Жизнь взаймы

Чуя знал, что Дазай скоро умрет. Казалось бы, не шибко революционная мысль, когда речь идет о суициднике. Но в последнее время призрак смерти все чаще и чаще белым саваном нависал над Осаму. Чуя знал, что Дазаю оставалось уже совсем немного: с каждым днем он будто бы становился все прозрачнее и прозрачнее, руки его, совсем невесомые, проскальзывали сквозь руки Накахары, как вода, а пергаментные кончики пальцев отдавали могильным холодом. Сначала Чуя знал, что Дазаю оставались месяцы, потом недели, сейчас счет шел на дни. Обнимая любовника, Накахара не чувствовал уже ничего, кроме слабого запаха мертвечины. Чуя знал, что Дазай скоро умрет. Чуя ждал этого. Чуя был к этому готов. Но так было не всегда. Первый раз это случилось несколько лет назад, когда им обоим было еще по 16. Только-только начинавший свою работу в мафии Чуя был прилежен и пунктуален, и, когда его худощавый дылда-напарник не явился на собрание у Мори-сана, конечно же, поспешил в его квартиру. «Проспал», — почему-то подумал Чуя, как будто бы они были обычными старшеклассниками. Мысль эта, казавшая тогда самой логичной, не выдержала никакой поверки на правдоподобность, когда Чуя, вконец разозлившись на упорно молчавшего напарника, выстрелил в замок входной двери Осаму и вошел в пустую квартиру. Дазая нигде не оказалось — Чуя вынес ему дверь абсолютно зазря. Хотя, если подумать, есть ли на свете такие ситуации, когда дверь выносят не зазря. Наверное, речь должна идти об угрозе жизни или здоровью. Но это был явно не тот случай. Дазай, хоть и не проявлял таких способностей в рукопашном бою, как Чуя, все же мог постоять за себя. Скользкий как скумбрия, он непременно вывернулся бы из цепких лап противника. Накахара бесцельно бродил по квартире, пиная завалявшуюся то тут, то там одежду Дазая. Одежда Дазая разбросана по полу. Всегда ли он был небрежен? Почему «был»? И где у Дазая находится ванная? Чуя рванул в коридор и остановился перед светло-коричневой дверью. Заперта. Чувствуя себя все же немного виноватым за разрушенный вход в жилище, он несмело поскребся, но уже через несколько мгновений рассвирепел и затарабанил кулаком по дереву: — Эй, Дазай! В этот раз Чуя вышиб дверь с ноги. Просто потому что мог. Потому что, где одна дверь, там и две. И потому что следующим, кого Чуя хотел уебать с ноги, был Дазай. Нашел время спать в ванне! — Что за блядская пена для ванны! Ты что, ебаная принцесса в ароматах роз?! Чуя уже, наверное, десятки раз видел чужую кровь. Видел на атласных лацканах своего пальто, на заостренных носках своих кожаных туфлей, на льняной жилетке Дазая. И как только он мог носить лен? Слишком тяжелая ткань, стесняющая движения в драке. И постоянно мнется. Да, Чуя видел чужую кровь определенно не меньше двух десятков раз. Но почему-то Дазай, плавающий в полусумраке ванной («Экономит на электричестве что ль», — подумалось Чуе мельком), Дазай в красной, слегка вспененной воде, с откинутой назад головой, белым лицом, полузакатившимися зрачками, заостренным восковым носом и расслабленно отвисшей нижней челюстью, кровь этого Дазая Чуя почему-то принял за пену для ванной. А ведь розами совсем не пахло. Что за дурацкая ассоциация. Все-таки, как же любопытно устроен человеческий мозг! Пена для ванной считается чем-то девчачьим, воздушным, розовым по цвету и по транзитивности розовым по аромату. Но ведь розами по-прежнему не пахло. А может, это вовсе не любопытное устройство человеческого мозга, а просто Чуя ебаный сексист. Паники почему-то не было. Хотя, почему почему-то. Паники не было, потому что это был не первый труп Чуи. Да и не последний, чего уж тут шаркать ножкой. Но трупы Чуи отличались от теперешнего трупа Дазая. Трупы Чуи хотели жить. Они лепетали что-то перед тем, как этими трупами стать, валялись в ногах, бесновались, умоляли, хитрили и юлили, предлагали себя, деньги, все блага мира, им не принадлежащие, - все, лишь бы хоть на миг подольше задержаться в этом самом мире. Труп же Дазая ничего этого не делал. Труп Дазая принял свое решение сознательно и добровольно. А еще труп Дазая трупом не был: Чуя понял это, когда прижал пальцы к сонной артерии суицидника. Он набрал скорую. С тех пор так и повелось. Вечно скалящийся, язвивший и ехидничавший Дазай периодически пытался свести счеты с жизнью. Это уже стало чем-то вроде его визитной карточки. Осаму Дазай — любит: алкоголь и суицид, не любит: собак и Чую Накахару. — Дазай, ты идиот, — беззлобно констатировал Чуя, еле ворочая пьяным языком. — Ты зачем все время самоубиться пытаешься? — Не вижу в жизни смысла, — также лениво изрек Дазай, полоская кусок подтаявшего, угловатого, когда-то бывшего круглым льда в бокале виски. — Не видит в жизни смысла, надо же! — Чуя почему-то бушевал на следующий день. — Философ хренов! Умный дохуя что ль! Потом, также внезапно, как и началась, ярость утихла. Что значит «жить»? Чуя никогда подобным не заморачивался. Ему, убийце, было как-то нелепо и глупо думать о таком. Дазай, кстати, тоже был убийцей. Был, но все же тяготился вот такими вот вопросами. Однако ж это нисколечко не мешало ему получать от процесса убийства удовольствие. Коё-сан, отчаявшись выбить нужную информацию от попавшегося в немилость мафии человека, частенько прибегала к помощи Дазая. И тот никогда не отказывал из уважения к семпаю ли, или по собственной прихоти. Чуя же к убийствам относился равнодушно. В конце концов, это просто работа. Не лучше и не хуже, чем любая другая. Кто-то собирает кофе на плантациях, кто-то водит самолеты в небе, кто-то перекладывает бумажки в офисе, а он, Чуя, убивает на мафию. Так уж сложилось. Чуя, наверное, был фаталистом в какой-то степени. Или же все-таки покорно и бесцельно плыл по течению? И разве это не синоним к слову «фаталист»? Да и как им было не стать с таким напарником, который не видит смысла в жизни. Ха! Каков гусь, этот Дазай! Не видит смысла в жизни! Воспитанный Коё-сан Чуя всегда опасался того, кто будет пытаться увести его к свету, который сначала доверчиво и мягко приластится к его лицу, а потом разгорится все сильнее и сильнее, опалит брови и ресницы и будет душить своим теплом, пока не прожжет рваные дыры в его щеках, так что будут видны ряды желтоватых от никотина зубов и розово-коралловых десен. Но время шло, а никто не спешил перетянуть Чую на светлую сторону. Один Дазай все время крутился рядом. Вот уж кого точно нельзя было обвинить в чрезмерной светлоте души. И даже этот самый бесполезный и нескладный Дазай скоро умрет. Первый раз эта мысль так удивила Чую, что он резко нажал на тормоз, чуть не вызвав аварию на дороге. Дазай скоро умрет. Поразительная в своей простоте и гениальности мысль, но раньше она никогда не приходила ему в голову. Дазай скоро умрет. Логично до тошноты, он же сам постоянно пытается этого добиться, а, значит, Дазай скоро умрет. О-хре-неть. Что значит «жить»? А что значит «умирать»? О втором вопросе Чуя имел уже хоть какое-то представление. Смерть — это то, что он воет собакой, свистит плетью и стучит набатом в его голове, когда он использует Порчу. О, дарители темной немилости, не тревожьте меня снова. Когда рядом был Дазай, Чуя всегда без колебаний использовал ее: при всех своих раздражающих недостатках, он все же был надежным напарником. Хотя, погружаться в темную пучину чистого разрушения было не очень-то приятно. Чуя не был зомби в этот момент, он осознавал свои действия, мог их контролировать, но вот остановиться сам не мог. Кровь все более густым потоком лилась из глаз, кости дребезжали и ходили ходуном под кожей — Чуя умирал. Он погружался в небытие, тонул в собственно вызванной черной дыре под названием «ничто». Удовлетворенный, прищуренный взгляд Дазая был тем, что его из этой дыры вытягивал. Враг уничтожен. Отдохни, Чуя. И скоро этого взгляда не станет. Чуя бросался из крайности в крайность, абсолютно не понимая действий Дазая. Чего он ищет, чего ждет, чего хочет? Он не был в клинической депрессии, у него не было проблем в жизни, не было долгов, он был успешен, популярен, перед ним маячили неплохие перспективы в мафии. Баловень судьбы, один из пяти исполнителей, любимчик босса. «Чего ж тебе, блядь, надо», — бормотал Чуя себе под нос в бокал вина. Постепенно эфемерное и незримое ощущение скорой кончины Дазая ржавчиной въелось в сознание Чуи. И когда, в очередной раз выпивая в своей квартире, Накахара вдруг придвинулся к Дазаю и звонко чмокнул того в губы, он считал, что совершает самое логичное на свете действие. Дазай скоро умрет. А Чуе хотелось побыть с Дазаем чуть подольше. Осаму тогда быстро отстранился и удивленно посмотрел на Чую. Ведь это было и вправду странно.Чуя чихать хотел на это. Он опять приблизился к Дазаю и на этот раз крепче прижался к его губам, напирая на напарника, наваливаясь всем телом и не давая тому возможности отползти. — Чуя, — Дазаю пришлось использовать руки, чтобы отцепить Накахару от себя. Взгляд карих глаз был все таким же удивленным и недоумевающим. Дазай не был рассержен, скорее, он просто не понимал ситуации. Неужели Чуя настолько перепил? — Чуя, ты что, пытаешься меня трахнуть? — Дазай, в жизни нет смысла. А ты идиот, — Чуя откинулся на спинку дивана, сложил нога на ногу и закурил. Дазай смеялся в голос. Оказывается, коротышку можно было раздражать не только пренебрежительным отношением к его гардеробу. Осаму давился смехом, издавал булькающие звуки, бил себя по ляжкам, аки тот тюлень. Чуя все больше бесился. Жаль, что Дазай не мог сдохнуть прямо сейчас. Когда же Накахаре, наконец, это надоело, в сторону Дазая прилетел уже отнюдь не любовный жест – кулак Чуи в тонкой замшевой перчатке. Но конечно, Осаму поймал его в свою забинтованную лапищу в паре сантиметров от лица. С недавних пор Дазай стал походить на мумию: все новые и новые бинты кучковались на его теле, словно грибы на каком-то лесном чудище. Осознание того, что было причиной появления этих бинтов, ощутимо резануло Чую по сердцу. Поиски смысла жизни продолжались полным ходом. В их следующую встречу Дазай валялся в коридоре своей квартиры в луже собственной рвоты. Чуя обошел его сзади, ловким движением схватил за воротничок белой рубашки и поволок в ванную. Дазай уже вытошнил половину снотворных таблеток и теперь покорно и печально пытался ползти за напарником, нелепо суча ногами. Накахара швырнул его на пол ванной и пошел на кухню за тепловатой водой. Щедро сыпанув в кувшин соли и как следует размешав ее, Чуя вернулся к Дазаю. Тот умудрился принять сидячее положение, и теперь сидел на светло-голубом кафеле, облокотившись на стену и раскидав свои длинные нескладные конечности, словно тряпичная кукла. На лице его играло слабое подобие улыбки. — Чуя, какого черта… — Дазай закашлялся, и новый приступ тошноты содрогнул его плечи. — Просто нам обоим не везет, — Чуя присел на корточки рядом с Дазаем и плеснул в стакан жидкости из кувшина. — Вперед. Дазай трясущими руками взял стакан и тут же разбил его. Похоже, ему было хуже, чем показалось Чуе на первый взгляд. Он цыкнул и кое-как сгреб осколки в угол, прорвав перчатки в нескольких местах. Дазай уже начинал заваливаться на бок, закатывать пожелтевшие зрачки и захлебываться белесой, клейкой и вязкой слюной. Чуя подхватил обмякшее тело Дазая сзади и попытался усадить в более-менее вертикальное положение. Облокотив Осаму на себя и убедившись, что тот в сознании, Чуя взял его за нижнюю челюсть и осторожно, но ощутимо потянув вниз, стал аккуратно лить в раскрытый синюшный рот тепловатую подсоленную воду. Дазай глотал, как рыба с выпученными глазами, периодически кашлял и задыхался, но Чуя был терпелив и настойчив. Наконец, кувшин опустел, а Накахара порядком вымок и выдохся. Спустя столько лет он опять в этой же ванной. Входит в привычку. Почувствовав, как тело Дазая содрогалось от спазмов, Чуя приподнял его, оттащил к унитазу и заботливо ткнул его туда лицом. Тот закашлялся, захрипел и заскрежетал зубами, силясь освободиться от отравы, но все никак не выходило. Чуя с легкой грустью стащил с себя перчатку, осторожно приподнял Дазая за волосы и поднес два пальца к раскрытым губам, в уголках которых пузырилась пенистая слюна. Пальцы Чуи аккуратно двинулись вперед, легко коснулись ровного ряда зубов, не спеша заскользили по плоскому, мягкому языку, забираясь все глубже, пока не уткнулись в нежную, бархатистую стенку. Дазай инстинктивно дернулся назад, но Чуя был к этому готов, и лишь крепче сжал руку на его затылке, слегка толкая вперед и не давая тому не малейшего шанса вырваться. В то же мгновение Чуя почувствовал, как тепловатая жидкость просочилась сквозь его пальцы – Дазай извергался с характерными хлюпающими звуками. Чуя продолжил удерживать волосы Дазая, рассеянно поглаживая. Осаму полулежал на полу, облокотившись на унитаз и то успокаивался, то содрогался с новой силой. Чуя тоже сполз на пол и теперь как-то недобро поглядывал на Дазая. Странно было признать, но находиться к напарнику так близко, касаться его слегка шершавого языка и миндалин возбуждало Чую в эротическом смысле. Дазай был жив. Чуя хотел объять Дазая всем своим существом, поглотить его и поселить внутри себя, чтобы он больше не вздумал умирать. Осаму что-то протестующе замычал, когда Чуя стащил с него штаны, но новый приступ оглушающей рвоты разбил все надежды на сопротивление. Накахара приподнял его голову и вновь осторожно заскользил пальцами по его языку по уже знакомой дорожке. В этот раз Чуя не отказал себе в удовольствии аккуратно надавить на шелковистый корень языка, провоцируя новый приступ рвоты. Чуя вытащил пальцы, завел их за спину Дазая, коснулся сжатого колечка мышц и легонько надавил. Подушечка среднего пальца мягко провалилась внутрь. Чуя, с блестящими глазами, наблюдал завороженно как ребенок, приоткрыв рот и мелко дыша. Он плавно двигал пальцами внутри напарника, и губы его раздвигались в восхищенной полуулыбке, каждый раз, когда Дазай испытывал новый приступ рвоты, и мышцы его сводило спазмом, сжимая тонкие, длинные пальцы Чуи. Он вошел одним мягким толчком. Дазай дернулся и даже попытался что-то прошипеть. Чуя с сожалением и несколько виновато погладил его по волосам, словно баюкая, а затем вновь запустил ему пальцы в рот. Осаму то содрогался, то обмякал в его руках, а Чуя все двигался и двигался, обнимая напарника свободной рукой, иногда наклоняясь и прижимаясь, чтобы потереться щекой о теплую спину Дазая. Дазай был так восхитительно близок и так восхитительно жив. А Чуя так хотел, чтобы он оставался таким всегда. Он отделался разбитой губой. Дазай бы, конечно, с радостью разбил ему все лицо, но Чуя решил, что станется с него и одной губы. — Чуя, ты больной, — торжественно изрек Дазай, едва выйдя из больницы. — Говорит мне человек, который пытается найти смысл жизни в периодических попытках самоубийства, — Чуя выбросил сигарету и плюнул через зубы. — От такой убийственной логики даже тараканы бы подохли! Гляди-ка, каламбур вышел. А может быть, все прекратится? Чуя все больше и больше лелеял эту мысль. Ну, в самом же деле, может, хватит уже? Дался же ему этот смысл жизни. Да и, в конце концов, что за мистические высокие материи Дазай под этим подразумевает? Ведь Дазай скоро умрет, а тратит последние месяцы на какую-то ерунду. Абсурд и нелепость. Вот жил же Чуя как-то без этого самого смысла. И хорошо, надо сказать жил. И хотел прожить еще много-много лет. А если бы вдруг его приперли к стенке, то он наверняка бы ответил, что смысл жизни в вине и шляпах. Ну и еще, пожалуй, в перчатках. Да, перчатки определенно должны входить в понятие «смысл жизни». Когда-то давно Дазай пообещал Акутагаве дать этот самый смысл. Безбожно наврал. Ну, или может быть, он видел смысл жизни Рюноске в постоянных унижениях и побоях? Как он вообще может обещать вести за собой людей, этот самый молодой член исполнительного комитета, если сам он внутри пустой как банка из-под кофе и оставляет после себя лишь выжженную пустыню отчаяния и безысходности? И ведь идут же. И Чуя бы пошел. Только Дазай не зовет. А тяжело прийти туда, куда не звали. Ведь проживают же люди как-то свои скучные и неинтересные жизни! Никто не встает однажды с кровати с просветленным взором и ответом на Главный вопрос жизни, Вселенной и всего такого. Чуя пытался, честно, старательно. Он пытался понять Дазая и логикой, и сердцем. Он уважал его право иметь свое мнение, отличное от его, он принимал, что есть люди, которые более тонко, чем, он, Чуя, устроены, знал, что есть такие дебри психологии, в которых простой человек сломал бы мозг. Чуя повторял как мантру все эти постулаты, но все равно никак не мог найти ответа на простейший вопрос: почему Дазай хочет умереть? И почему он хочет оставить Чую одного? Дазай, пожалуйста, не умирай. Пожалуйста. Однажды, валяясь в кровати после хорошо проведенной ночи, Чуя все же сказал это Дазаю, готовясь при малейшем признаке ухмылки сломать любовнику нос. Однако тот оказался на удивление серьезен. — Чуя, я ничего не ищу. Мне просто скучно. Вот оно значит как. Чуя ломал себе голову все эти годы, искал ответы на вселенские вопросы, а все оказалось так просто. Даже обидно как-то. Чуе нечего было предложить Дазаю. Нельзя предложить что-то тому, кому ничего не нужно. Дазай скоро умрет, потому что это его выбор. А Чуя будет жить, потому что это тоже его выбор. Сорок два, блядь. Каждый день Дазай понемногу умирал. Сначала Накахара перестал ощущать его запах, вместо этого Осаму окутывал неясный душок мертвечины, потом прикосновения его к телу Чуи перестали ощущаться теплыми и живыми, и, наконец, когда он обнаружил Дазая, смешно и нелепо дергающегося в петле под потолком, Чуя знал, что осталось совсем немного. Накахара повесил пару-тройку людей в своей жизни, все-таки мафиози — разносторонняя профессия, и теперь считал секунды. Самоубийцы часто испытывают сожаление, переступая последнюю черту. Порезавшие вены, поняв, что смерть всё-таки приближается, начинают бегать по жилищу, забрызгивая всё вокруг кровью. Человек, летящий вниз с небоскреба, погибает от разрыва сердца еще на полпути. Утопленники в панике ищут дно под ногами. У людей, пытающихся застрелиться, нередко дрожит рука, и они сносят себе полчелюсти вместо башки, становясь инвалидами до конца своих дней.Все-таки инстинкт самосохранения делает своё дело. Часто суицидников находят на пороге у двери или с телефонной трубкой в руках. В последние секунды своей жизни они испытывают тоску и отчаяние и умирают в агонии от бессмысленности содеянного. Люди пытаются спастись и даже иногда находят путь назад. Но неизвестно еще ни одного случая, когда человек, у которого на шее петля, смог бы ее сбросить. Отличный выбор. Браво, Дазай. Первые секунды — это всегда шок и резкая боль от сдавливания горла: даже такой дохлятина как Дазай с немалой силой притягивался к земле, уж кому, как ни Властителю Гравитации об этом знать. Земля пытается соединиться с Дазаем, а он с ней: пальцы ног судорожно и под каким-то странным углом вытягиваются, пытаясь дотянуться до пола. И ведь каких-то полметра — ан нет. Говорят, при желании можно утонуть даже в ложке воды. Так и здесь — полметра пустого пространства убивают Дазая. Потом это, конечно, огненные круги перед глазами, нарастающий шум крови в ушах, похожий на треск сотен барабанов. В последние минуты жизни Дазаю не везет: он остается в сознании и сейчас мучительно задыхается в агонии, смотря на Чую, который стоит, оперевшись плечом на дверной косяк и скрестив руки на груди. Конечно, он его не видит, но Чуя хочет верить, что все-таки видит. Чуя это заслужил. В конце первой минуты Танатос, наконец, сжаливается над Дазаем, и он начинает урывками, буквально на полсекунды терять сознание. Подоспевает и другой признак скорой развязки — Дазай теряет контроль над мочевым пузырем. Грудная клетка его теперь тяжело и мощно вздувается, напоминая приступ истерического смеха, а ноги быстро дергаются в разные стороны. Осаму Дазай умрет уже очень скоро. Чуя снял его с петли ровно через одну минуту и тридцать секунд. Синюшный язык уже глубоко западал, и Чуе пришлось вытащить одну из английских булавок из своей шляпы, чтобы приколоть его к щеке. Стандартный комплекс реанимационных мероприятий прошел успешно — для убийцы Чуя был поразительно хорош в спасении людей. — Чуя, — Дазай слабо потянулся к лицу Чуи, и дотронулся до его щеки, — мне так жаль. Дазай вышел из больницы через две недели. Все это время Чуя не навещал его, что было странно. А сейчас его номер был отключен. Дазай набрал Коё-сан. Первая реакция была предсказуемой. — Как умер? — Дазай искренне удивился. — Бомба в машине. — Коё-сан не поняла смысла вопроса и говорила бесцветным и усталым голосом. — Не первый случай, но в этот раз враги своей цели достигли. Да, Чуя совершенно точно был там. Нет, опознание было невозможно. Нет, засекли камеры. Да, в тот день, когда ты попал в больницу. Нет, ничего не говорил. Да, мемориальная доска на муниципальном кладбище. Да, мне тоже жаль. Дазай открыл дверь в квартиру Чуи своим ключом. Коё-сан сказала, что ее еще не разбирали — Мори-сан пока был слишком занят местью и такого приказа не давал. Акутагава разорвал Расёмоном уже не один десяток человек за семпая. Хигучи тенью следовала за ним и как всегда беспорядочно шмалила из автомата Томпсона. «Черные ящерицы» рыскали по городу, допрашивая и пытая любого, кто казался им хоть мало-мальски причастным к смерти Чуи Накахары. Дазай столько раз собирался умирать, но никогда не беспокоился о том, что станет с его вещами после смерти. Кто будет упаковывать в большие коробки из-под майонезных банок ровные ряды черных плащей и, чертыхаясь, скатывать тугие рулоны бинтов. Ну, кто-кто. Конечно, Чуя. Это делал бы Чуя. Хорошо, что у Дазая не было домашних животных. Рыбки бы непременно погибли бы — Чуя забыл бы про них. Кота бы он забрал себе. А собаку… Собак Дазай не любил. Осаму Дазай — любит: алкоголь и суицид, не любит: собак и Чую Накахару. Кстати, об алкоголе. Дазай порылся в запасах Чуи и отыскал казавшуюся ему более-менее привлекательной бутылку вина. Дазай так ни черта и не научился разбираться в вине, хотя Чуя много раз, пьяненький и раскрасневшийся, втирал ему про букеты и ароматы. Дазай слушал его в пол-уха и думал о своем. Алкоголь он и есть алкоголь, чего тут рассуждать. Интересно, кто теперь займет место Чуи в исполнительном комитете. Дазай отхлебнул вина прямо из горлышка и присел на краешек дивана. Акутагава так и не научился работать в команде и, кроме необоснованной и яростной страсти к разрушению, больше ничего не имеет. Значит, придут новые лица. Хорошо бы, это была какая-нибудь миловидная девушка. Может быть, тогда можно будет вернуться к идее с двойным самоубийством. Однако ж неплохое вино. Возможно, не так уж и невнимательно он слушал Чую. Как там — цвет густой и насыщенный, осадок малый и не прилипший к бутылке. 48% Зинфандель плюс 37% Мерло плюс 15% Каберне Совиньон. Ménage à Trois. Винный тройничок. Дазай подошел к шкафу Чуи и открыл его. Шляпы, шляпы, шляпы! Казалось, Чуя жил ради вина и шляп. Ну и еще немного ради перчаток. Дазай стащил вниз первую попавшуюся — фетровую, особенно модную в первой половине XX века и скинул на пол. За ней полетели все остальные, плюхнулись ворохи черных замшевых перчаток, зазмеились кожаные портупеи. Чуя же предпочитал нож — зачем ему столько портупей для ношения огнестрельного оружия. Предпочитал… Больше никто не будет угрожать Дазаю кривоватым недо-кортиком. Дазай плеснул немного вина на ворох одежды. Жидкость скатилась по тулье шляпы, не смачивая ее, и бордовой лужицей собралась на полях. Дазай наклонил бутылку сильнее и, в конце концов, залил вином все вещи Чуи. Они ему больше не нужны. — Чуя, — сказал он тихо, и жгучее чувство удушья, стягивающее грудь, наконец, нашло выход: Дазай заплакал. Чуя. Крепких снов.