Я буду первым

— Сдави сильнее. Кенни говорит спокойно, в его тоне даже проскальзывает что-то буднично-авторитетное, как будто он учитель, который зачитывает план занятий на следующий урок. Вообще никогда неясно — просит он или приказывает. Его голос становится непривычным, а потом он начинает хрипеть, потому что Крейг давит на его шею с такой силой, что будь на месте Маккормика кто-то другой — давно сломал бы. — Вот так. Черт возьми, да-а. Кенни закатывает глаза, принимаясь двигать рукой быстрее и резче. Когда он пытается сглотнуть, Крейг чувствует, как острый кадык впивается в его ладонь, ходит под ней, подпрыгивая вверх-вниз, словно недозревший твердый плод. Сладкий, запретный — застрявший у бедного Адама поперек глотки. Крейг думает, что, если попробовать сжать посильнее, упрямый хрящ прорвется сквозь эти мягкие вибрирующие стенки, а затем провалится прямиком в пищевод. И тогда Кенни скорее всего захлебнется в своей же крови. Но все это такие мелочи по сравнению с тем, сколько придурков ежегодно умирает, перекрывая себе кислород ради странного желания словить кайф поострее. Потом этих уже мертвых и обконченных вдрызг бедолаг находят их же несчастные предки — такой позорный и нелепый финал. Крейг как-то наткнулся на печальную статистику в интернете. В статье объясняли, почему это происходит. Оказывается, стоит только немного увлечься, как все мышцы в теле моментально сократятся, и ты уже просто не можешь расцепить руку — вовремя отпустить веревку или ослабить ремень. Всего пара секунд, и фатальный исход неизбежен. Это так пугающе просто, что волосы на затылке начинают шевелиться, а желание попробовать, как зуд, становится почти нестерпимым. Полгода назад Такер подловил Кенни за этим сомнительным занятием. Вообще-то, в этот момент тот был уже на грани. Тогда же Крейг и узнал, как выглядит лицо человека за несколько секунд до конца. Потом он уже просто не смог выбросить его из головы. Образ Маккормика в пыльном зеркале театральной подсобки, самозабвенно дрочащего на свое отражение, намертво врезался в память. Выражение удивления, ужаса и какого-то непонятного смирения — навсегда оставило глубокий бороздящий след на его подкорке. Кенни кашляет, схватившись рукой о край старого гримировочного столика. Он содрогается всем телом, и видно как на его спине, натягивая тонкий слой кожи, проступают острые позвонки и лопатки. Вид обнаженного тела почти не смущает Крейга, но этот сухой громкий кашель поразительно действует на нервы. — Спасибо, чел. Крейг отходит от него на безопасное расстояние. Всего несколько шагов назад. Он ждет, когда Кенни отдышится и придет в норму. Такер снова ловит его взгляд в отражении. Кенни смотрит на него очень долго, а потом разворачивается и ржет Крейгу прямо в лицо, бесстыдно растирая по своему животу остывшую липкую сперму. — А я ведь чуть не скончался, прикинь? Это же c ума сойти можно! Похоже, он находит эту игру слов ужасно забавной, но Крейг не дает ему шанса ляпнуть что-то еще более глупое — бьет в солнечное сплетение, разворачивается и уходит прочь. Уже у дверей он слышит тихое: — До следующего раза. После этих слов Крейгу отчаянно хочется побиться головой обо что-нибудь твердое. Он даже начинает сожалеть, что просто не прошел мимо. В голове вертится какая-то идиотская муть про китайских утопленников и карму. Услышал где-то, уже и не вспомнить. Мол, когда-то давно в Китае было запрещено спасать утопающих, так как это являлось вмешательством в их судьбу. Ну, или что-то вроде того. «Охуеть, — думает Такер, — а ведь в этом действительно есть определенный смысл» Следующий раз происходит ровно через две недели. Еще через месяц — это становится рутиной. Лицо Кенни красное от нехватки кислорода, мокрое — от возбуждения. Оно так близко, что Крейг чувствует жар, исходящий от него на своей коже. Кенни рефлекторно открывает рот, пытаясь схватить хоть немного воздуха. Однако все его попытки напрасны. Пока уверенная и сильная рука лежит поверх его сонной артерии — умолять бесполезно. Крейг всегда знает, когда ему уже хватит. Маккормик никогда не сопротивляется, не пытается вырваться. В такие минуты он становится на удивление тихим и покладистым. Смотрит через опущенные ресницы, такие по-детски длинные, выгоревшие на солнце у самых кончиков. В нем вообще много такого — «по-детски». Веснушки на плечах, сладковатый запах молока от кожи, безволосый впалый живот с трогательно выпирающим пупком. И даже его волосы, как это бывает у многих, со временем не потемнели, а остались такими же светлыми, очень мягкими на ощупь. Крейг плохо понимает, что именно он чувствует по отношению к Маккормику. Они почти не общаются. Не считая пары коротких фраз до и после этих странных встреч один на один в подсобке театрального кружка. Под трибунами, в раздевалке. Где-то примерно после четырех. Это восхитительное время, когда школьные коридоры пустеют и наливаются усталым звенящим эхом. Стены школы не пропускают ни звука, и Крейг доверяет этой надежной преграде, отделяющей их двоих от всего остального мира. Чаще всего он молчит. Но не потому, что чувствует робость или стеснение — нет. Просто так привычней. Да и как-то странно слышать свой собственный голос, когда тот эхом фонит вокруг, настойчиво обступая со всех сторон. Он как будто чужой. В такие моменты Крейгу мерещится, будто рядом с ними есть кто-то еще, загадочный третий лишний — неприятный тип, который постоянно передразнивает все его слова. Куда лучше слушать, как говорит Кенни: его голос чертовски здорово отлетает от стен, наполняя пространство приятным пустым отголоском. Он поворачивается к Крейгу спиной, безумно медленно стягивая с себя футболку, и Такер едва сдерживается, чтобы не подойти и не помочь ему, как можно скорее закончить эту блядскую демонстрацию. Но потом футболка летит прямо ему в лицо, и за все это время Крейг так и не научился ловить ее на лету. Мягкий застиранный хлопок, хранит в себе сладкое тепло чужого тела. Крейг так бы и стоял, уткнувшись в нее носом, вдыхая — глубоко и с удовольствием. Но сейчас это не главное. Главное — это Кенни, который смотрит на него из-за плеча и улыбается своей невозможной фирменной улыбочкой. Той самой, приводящей Крейга в крайнее смятение чувств. Когда он уже не понимает, чего в эту минуту ему хочется сильнее — надавать Маккормику по шее или сорвать с него одежду. А тот смотрит так, словно ему прекрасно известно, какие мысли гнездятся в голове у Такера. Будто он и сам знает, насколько хорош в этот самый момент. Затем он вытягивает ремень из шлевок. Его движения уверенные и плавные. — Давай, — он вкладывает ремень в руку Крейга, наклоняется и тихо шепчет ему на ухо. — Ты знаешь, как меня порадовать. Он улыбается, когда Крейг затягивает петлю на его шее. Руки уже почти не дрожат, двигаются уверенно и методично — так, чтобы потом не осталось никаких лишних следов. Кенни расстегивает ширинку и, широко мазнув языком по всей ладони, запускает руку под резинку трусов. — Ты тоже можешь присоединиться, если хочешь. — Спасибо за заботу. — Я вообще-то серьезно. — Все нормально. Кенни фыркает, и ясно, что ему, в общем-то, есть что ответить по этому поводу. Крейг почти уверен, что, скорее всего, это что-то такое же пошлое и язвительное, как и вообще все что обычно слетает с его языка. Поэтому он тут же затягивает петлю, пресекая возможный поток слов в свой адрес. Потому что, на самом деле, ему даже не обязательно прикасаться к себе, чтобы кончить. Одного вида Кенни: голого по пояс, со спущенными штанами, хрипящего и вбивающегося в свой же кулак — вполне достаточно, чтобы позорно спустить в штаны, так ни разу и не дотронувшись до своего твердого изнывающего члена. После этого они не встречались почти три недели. На второй — Крейг ощутил неприятное саднящее изнутри беспокойство. Крейг помнит, как в последнюю встречу, когда все закончилось, Маккормик как всегда не спеша натянул джинсы, лениво привалился к его плечу, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, а затем закурил. Все было как обычно. Кроме одного — он забыл сказать ему привычное: «до следующего раза». Тогда Крейг не обратил на это внимание. Но теперь — после постоянных раздумий, что же, черт возьми, пошло не так — он восстановил все события того дня в такой хронологической точности, что если бы кто-то рискнул устроить ему допрос и спросить, сколько ложек сахара он добавил в свой утренний кофе в тот день, он без труда ответил бы — две с половиной. Мелочь, но… Обычно-то, он вообще пьет кофе без сахара! — Ведь ничего не было, так о чем тогда сожалеть? — В который раз повторяет он про себя. Просто Кенни звал его, когда ему хотелось — намекал, подавал какие-то сигналы, а Крейг на все это велся. И так раз за разом. До следующей среды или пятницы. Почему-то встречи всегда проходили именно в нечетные дни. Эта деталь была замечена Крейгом во вторую среду. Сразу после того, как он два часа просидел в пустой подсобке, скурив за раз пять или шесть сигарет, одним своим взглядом просверливая в двери сквозные огнестрельные дыры и глупо ожидая, что вот сейчас эта чертова дверь откроется и войдет он. — Ублюдок, — бессильно, шепотом. Непонятное значение избитой фразы «зуд в костяшках» вдруг резко обрело для него новый, буквальный смысл. Кулак со всей силы влетел в стену — не полегчало. Суббота подходила к концу, и Крейг был чертовски зол, как не был, наверное, уже очень давно. А все потому, что к ним на ужин заявился не кто иной, как Кенни Маккормик собственной персоной. Вначале Крейг просто не понял, как на такое реагировать. И пока он стоял с дебильно приоткрытым ртом, глядя на все еще мнущегося на крыльце Кенни, за его спиной незаметно материализовалась Руби. Влепив брату смачный подзатыльник за полное отсутствие манер, она приветливо улыбнулась и пригласила Кенни пройти в дом. Как оказалось, они были неплохо знакомы: Руби училась в одном классе с сестрой Маккормика, и (как Крейг узнал позже) эти двое были просто неразлучны. Крейг вдруг ощутил ужасную досаду на себя — надо было просто послать этого идиота куда подальше и захлопнуть чертову дверь. Все-таки несмотря на то, что Кенни ничего ему не был должен, обида все равно захлестывала, тошнотворно подкатывая к горлу каждый раз, когда Крейг провожал взглядом его удаляющуюся спину, стоя на школьном крыльце, словно прикованный к месту. Но теперь уже поздно думать об этом. На самом деле ему даже повезло, что Руби подоспела вовремя. Потому что Крейг уверен — рискни Маккормик заговорить с ним прямо сейчас — драки было бы не избежать. Ну, как драки… Скорее Крейг просто бы сломал ему что-нибудь. Напрочь разворотил его красивый прямой нос или раскрошил во рту парочку передних зубов. Все-таки сил в нем всегда было ощутимо больше, да и веса тоже. Крейг игнорирует тихое и неуверенное «привет» и смотрит на Маккормика непроницаемым угрюмым взглядом. Внутри по-прежнему неприятно жжется, а кулаки сами сжимаются против воли, вновь начиная нестерпимо зудеть и почесываться. Но ему уже давно не двенадцать, поэтому он только делает глубокий ровный вдох и отходит в сторону, пропуская их с Руби дальше в дом. Меньше всего ему хочется устраивать сцену при свидетелях. Поэтому он просто решает потерпеть. С одной стороны ему даже интересно, чем все это может кончиться. Хотя внутренний голос, орущий сейчас во все горло: «ничем хорошим, кретин ты эдакий!», нисколько не улучшает ситуацию. Крейгу кажется, что за всю его жизнь именно этот ужин был самым долгим, невкусным и безумно неловким. Он без особого энтузиазма пережевывает овощной салат, ковыряется вилкой в своем когда-то любимом стейке, со скучающим видом размазывает соус по керамической поверхности. Крейг отрывает взгляд от тарелки и наблюдает, как Кенни весело разговаривает с его сестрой и предками. Он делает какие-то забавные комплименты, пытается шутить, не скатываясь при этом в пошлые сальности, задает общие, ничего незначащие вопросы и строит из себя крайне заинтересованного слушателя. Что не говори, но, когда Кенни хочет, он действительно умеет быть очаровательным и покладистым, а таких женщины любят особенно сильно. И Крейг чуть не давится, когда после очередной милой глупости, его мать произносит: — Ох, Кенни, ты такой душка, наверное, все девушки от тебя без ума. О, как же Крейга бесит вся эта хрень, которая прет из него прямо сейчас! Ведь он-то знает, какой этот душка на самом деле. Он его не одурачит, пусть даже не старается. Поэтому, когда его сестра убегает на кухню, чтобы помочь маме с десертом, Крейг пинает его под столом и смотрит настолько красноречиво, что Маккормик понимает все правильно, молча кивает и встает из-за стола. «Большое спасибо, сто лет так вкусно не ел. О нет, десерт мне уже точно не осилить да и нам с Крейгом уже пора садиться за проект. А он вам ничего не сказал? Ха-ха. Ну, это же Крейг. Ладно, еще раз спасибо, все было очень вкусно» Слова, слова, слова. Крейг уже успевает подняться к себе в комнату и занять стратегически важное положение возле стола, лицом — к двери, конечно. Через долгие пять минут Такер слышит его поднимающиеся по лестнице шаги. Кенни не перескакивает через ступеньки, как делает это обычно, поднимается медленно, степенно. То ли, потому что в гостях, то ли пытается оттянуть неизбежное. А может — все вместе. Наконец он заходит в комнату: проскальзывает, осторожно запирая за собой дверь. Он смотрит Крейгу в глаза, шарит рукой позади себя, разыскивая защелку на ощупь, опасаясь развернуться спиной. Умный ход, отмечает про себя Такер. С третьей попытки у него это все-таки получается. Замок громко щелкает, и на пару секунд этот звук заполняет небольшое, а теперь совершенно тесное пространство. — Ну что, напизделся? Кенни не отвечает. Все так же стоит, прислонившись к двери и скрестив на груди руки. Ждет? — Все, уже иссяк? — Крейг подходит к нему. Стремительно и резко дергает за край кофты и тянет наверх. — Ты че, ебнулся совсем? Кенни не выглядит удивленным или оскорбленным — нет. Вообще, кажется, что он действительно иссяк. Теперь, когда больше не нужно притворяться, на его лице проступает едва заметная усталость. И Крейг отступает — не отходит ни на сантиметр, но чувствует, как от этих слов его толкает назад. — А разве не ради этого ты приперся ко мне в дом? –Окей, — Кенни как-то совсем невесело усмехается, а затем юрко проскальзывает Крейгу за спину, и тот слышит, как он идет в сторону кровати, шаркая носками по ковру. — Только я сам, ладно? Крейг разворачивается в тот момент, когда, перекрестив руки, Кенни обхватывает себя с боков и задирает кофту, оголяя тазобедренные кости, белый впалый живот, пупок, ребра. Он всегда раздевается так, и Крейг не может вспомнить, видел ли он хоть раз, чтобы кто-то из парней в их школе проделывал нечто подобное. Ему кажется, что гораздо удобнее и быстрее стянуть футболку через спину. Вообще-то, Крейг не раз хотел спросить у него, почему, черт возьми, почему он так делает? Неужели специально? Крейг забывает об этом всякий раз, когда они остаются наедине, и Кенни раздевается вот так — медленно, искушенно, как будто делает это напоказ. И Такер не понимает почему, но этот момент с раздеванием моментально заводит его. Так что он не выдерживает, подходит почти вплотную, заставляя Маккормика попятиться к кровати. Крейг толкает его на матрас и забирается сверху, нависая над ним, вклинивается между его доверчиво разведенных коленей. Кенни дышит жарко и неровно, и, когда Крейг кладет сразу обе ладони ему на шею, едва заметно вскидывает бедрами, тихо стонет сквозь зубы. Таким Крейг не видел его еще ни разу. Во время ужина он предвкушал эту сцену, полную темных мстительных удовольствий, подстегивал себя, доводя до какого-то глухого, почти одержимого бешенства. Но теперь от прежней злости как будто не остается и следа — внутри только одно жгучее, едва сдерживаемое желание, а еще какая-то необъяснимая нежность, давящая на ребра и раздирающая его изнутри. В какой-то момент Такер не выдерживает, комната начинает кружиться, и он впивается в приоткрытые губы, сминая их и с удовольствием ощущая под своими пальцами чужой загнанный пульс, сливающийся в голове с его собственным, оглушительно бухающим в висках. Кенни закидывает руки ему за шею и отвечает. Они двигаются навстречу, шумно дыша через нос, целуются так долго, что губы начинают болеть, наливаясь красным, словно давно перезревшие ягоды. Крейг чуть отстраняется, чтобы заглянуть в его лицо. Почему-то сейчас это кажется чем-то необъяснимо важным. Светлые ресницы вздрагивают, отбрасывая на щеки темные колышущиеся тени, когда он судорожно тянет воздух. Крейг знает — Кенни всегда чувствует, когда на него смотрят, но в этот раз не пытается отвернуться. Крейг вздрагивает, когда ладонь Кенни ложится поверх его рук и чуть надавливает сверху, намекая на дальнейшие действия. — Давай, — шепчет он. Крейг давит на его горло, ощущая в руке знакомую приятную вибрацию, расходящуюся по всей ладони до самых пальцев. Кенни стонет и вдавливается стояком в подставленную ногу. Крейг слышит, как звякает ширинка, чувствует торопливые движения рук под собой. Он опускает глаза и смотрит, как Кенни обхватывает себя рукой через тонкую хлопковую ткань. Головка выглядывает из-под плотной резинки, прижимается к животу, пачкая кожу прозрачной густой смазкой. Он твердый и потрясающе горячий. И Крейгу совсем не обязательно прикасаться к нему, чтобы ощутить этот жар — он просто знает, какого это, когда чувствуешь кого-то всем своим нутром. С каждым движением Кенни ускоряет темп: рука движется уверенно и быстро, без оттяга — так, как ему нравится. Обычно это никогда не затягивается надолго, но не в этот раз. Кенни закусывает губы, жмурится и скулит, но все еще не может кончить. Его отросшие волосы налипли на шею, облепили высокий лоб потемневшими, взмокшими прядями. Крейг чертовски возбужден, стояк болезненно упирается в ширинку. Но чужой член уже начинает ныть от слишком резких дергающих движений, и Крейг хочет сделать хоть что-то — помочь Кенни избавиться от этого мучительного сладкого зуда. Он ощущает, как неприятно сводит руки, а хватка постепенно слабеет, но он упрямо давит, пока не замечает, как в беззвучном шепоте движутся чужие губы. Он не слышит, но точно знает — Кенни зовет его, зовет по имени. Он останавливается, но не спешит убрать руки сразу — надо дать немного привыкнуть, иначе он просто может подавиться воздухом. Когда Такер снимает руки с его шеи, то ужасается: там, где лежали его пальцы — теперь огромные, наливающиеся лиловым синяки. — Прости, Кенни, я не… — Все в порядке, иди сюда, — произносит он хрипло. Кенни кладет руку ему на загривок, притягивая к себе — еще ближе, теснее. Не сопротивляясь, Крейг укладывается на него сверху, проводит губами по взмокшему виску, нежно целует в горячий сухой рот. — Не получается, — шепчет несвязно, в губы, сбиваясь и заглядывая в глаза. Кенни не может кончить и это трагедия. — Что я могу сделать? — спрашивает Крейг. Он думает, что было бы очень здорово получить четкую и ясную инструкцию от Маккормика, чтобы он просто объяснил, как именно он хочет, чтобы Крейг его удовлетворил. Но Кенни не отвечает. Вместо этого он неожиданно жмурится и краснеет до самой шеи. Отворачивается в сторону, а затем кладет руку поверх рта, как будто боится сказать лишнего. Крейг вздыхает, что-то внизу живота уже летит в девятую пропасть. Ему правда кажется, что он никогда не видел чего-то точно такого же трогательного и одновременно возбуждающего. Ну почему Кенни такой? — Ну? Скажи. Скажи. Скажи. Он целует его в ключицы, плечи, в истерзанную шею и те прекрасные чуткие места, рассыпанные теперь лиловыми отпечатками его пальцев. Он опускает руку, кладет ее поверх ладони Кенни и сжимает, начиная медленно и плавно дрочить. Маккормик ерзает, плавится от прикосновений, сжимает бока своими невозможно острыми коленями. — Кенни, — легкий укус в дрогнувший кадык, и… Это окончательно выводит Маккормика из себя. Сил сдерживаться не остается никаких. Он стонет, почти не сдерживая себя, тянется к Крейгу и, схватив за руку, засовывает его средний палец себе в рот. Там влажно и тепло, язык мягко скользит по коже, и Такер почти не дышит, пока смотрит, как Кенни обсасывает его пальцы, как они исчезают и появляются снова — мокрые и блестящие от его слюны. Затем он выпускает их изо рта, стягивает трусы и, взяв Крейга за запястье, тянет его руку к…о, боже! — Пожалуйста. Крейг закусывает губы и давит в себе стон. Сердце в груди начинает частить, и ему кажется, что температура в комнате вдруг резко подскочила градусов на сорок, а душный воздух облепил его со всех сторон. Дрожащая рука опускается на худое колено и отводит его в сторону. Крейг отодвигается немного назад, скользит влажными пальцами по входу — примеряясь, ощущая восхитительный жар и пульсацию. Кенни дрожит под ним, его ноги разъезжаются, и он подхватывает себя под колени, полностью раскрываясь перед Крейгом. И тогда он не выдерживает, наклоняется и проводит расслабленным языком по горячему отверстию. Тело под ним вздрагивает: стыдливо сжимается и трепещет. Кенни шипит, матерится почти в голос, просит остановиться, продолжить, подождать, но Крейг уже не может этого сделать. Маккормик пытается отползти, но его крепко держат за ягодицы (сам же напросился), так что любые попытки вырваться абсолютно напрасны. Такер делает так еще пару раз, наслаждаясь неожиданной реакцией, а потом резко вставляет палец почти до половины. Улавливает протяжный сдавленный стон и останавливается, потому что: — Ты уже делал это с кем-то? — непонятно откуда взявшаяся ревность в голосе удивила даже его самого. Внутри было тесно, но недостаточно. Не так как бывает в первый раз. У Крейга не было опыта, но он чувствовал, что прав. — Нет, — задыхается Кенни. — Что ты вообще несешь? — Не пизди, — Крейг уже хочет закончить все это, ему ужасно обидно, и он чувствует себя использованным. — Нет, — резко и почти испуганно вскидывается Кенни. — Подожди, стой, это я. — Что? — тупо переспрашивает Такер. — То самое, блядь, — он тяжело и как-то обреченно вздыхает. — Трахал себя пальцами и дрочил на твой светлый образ всю неделю. Доволен? Крейг молчит, пытаясь переварить услышанное. Что? Кенни трахал себя пальцами, своими чудесными тонкими пальцами и представлял Крейга. Что? В голове коротнуло и свет перед глазами погас. — Эй, ну ты чего застыл? Крейг моргает и, заглянув в глаза к Кенни, наклоняется и целомудренно прикасается к его губам. Словно получив зеленый свет, он проталкивает палец до конца и снова замирает, но уже ненадолго. Пара секунд, чтобы дать привыкнуть. В этот раз самому себе — запомнить эту жаркую, уже разработанную специально для него тесноту. — Еще, — просит Кенни. И он послушно добавляет второй палец и тянется к Маккормику для очередного смазанного поцелуя. Но вдруг зависает над ним, смотрит долго и внимательно. — Блядь, — почувствовав на себе его взгляд, Кенни открывает глаза и хмурит светлые брови. — Не смотри так. — Не могу. Он не знает, сколько это уже продолжается. Час, два, а, может, и вовсе прошло каких-то жалких пара минут. Такер перестал чувствовать время примерно в тот момент, когда вдруг оказался лежащим сверху на Кенни. Или еще раньше, когда тот зашел в его комнату. Периодически до него долетают звуки дома, прорываются, как через плотный слой ваты — далекие, фантастические, как отголоски из другого мира — они не имеют никакой реальной власти в пределах этой маленькой, закрытой от всего постороннего комнаты. Мерное гудение посудомоечной машины, скрип половиц, чьи-то шаги в коридоре, телевизор. Наверное, впервые Крейг рад дурацкой привычке отца — врубать звук на полную громкость. — Давай. Такер никогда не был силен в намеках, и, наверное, именно поэтому рядом с Кенни ему всегда было на удивление легко и комфортно. Не надо было угадывать и изворачиваться, устраивая из обычного разговора ритуальные пляски у костра. Он всегда говорил прямо: что хочет, когда хочет и как именно он этого хочет. И даже сейчас, когда Кенни не договаривал до конца, Крейг понимал его. Точно знал, что именно ему нужно сделать. Он спускает домашние шорты вместе с перепачканным влажным бельем, наклоняется, вытянувшись на дрожащих руках, и целует Кенни так, как не целовал еще никого и никогда в жизни — глубоко, мягко, полностью отпуская себя. Крейг входит в него одним долгим мучительным движением и замирает, уткнувшись ему в грудь, ощущая, как со всех сторон его обхватывают горячие тугие стенки. И это так хорошо, что хочется кричать в голос. И двигаться, двигаться, двигаться. — Двигайся. Почти в губы. Просит. В этот раз именно просит. И Крейг в последний раз заглядывает ему в глаза. Они огромные, почти черные. Блестят, как в лихорадке, умоляя его о большем. На самом дне зрачка он видит свое отражение и вдруг с пронзительной ясностью понимает, что все — это предел. Он в нем, внутри, не только плотью, но чем-то еще, намного более важным. Он не понимает, откуда взялась эта странная уверенность, но точно знает — это так, как и то, что Кенни тоже в нем, настолько глубоко, насколько это вообще реально. Эта простая мысль прошибает его до костей. Его теплые влажные пальцы соскальзывают Крейгу на грудь, и тот ловит их, переплетая вместе со своими. Он начинает двигаться — выходит медленно и почти до конца, а затем резко поддается бедрами, одним сильным движением вбиваясь почти до упора, попадая и скользя по чувствительной простате. Не успев ничего сообразить, Кенни громко охает и запрокидывает голову, глотая рвущиеся наружу неприличные стоны. Крейг повторяет этот трюк еще несколько раз, с наслаждением наблюдая, как от каждого его толчка у Кенни закатываются глаза и дрожат колени. И Крейг не может объяснить, но чувствует, как в какой-то момент время вокруг них провисло, застыв в непонятном головокружительном ожидании, искажая привычные вещи до неузнаваемости, погружая все вокруг в созданный ими транс. Кенни как будто тоже чувствует что-то подобное, замирает, приоткрыв рот и широко распахнув глаза. — Твою мать, Такер, я сейчас… И Крейг срывается — ускоряет темп, двигаясь беспорядочно и резко. Кенни цепляется за его плечи, рвано дышит и упирается пятками в матрац, выгибая позвоночник и приподнимая их обоих над кроватью. На одну секунду он застывает, каменеет, а потом резко падает обратно навзничь: долго кончает, пачкая их животы густой теплой спермой. Крейгу хватает пары рваных движений, и он финиширует следом. Срывается на протяжный хриплый стон и выплескивается прямо в Кенни. Его руки подгибаются в локтях и дрожат: он падает сверху, чувствуя, как на каждом вдохе и выдохе их перепачканные липкие животы касаются друг друга. Крейг ощущает необъяснимую легкость, словно из него, как из старого пыльного мешка, только что вытрясли все до одной кости. Но, конечно, это только так кажется, потому что… — Крейг? — А? — Вот ты ни разу не перышко. — Блин, прости. Он перекатывается и ложится рядом, удобно устроив голову на плече Кенни и закинув на него руку. Крейг ощущает приятную слабость во всем теле — такую, что лень пошевелить даже пальцем ноги. Ему кажется, будто он узнает свое тело заново, словно с тем оргазмом в нем была запущена какая-то необратимая программа полной регенерации. Они лежат так несколько минут, пока Маккормик не начинает ерзать, пытаясь встать с постели. — Ты куда засобирался? –Дела, — коротко бросает он. Крейг берет его за локоть и легко тянет обратно на себя. Маккормик почти не сопротивляется и снова заваливается рядом, бесшумно переворачиваясь на бок. — Мне серьезно пора, — повторяет он и тут же замолкает. Потому что Крейг придвигается ближе, вплотную прижимаясь к Кенни. — Останься. — Хочешь, чтобы я остался? Крейгу не нравится эта едкая ухмылочка, заострившая плечи и просочившаяся в голос, но ему безумно лень спорить, поэтому он просто отвечает. — Да. Кенни застывает на секунду, и Крейг чувствует, как он весь сейчас напрягся, словно все мышцы в его теле свело неприятной болезненной судорогой. — Что с тобой? — Ничего, — прерывистый выдох, и очень тихо, почти шепотом. — Просто еще никто не просил меня остаться. На пару секунд Крейгу начинает казаться, что он разучился правильно дышать — перепутал мерное чередование вдохов и выдохов. Сердце в груди сжимается, а затем, словно наверстывая давно упущенное, начинает резко и бешено колотиться. Он подгребает Маккормика под себя и, нависнув над ним сверху, очень долго и внимательно разглядывает лицо напротив, словно пытается отыскать в привычных чертах что-то совершенно новое. — Тогда я буду первым.