**
Дальше было ужасное дружеское объяснение и сокращение времени на раздумья о переезде друг от друга. После всего, Джо зарёкся съезжаться с кем-либо, особенно со студентами и(ли) творческими людьми, но вот сейчас он сидел в кухне собственной (невероятная роскошь для Лондона) квартиры, в которой жил не один. Это вышло, по забавному стечению обстоятельств, из-за Каспара. Бывший**
Каспар оказался прав — выгнать нового соседа Джо совершенно точно не смог бы. Только не парня с красными с улицы и от смущения щеками и тембром Гарри Стайлса. Было в его внешнем виде что-то от беспомощного, но уничтожительно очаровательного щенка. И большой гитарный чехол за спиной, припорошенный неожиданно выпавшим декабрьским снегом. Кроме прочего, Байрон оказался по-настоящему идеальным соседом: понимающим и не обижающимся на шутки Джо, которые, будем честными, далеко не всегда были невинными; уважающим его личное пространство и невозможный беспорядок сна; соглашающимся на дурацкие авантюры, которые беспокойный Джо не оставил даже после того, как ему стукнуло двадцать пять. Байрон оказался не студентом, но начинающим музыкантом. В первые же выходные Джо помогал ему обклеивать небольшую комнатку звукопоглощающими щитами, чтобы превратить её в подобие домашней репетиционной студии. Байрон вовсе не был беспомощным, наоборот, он справлялся со множеством вещей, требовавших ручного труда, гораздо лучше Джо, но последний всё равно вечно предлагал свою помощь. Самому себе Джо объяснял это тем, что изобретал всевозможные способы прокрастинации, что не было тотальной ложью, но и правдой — не до конца. Он любил свою работу, позволявшую появляться в издательстве лишь время от времени, в основном работая в уютном закрытом пространстве дома или какого-нибудь крохотного кафе в непримечательном районе города, но даже от неё время от времени хотелось убежать в спокойное и никуда не торопящее одеяло на диване в гостиной. Джо мысленно усмехнулся в лицо издателю, поставившему срок сдачи в канун Нового Года, который он сейчас и пытался нагнать, но в голову лезли только наполовину расплывчатые, наполовину неоново-розовые кадры с рождественской вечеринки, которую они с Байроном устраивали у себя дома. Народу было столько, что даже при свете и свежей голове не сосчитать. бокалы, в какой-то момент заменившие вышедшие пластиковые стаканчики, наполненные неизвестными алкогольными ядами соответствующего цвета. Джо не напивался так сильно, кажется, со студенческих вечеринок. Или вечеринок-на-двоих с Каспаром, на которых всегда творилось то, в чём они оба не признавались друг другу утром. Голова не кружилась, только если Джо удавалось застыть в одном положении, что было практически невозможно. Люди толкались, пели песни, пытались танцевать в ограниченном пространстве, врезаясь друг друга и смеясь, проливая липкий, сильно пахнущий алкоголь на просвечивающие молодые тела под промокающей одеждой всех оттенков неоновой радуги под крутящимся в потолке шаром. Кому-то в голову пришла идея есть шоколадные монетки с чьего-нибудь обнажённого тела. Джо не уверен, не предложил ли эту идею сам. Всё так красочно мешалось с шумом в его шатких мыслях, когда он ложился голой спиной на скользкую прохладную поверхность стола. Закрыв глаза, он доверился осязанию, прослеживая лёгкие следы раздетых шоколадок по своему телу: по одной на ключицах, солнечном сплетении, где-то на рёбрах, на каждом кубике пресса. От алкоголя и недостаточно жаркого воздуха в комнате по телу пробегала дрожь. Кто-то удерживал его запястья, укладывая монетки на сгибы локтей. А потом по очереди он почувствовал на себе чужие, мягко клюющие рты. От их прикосновений хотелось увернуться и податься навстречу, одновременно. Монетка над левой тазовой косточкой исчезла, и прямо на её месте, над кромкой джинсов, неплотно обхватывающих впалый живот, пухлые губы втянули в себя кожу, посасывая, явно оставляя след. Джо прекрасно знал, кому принадлежали эти губы. На самом деле, ему хотелось, чтобы он это знал, и он уверенно убеждал себя в этом. Потянувшись и откинув голову назад, Джо ахнул, когда прикосновение исчезло, и открыл глаза. В затуманенном пространстве он чувствовал себя грёбанным Донни Дарко, буквально видя свою проекцию, через несколько секунд целующую эти самые пухлые губы, притягивая их обладателя к себе, грубо схватив за волосы на затылке. Он приподнялся на локтях, слыша возмущённые голоса вслед за осыпавшимися с ключиц, ещё не съеденными, монетками. Кухня покачнулась, и Джо никак не мог сосредоточиться на нужном лице среди всей этой толпы. А потом увидел: румянец Байрона был скрыт отсутствием света, его глаза мерцали испуганным любопытством и совсем не выглядели пьяными. Ещё один мальчик с фамилией на <л>, к которому он испытывал нечто, похожее на любо|пытство, и с которым в одной из параллельных вселенных они уже беспорядочно целовались в ванной, поочерёдно подпирая дверь спинами.. Закончив правку черновых эскизов, Джо оставил работающей лишь вкладку с эмбиентной музыкой, под которую предпочитал работать, и улёгся на тот самый стол головой, подложив под неё руки. Он прикрыл глаза и погрузился в полусон, всё ещё слыша на фоне ненавязчивую мелодию, но уже не в силах контролировать поплывшие перед глазами образы-воспоминания. Если сон действительно предназначался для сортировки произошедших событий, то эта вечеринка никак не хотела вставать на место в упорядоченном каталоге памяти. Какое-то время спустя, его разбудил знакомый запах, пронизывающий с некоторых пор каждый квадратный сантиметр их дома. Потерявшись во времени, всё-таки погрузившись в неглубокий сон, плёнку которого с лёгкостью взрезали охватившие его со спины руки, Джо почти блаженно заныл от накрывшего его тепла. Ещё одной отличительной чертой Байрона была чёртова заботливость, но Джо напрочь забыл об этом, будучи уверенным в том, что сосед видел двадцать девятый сон в своей спальне. Они провели в этом недообъятии некоторое время, пока Байрон не завибрировал словами в чувствительную кожу около уха. — Не нужно спать здесь, Джо, — негромко повторил он, стянув с парня наушники и развернув к себе на стуле. Он не оттолкнул его, не выскользнул, не отшутился — кивнул, приоткрыв слипающиеся глаза, и позволил отвести себя в кровать. — Байрон, — Джо никогда не сокращал имя нового соседа и крайне редко называл по фамилии, потому что она до безумия ему нравилась, и он не хотел это испорить, — мне нужно тебе кое-что сказ.. Подушка и одеяло заплетали его язык и мысли, словно укрывая его, Байрон наложил какое-то сонное заклинание. — Утром, Джо, — возразил он. — Если ты всё ещё захочешь что-то сказать.. ты пожалеешь, если скажешь сейчас, поверь мне. Байрон закрыл дверь и прислонился к ней лбом; через несколько секунд он различил еле слышный шёпот Джо. — Я никогда не решусь на это утром. Это почти заставило его вернуться в чужую спальню, но в очередной раз напомнив себе не раз спасавшую его поговорку о том, чего не случается после двух часов ночи, Байрон ушёл к себе, неуверенный, что сможет заснуть этой ночью.**
Наутро не было никаких разговоров. Ни намёка о ночном эпизоде. Только завтрак и Байрон, у которого каждая чёрточка лица была напряжена, как перед важным прослушиванием. Джо молча и без особого энтузиазма разглядывал растаявший в прозрачную жижу снег, некогда так завороживший Байрона, и ковырялся в разбухших овсяных хлопьях. Он не чувствовал себя выспавшимся, и ночные события всё ещё кружились в его голове, как не выветрившийся после недолгого сна алкоголь. Прекрасно понимая: чтобы не усугубить возникшую неловкость, нужно поговорить с Байроном, Джо лишь невесело усмехнулся своим мыслям, отвернулся от окна и застывшего в нелепом ожидании парня и удалился в свою комнату, закинув наполовину полную тарелку в раковину.**
— Ты сидишь на моём месте, придурок, — шутливо бросил Джо, заходя в гостиную и обращаясь к Байрону, смотрящему какое-то шоу по одному из шотландских каналов — ему всегда нравилось разбирать реплики, произнесённые с сильным акцентом. Обычно они устраивали вербальный турнир за, разумеется, ничейное место на диване, вмещавшем на себе не менее шести человек, или дрались щекоткой или подушками, после чего усаживались бок-о-бок, пропустив добрую половину выпуска, и до самого конца программы жаловались друг другу на упущенный сюжет, пытаясь восстановить его самостоятельно, иногда для верности выключая звук, и вкладывая в уста персонажей совсем не те слова. Сегодня Байрон только хмуро взглянул на него и, резко поднявшись с дивана, ушёл в студию. — Всегда бы так! — крикнул ему вслед Джо, проклиная желание пойти за ним. Потому что Джо, чёрт возьми, пообещал себе не допускать повторения ситуации с Каспаром. Если он что и вынес из их совместной жизни, так это то, что молчание уберегает от множества непрошенных сложностей. С тех пор, как они с Ли разъехались, Джо успешно следовал этому разумному правилу, и не планировал его нарушать.**
Они больше не ужинали вместе, кроша едой на диван, который приходилось пылесосить хотя бы раз в неделю, чтобы не натыкаться спиной на засохшие яблочные косточки и острые уголки упаковок с какой-нибудь вредно-вкусной едой. В новогоднюю ночь, которую они провели каждый в своём кругу, никто из них не выпил ни капли шампанского или чего-то аналогичного, а, встретившись, спустя несколько дней, уже в январе парни неуверенно подздоровались и занялись каждый своими делами. Недели через две общие друзья начали обижаться на то, что Байрон с Джо больше не приходили к ним в гости вместе, и ни разу не приглашали к себе с Рождества. — Что-то случилось на той вечеринке или после неё? — спрашивал Каспар. — Джо, мы же друзья, ты можешь сказать мне всё. — Нет, — отрезал Джо и либо переводил тему, либо сбрасывал вызов, переводя телефон в самолётный, потому что смски от сестры с похожим содержанием ему точно не были нужны. Он злился на свою упрямость и непровозглашённую взрослость, в которую как бы входило умение начать серьёзный разговор и провести его так, чтобы ничего не испоганить. Джо не думал, что научился в жизни хоть чему-то, и он не собирался открывать рот первым. Часы пикнули восемь пи эм. Байрон закрылся в студии с двух дня, так что Джо решил заварить его любимый чай с бергамотом и лимоном, чтобы пряным ароматом выманить заигравшегося музыканта из комнатушки, где не было ни часов, ни окон, и было очень легко потерять счёт времени. Когда это не сработало, Джо всё же остановился перед плотно закрытой дверью со стащенной из отеля табличкой <не беспокоить>, после чего открыл её свободной рукой и заглянул внутрь. Байрон сидел на стуле с акустической в руках, наигрывая какой-то мотив снова и снова. — Ты не выходишь отсюда уже шесть часов, бро, — начал Джо, заходя в студию. — Я готовил чай и сделал на тебя тоже. — Ты даже не любишь лимоны, Джо, — не поднимая головы и не отрываясь от перебирания струн, которое, впрочем, стало сбивчивым, отозвался Байрон. Вместо какой-нибудь едкой шутки Джо только шагнул ближе и протянул руку с дымящейся синей кружкой, украшенной кособоким снеговиком. — Я занят сейчас. — Можно мне остаться и проследить за твоей работой? Может, тебе нужен совет со стороны, поэтому ты так надолго тут завис, — всё же вернувшись к шутливому тону, предложил Джо и отставил чай на небольшой столик у стены. — Ладно. Сыграв несколько обрывков какой-то новой песни и выслушав комментарии Джо, Байрон заиграл блинковскую <I Miss You>. Джо подхватил мотив, выпевая знакомые со школьных времён куплеты. Он не любил звучание своего голоса, но любил петь, и Байрон чертовски хорошо изучил его вкус в музыке с тех пор, как они поселились в одной квратире. — Обожаю, когда ты поёшь, — искренне признался Байрон, как только отзвучал последний аккорд. — Херня, — отмахнулся Джо, давя улыбку, просящуюся на губы в ответ на улыбающееся лицо Байрона — сыграй что-нибудь ещё. Байрон послушался, начиная перебирать струны, играя сбивчиво, потому что больше не смотрел вниз, наблюдая за выражением лица Джо. Тот перекатывался с пяток на носки, покусывая щёку, чтобы не улыбаться своим мыслям, которые сдались под натиском эмоций ещё полчаса назад, там, на кухне, где он в одиночестве готовил чай на двоих. На этот раз они пели вместе, тихий и низкий голос Байрона терялся в высоком, слегка фальшивом голосе Джо, стоявшего уже так близко, что его рёбра почти касались пальцев, которыми Байрон сжимал гриф. — Байроооонн! — позвал Джо. — Мм? — Байрон-Байрон-Бай-Рооон, — принялся напевать он, вскоре заливаясь смехокашлем от неправильно взятого дыхания. Глаза заслезились, и Джо услышал, как музыка прекратилась: Байрон, убрав гитару на подставку, поднялся со стула, обнимая его и касаясь щекой его щеки. Джо ужасно тянуло к нему навстречу, но, даже когда, с закрытыми глазами, почувствовал на своих губах чужое дыхание, прикосновение — пухлое, мягкое, ненастойчивое, он хватался за дробные воспоминания о несчастливых окончаниях отношений. Джо принимал этот недопоцелуй, но не принимал в нём активного участия. Грабли каспаровской ошибки раздирали его грудь и затылок острыми зубьями, но была одна мысль, которая тупила их, подобно камню: <В объятиях Байрона тепло, почти как в одеяле>. — Открой глаза, Джо, — Байрон отодвинулся от него на достаточное расстояние, чтобы они могли отчётливо видеть лица друг друга, — и скажи, что ты тоже хочешь всего этого. Открыть глаза и обнажить свою панику? Открыть глаза и увидеть чужое замешательство и боязливое ожидание? Открыть глаза и потеряться в <сейчас>, которое выгонит предупреждающее <а помнишь, как было в прошлый раз>? Он открыл глаза, и в комнате оказалось достаточно света, чтобы Байрон впервые увидел, как краснеет его лицо. Он открыл глаза и не смог произнести ни одного связного слова — спутавшиеся мысли неумело завладели его ртом, и Джо оставалось только беспомощно смотреть перед собой. — Никогда прежде не слышал, чтобы ты запинался, — низкий смех Байрона абсолютно не помогал сосредоточиться. — Я хочу, ладно? — оборонительно выговорил Джо и посмотрел вверх. — Чего ты ждёшь? Байрон ощутимо сжал рукой его бок, снова прижимая к себе, и поцеловал уже намного настойчивее, заставляя приоткрыть рот и впустить свой язык, чтобы выписывать какие-то дьявольские руны внутри его рта. Джо прикусил его нижнюю губу и чуть потянул, пользуясь любимым способом взять время на нормальный вдох, который едва ли вообще существовал в подобных условиях. Байрон отступил на несколько шагов назад, опускаясь на стул и притягивая Джо к себе на колени, запуская руки в пшеничные волосы. Это было как все первые поцелуи, которые продолжались долгие десятки минут, оставляя без сил, с саднящими губами и гулко бьющимися в груди сердцами. Поцелуи, которые, Джо думал, принадлежали только романтикам и подросткам. Поцелуи, которые не заканчивались беспорядочным, торопливым, жадным сексом. Поцелуи, после которых долго лежишь в подобии какого-то самого невероятного транса, окружённый пьянящим чужим запахом, сносящим похлеще кальяна, и даже подумать боишься о том, как прохладно окутает воздух, когда придётся вместе уйти к холодильнику, чтобы заткнуть урчащие от голода животы. Но заботливый Байрон, способный забыть о себе, погружаясь в музыку и мысли, но не о лежащем под боком угловатом Джо, смешно облизнул чужие губы кончиком языка, будто крем с десерта, и, накинув ему на плечи подобно мантии плед, увлёк за собой к тому самому столу, с которого всё началось в кажущееся теперь таким далёким Рождество.