Дым

— Мистер Кеа, мистер Кеа! — Голос полный возмущения и обиды взламывает виски и больно бьет по перепонкам. Он едва заметно морщится и поднимает глаза от коммуникатора. — Ну она же не идёт! Совсем не идёт! Он крепко зажмуривается, трёт веки указательным и большим пальцем и, прищурившись, всматривается в монитор, разбитый, словно соты, на двадцать три отдельных окошка. Одно из них светится красивым сиреневым. — Пятый блок, Саша. Восьмая строчка. Семнадцать минут до конца, успеешь исправить. — Но если там ошибка, то времени… — — Я сказал успеешь. Думай. Кивок, резкий разворот, золотистые кудряшки рассыпаются по хрупким плечам. Из сиреневого окошка исчезает сразу четыре строки. Молодец, догадалась. Девчонка умная, несмотря на то, что блондинка. Блондинка… Сам-то defi… тот ещё придурок, хоть и брюнет. Бывший. Надо будет всё же поговорить с её папашей, а то поломает девчонке всю жизнь своими амбициями, vecchia cap… нехороший человек. К полтосу валит, а мозгов меньше, чем у кофеварки. «Мистер-как-вас-там, вы ещё слишком молоды, чтобы понять, что истинное предназначение порядочной девочки… негоже юной леди ковыряться в системных блоках, да пялиться сутками в экран…» Системных блоках, надо же. В двадцать третьем веке. Ничего, мы ещё повоюем, сраный ты патриарх.       Три ячейки подряд вспыхивают сначала красным, потом выцветают до серого, а затем и вовсе истаивают до полупрозрачной пустой рамки. С левого ряда доносится недовольное гудение, яростная долбёжка по клавиатуре, а когда мониторы один за одним гаснут, то и сдавленные ругательства. Ввалить ещё и за нецензурщину в стенах альма матер сил уже точно не хватит, поэтому он мысленно закатывает глаза, наблюдая за жалкими попытками проштрафившихся студиозусов оживить терминалы. — Роджерс, Смит, Петровский — свободны. — Мистер Кеа! Три строчки осталось же! Дайте хоть сохраниться-то! — На разные голоса, хором, с вызовом. Виски взрываются новой болью. Жалкие остатки самоконтроля уходят на то, чтоб не застонать, схватившись руками за голову. — Свободны, я сказал. — Тихо, хрипло и как-то совсем замучено. Изобразить командный тон у него не выходило никогда, а сейчас вообще… Непотребство какое-то. В отпуск что ли пора… — Петровский, подойдешь после занятий, остальные к директору с объяснительной. — За что?! — Глаза честные-честные, оскорбленная невинность во плоти. Знал бы хуже — даже поверил бы. Директор вот до сих пор верит, вечный оптимист. — Если я сейчас озвучу за что, объяснительных будет четыре. За пятое, четырнадцатое и второе. Ещё вопросы? — Нет… — Провинившиеся быстро подхватывают рюкзаки и в темпе выметаются, осторожно притворив дверь. Сомнений в том, что объяснительные таки окажутся на столе у директора даже не возникает. Уважают, чему он не перестает удивляться. У каждого уже есть по два предупреждения, а еще только середина года, strong… засранцы. И ведь не успокоятся, пока не вляпаются по самые уши. А случится это очень скоро, если за ум не возьмутся. Жизнь та ещё can… шутница. Любит учить таких вот, считающих себя умнее всех. И учит жёстко, быстро и максимально доходчиво.       В семнадцать вообще всё очень плохо с балансом. Недостаток мозгов, переизбыток самоуверенности, детские реакции, взрослые желания, куцые возможности, гигантское самомнение. Проистекают друг из друга и переходят одно в другое. И все это упаковано в нескладную тушку, которая подчиняется через раз, а порой вообще ведёт себя совершенно автономно. В семнадцать все немножко супермены, твердо уверенные в своей везучести, гениальности и бессмертности. Это он знает по себе. Как знает и то, что так, как ему, везёт далеко не всем. Тощий, громкий, наглый и отчаянно трусливый, не встреть он тогда… Хотя, что вообще считать везением. Ячейки одна за одной загораются зеленым. Яркие рамки хлещут по глазам как лазерные, заставляя жмуриться и выдыхать сквозь зубы. Под веками печёт, будто сыпанули песка. Надо было всё же заказать те хамелеонки, пока заначку окончательно не догрызла аренда, хотя сколько её там было, той заначки. Космокоп — не самая высокооплачиваемая профессия. Школьный учитель, впрочем, тоже не миллионами ворочает. Останься они тогда на Базе… Были бы уже давно мертвы, резко одёргивает он себя. И вообще, откуда он взял эту Базу, галаполицию, космос… sognat… фантазёр несчастный. Когда на потребности организма в сне и еде отвечаешь ударной дозой кофеина и стимуляторов, и не такое в голову полезет. — Тридцать секунд, — объявляет он, вплетая длинные пальцы в лохматую светлую чёлку. Вот ещё и докраситься, корни отросли уже неприлично. Действительно, если к концу месяца зарплата ещё осталась, значит ты тупо забыл за что-то заплатить. Сиреневая рамка меняет цвет в самое последнее мгновение и громкое «Успела!» перекрывает звонок, заметавшийся по коридорам. Три минуты до тишины, переждать, а потом… Ещё ж и Петровский! Да закончится этот день когда-нибудь.?! — Мистер Кеа… — С именем он, кстати, почти не заморочился, из него вообще конспиратор вышел так себе. От программирования вот тоже отказаться не смог. — Извините, я хотела спросить… Она мнётся перед столом, теребя лямку рюкзака. — Ты молодец, Саша, правильно догадалась. Если хочешь, можешь взять задание домой. — Спасибо! — Тёмные глаза загораются таким знакомым азартным блеском. — Значит, в понедельник, да? Вы ведь обещали тогда! — Да, в понедельник. — Madre di Dio! Ещё и понедельник! Язык когда-нибудь точно сведёт его в могилу. Сколько прошло времени, а он не стал короче ни на микрон. — Если всё пройдёт удачно, то буду подписывать у директора разрешение вывезти вас на конкурс. — Йес! Только… Вы Гейла не наказывайте сильно, пожалуйста, он эту штуку почти три месяца писал, не терпелось потестить. Я поговорю с ним, он не будет больше, честно! У него просто… он, ну, хочет доказать, что… круче вас, — почти шёпотом добавляет она, заливаясь краской. — Я говорила ему, что он дурак, а он всё равно… — Не буду, — губы сами разъезжаются в улыбку. — К тому же, фаерволл он все же проломил, так что… В понедельник возьмёшь его с собой. -Спасибо-спасибо-спасибо!!! Я обязательно.! Мы.! По опустевшему коридору раздается дробный перестук каблуков и скрежет лифтовых дверей. Кабинет будто бы стал вдруг в два раза просторнее и в пять раз светлее. Он роняет гудящую голову на скрещеные руки и на несколько минут выпадает из реальности.       С улицы доносятся приглушенные голоса вышедших на прогулку ясельников, взрывы хохота старшеклассников, чириканье птиц в кустах, усыпанных ароматными нежно-розовыми колокольчиками. Пахнет разогретым пластиком, цветами и немного пылью. Не открывая глаз он нашаривает на столе клавишу, и жалюзи с тихим шорохом съезжаются, стирая с пола и стен теплые солнечные пятна. До каникул ещё две недели. Будь его воля, он так и просидел бы, не меняя позы, до самого последнего урока, а потом директор вызвал бы специалистов, и они вывезли бы его дохлую тушку на воздух. Вместе с этим серым раздолбанным стулом и куском стола, потому что даже поднять голову сил нет никаких. А ещё нужно разобраться с этим малолетним insolente, заполнить журнал, отмазать оболтусов перед директором, подписать заявку на конкурс у него же, забрать из химчистки бельё и каким-нибудь образом организовать хоть что-то на ужин… А в воскресенье позвонит заказчик и долго и со вкусом будет иметь ему мозг на тему отладки того, что он успел для него написать. Просто потому, что может. Ну, и потому, что поиметь его самого так и не смог.       Вообще, если по-честному, он был бы и не против. Симмонс красивый мужик, да и полтора года спокойной жизни реанимировали то, что под воздействием нервотрепки и лихорадочных переездов было в глубокой коме. Несмотря на свои сорок с хвостиком он в отличной форме, с присущими ей бицепсами-трицепсами, раскачанными плечами, узкой талией и шикарной задницей. Одет со вкусом, приятно пахнет и далеко не дурак. И можно было бы позволить себе. Да хотя бы просто пожрать на халяву в хорошем ресторане, а не в местном довольно паршивом — на тефтельки с рисом это не распространяется! — кафетерии, да прокатиться в шикарной тачке, а не в трясучем монорельсе, но…       От этого он в свое время и сбежал. Быстро, в один момент, не оглядываясь и не раздумывая. А потом еще два года нервно озирался по сторонам, ходил с оглядкой, менял город за городом, а пару раз даже планету, нигде не задерживаясь и не заводя знакомств. Прятался, как полагается каноническому трусу, как научился тогда, когда был ценной добычей, трофеем, для куда более серьёзно настроенных людей, которым с высоты своего амбициозного кретинизма успел хорошенько насолить. Скрывался, пока в один прекрасный момент не осознал, что искать его никто и не собирался.       Снисходительность. Она сочилась из каждой поры, пропитывала каждый взгляд, каждое слово, каждый жест. Уродовала показавшиеся сначала привлекательными черты до неузнаваемости, до омерзения, спазматически сжимавшего горло. Там, тогда, в другом мире и в другой жизни, когда первые выстрелы в спину убедили в собственной смертности и уязвимости, людям, укрывшим, защитившим, давшим крышу над головой, он мог это позволить. Притерпеться, научиться не замечать, пропускать по касательной. А здесь и сейчас спускать это был не намерен. За что и расплачивался долгими, выматывающими, бестолковыми разговорами по комму и инфранету, бесполезными, вызывающими мигрень до тошноты и пятен перед глазами. И он бы послал Симмонса в далекое эротическое, если бы… Ему мучительно, почти смертельно не хватало драйва. И денег. И если со вторым еще можно было хоть как-то примириться, клепая программки для таких вот симмонсов, не могущих договоиться даже с собственным коммом, то отсутствие первого начинало потихоньку сводить с ума. Вся надежда на грядущий конкурс, а там можно будет подлизаться к завучу и организовать-таки команду. За полгода сыграются, а там, ближе к лету, грянет Галактический чемпионат. Уж на него-то уговаривать никого не придется. Киберспорт нынче в почете, да и лишний раз засветить родную школу на всея инфранет… глядишь, там и директор на радостях на прибавку расщедрится... Хрустальные мечты вдребезги разбивает щелчок открывающейся двери. С тяжелым вздохом он поднимает глаза и чуть не давится воздухом. По сравннию с худым и высоким Гейлом Петровским, второй посетитель кажется почти квадратным. Строгая темная форма галаполицейского только усугубляет впечатление. На контрасте они смотрятся весьма комично, но улыбаться как-то совсем не тянет. - Мистер Доан Кеа? - Да, - кивает он, молясь всем известным богам, чтоб его попытки удержать лицо увенчались успехом. От звуков знакомого до последгнего обертона голоса по позвоночнику пробегает стадо щекотных мурашек и перехватывает горло. - Одну минуту. Гейл, плату на стол и свободен. В понедельник вместе с Сашей придешь на факультатив. Доведешь свою дохлятину до ума - поставлю зачёт. - Почему дохлятину?! - Вспыхивает парень. - Она работает! И фаервол, между прочим, прогрызла! Мне просто времени не хватило! Еще немножко и я бы прошёл! - Два раза, - хмыкает он. - В понедельник жду тебя с твоим... грызуном. Увидим, куда он там так стремился пробраться и чей фаервол так упорно грыз. Свободен. - Увлечённый юноша, - произносит посетитель, глядя на захлопнувшуюся за Петровским дверь. От мягкого тона и тихого голоса становится совсем не по-себе. - О таком же юноше я и хотел поговорить с вами, Доан. Или ты всё-таки поздороваешься со старым другом, Фрэнк? Он медленно вытягивает из нагрудного кармана ключ-карту и кивает на выход. Взгляд голубых глаз, неотрывно следящих за каждым движением, ощущается кожей почти как прикосновение. - Простите, - произносит он, и, gloria a tutti i santi!, голос его в кои-то веки не подводит, - мистер..? В ответ раздается едкое фырканье, на что он равнодушно пожимает плечами. - Давайте поговорим в кафетерии. Я сегодня не успел пообедать. - Без проблем, - сияя ядовитой усмешкой, отвечает коп и направляется к двери. Он подхватывает с пола сумку с планшетом и, на секунду зажмуриваясь, глубоко вздыхает. Помоги Господь Доану пережить этот разговор и не дай Франко Фумагалли вылезти оттуда, куда он так тщательно его похоронил!