Одиннадцать причин

      — Это она?       У Максин Мэйфилд одиннадцать причин ненавидеть его. И это не та история, которую хочется рассказывать.       Майк осуждает (и это не осуждение, за которым прячется лёгкое презрение; нет, говорят янтарные крапинки в карих глазах, какие глупости, смеются широко и открыто алые губы), и не сказать, что на переглядывания оказывалось лишнее время: учеба, радиокружок, игра в Диг Даг. Или что ему есть дело: между поцелуями с Джейн (благоразумными и целомудренными, как и полагается) умещается целая жизнь, упорядоченная и правильная — и это нормально. Майк всегда на два шага впереди по дороге к благополучию (для неё это пропасть на самом деле; Макс не подаёт виду, только натягивает капюшон ниже бровей).       А потом случается Снежный бал — совсем не тот, который положен в сказках, и, кого обманывать, Макс не претендует, но то ли потолок спортзала слишком высокий и напоминает ноябрьское небо, то ли смех Лукаса искрит в ушах.       Это случается в один из тех дней, когда Билли притаскивает кого-то домой, настроение у брата паршивое (ладно, оно и не бывает другим) и ей, Макс, не хочется выступить в роли импровизированной боксёрской груши.       Она засиживается в замке игровых автоматов, а потом всё равно медлит у выхода; Кит снисходительно посматривает на неё из зала, пожёвывая чипсы; закат малиновый; хочется не существовать.       А ещё Лукас поджидает за углом, чтобы безропотно катить велик за спиной, громко выдыхая сырой воздух через рот.       Это то, что она говорит Джейн, когда речь заходит об отношениях, и это то, что обеих устраивает.       Ну почти.

***

      Майк катит велосипед за её спиной, цепь слетела, и, эй, надо бы сказать, но вообще не её дело.       Вместо этого Макс говорит:       — Давно это у тебя?       Повернуться вполоборота достаточно, чтобы зафиксировать его мученическую физиономию: глаза поблёкли, волосы всклочены, Макс готова богом поклясться, что и его полная нижняя губа оттопырилась жалобно, как у ребенка.       — Что именно? — переспрашивает он, моргнув.       Макс ухмыляется — все карты на стол:       — Ты уже неделю вот так шастаешь за мной.       Ну-ка, придумай нечто убедительнее мычания за спиной.       Уилер невозмутимо пожимает плечами:       — Всё просто: нам в одну сторону.       — Нет!       Она замирает: это было слишком резко, слишком быстро, слишком всё. А ещё его лицо: удивлённое, сосредоточенное только на ней. Что удивило Майка больше: что она знает, где он живёт, или что она заметила, как он плетётся сзади?       — Я могу уйти, — предлагает Уилер, и Макс кивает. Ладно.       Достаточно пары шагов — руки опущены по швам, рыжие локоны липнут к раскрытому рту:       — Можешь остаться, Уилер, — вот и всё, что она тогда говорит.

***

      Что вообще могут тени? Максин Мэйфилд знает только, что они изредка спрашивают, откуда берутся синяки на её правой скуле, предлагают обжигающе-мятные леденцы в шурщащей обёртке и обещают не исчезать, никогда (мысленно, разве что).       Настоящее свидание случается только в лесу, на обмусоленной короедами каряге, где Майк рассказывает ей о будоражащих приключениях друзей, умолчав только о странной девочке со сверхъестественными способностями.       — Это покруче «Терминатора», чувак, — смеётся Макс, и всё равно слушает. Он рассказал ей первым.

***

      — Это она? — спрашивает Макс у застывших Дастина и Лукаса, когда девочка появляется.       Одиннадцать.       У Максин Мэйфилд одиннадцать причин ненавидеть Майка Уилера. И это совсем не та история, о которой хочется говорить.

***

      Макс целует Лукаса на Снежном балу, и Майк смотрит, осуждающе, почти обжигая. А потом целует Джейн в ответ.