — изумился Кузя, забыв про пути к отступлению. Просто уставился на до боли родное лицо, встретился со взглядом лукавых карих глаз. До неузнаваемости меняли облик Тараса чужая борода вместо привычной темной щетины и несуразные косматые брови из голубоватых ватных шариков. — Что ты здесь делаешь? — Обещание выполняю, — улыбнулся Тарас. Потянулся по-свойски к нему поверх коробки передач, но тут уж Кузьма очнулся от оцепенения и резко отпрянул. — Ну чего ты, домовенок? — Я тебя ждал год назад, — хрипло пожаловался Кузя, спиной вжимаясь в дверцу. — Надеялся, звонил… А ты… ты пропал! — Не пропал, а деньги зарабатывал, Кузь, — Тарас посерьезнел. Расстегнул ворот синтетической шубы, стянул разукрашенные вязью рисунка варежки. — Я говорил, что у нас с тобой будет или серьезно, или никак. Ты же меня знаешь, ну не могу я на шее твоей нежной матушки сидеть, ее воду горячую лить и свет расходовать… — Тарас поглядел на него так тепло, так по-прежнему, что у Кузи заныло в груди. Сложно, все-таки, было забыть его даже в разлуке. — В своем городе всегда проще было, там связи, знакомства старые. Поднакопил деньжат, теперь могу и здесь филиал смело открывать. Снимем себе жилье отдельное, съедемся, заживем. Кузь, ну ты чего смурной такой? — А не отвечал почему? — спросил тот ровно. — Зачем дал почувствовать себя брошенным? — Чтобы ты мог ощутить счастье быть снова найденным, — философски заметил Тарас. — А если серьезно… То я не тебя, а себя испытывал. Думал, а если вдруг для меня разлука ничего значить не будет — что тогда? Зачем тебе дарить такого вот ненадежного меня? — И что твоя проверка показала? — пробурчал Кузя, насупившись. — Что мне без тебя уже ничего и не нужно, — просто ответил Тарас. — Если бы не твоя практика, Кузь, если б ты мне не попался на глаза, когда у меня на производстве сварку свою отрабатывал от и до… Не знаю. Наверное, так бы всю жизнь и гнался ради того, чтобы только гнаться, и забивал на то, что сердцу требовалось. Кузя смотрел на него, осунувшегося, уставшего, но такого счастливого, и не понимал, как только мог роптать на грядущий год. Вот же она, радость. Вот оно, чудо его долгожданное. Потомившееся разлукой, пылкое, глупое в своем максимализме, но на все готовое для него. — Что скажешь? — спросил Тарас с опаской, будто ждал, что Кузя откроет дверь и молча уйдет. — Что скучал. И что жутко рад тебя видеть, — честно ответил Кузя. — Пока это все, что я могу сказать. — Ну, и пока это все, что надо, — мягко произнес Тарас. — С остальным разберемся после праздников. — А сейчас?.. — Кузя поглядел за окно. Там город отмечал наступающий праздник, но Кузе не хотелось поддаваться всеобщей радости. Радость, собственная, душевная и искренняя, уже потихоньку расцветала внутри него. — А сейчас сдачу сессии твоей отмечать поедем, — хитро улыбнулся Тарас. — Я же Дед Мороз на полставки, так что мне пришло твое новогоднее желание… Он открыл бардачок и вдруг выудил из него огромный моток шелковых красных лент. Кузя рассмеялся. Все-таки, не зря он верил в чудо. * * * — Это необычно, — заметила Лена, откусывая от имбирного пряника. — Действовать сообща? — уточнил Рома, криво усмехнувшись. — Ага. Если бы мы не вытащили Кузьку в центр… — Тарас бы до самого тридцать первого караулил нашего домоседа у подъезда, — рассмеялась Лена. Они сидели на лавочке еще какое-то время, запивая пряники чаем и наблюдая за концертом. Чего-то, впрочем, не хватало. — Спорим, — первым не выдержал Ромка, — бабка моя пирожки с капустой прямо сейчас делает. — С картошкой, — покачала головой Лена и протянула ему руку. — Спорим.