О злых маршальских снах

      На столе маршала были разложены документы, карты, рапорты, словом, всё то, что так удобно занимало голову в подобные вечера. Вечера, когда хотелось вспоминать и пить, желательно, не в одиночку, а думать не хотелось совершенно.       Именно поэтому Лионель заставлял себя размышлять, благо, поводов было предостаточно.       Назойливые мысли о лишнем, Савиньяк старался отгонять как можно дальше, но они, словно ызарги, почуявшие добычу, упорно лезли в голову с завидным постоянством. Мысль о том, что теперь за спиной нет того, на кого можно было бы опереться, кто мог бы помочь, подсказать, рассмеяться, как прежде, во времена правильных войн, сводила маршала с ума. Ты — авангард, на тебя смотрят все и тебе нужно действовать. Одному. Никого не волнует, что терзает тебя безлунными ночами, в которые особенно тяжело смотреть на пламя свечей.       Едва не уронив голову на стол — шутка ли, Проэмперадор с чернилами на лице — Лионель собрал все бумаги вместе и отложил на дальний край стола, хотя захотелось с упоением швырнуть их в камин.       Стук в дверь, неожиданно громкий, вспорол дремотную тишину кабинета.       — Да, — хрипло откликнулся Савиньяк.       — Сударь, — слуга застыл на пороге комнаты, — вас спрашивал некий господин. Уверял, что вы его ждёте. Я провёл его в малую гостиную.       — Что за господин? — маршал нахмурился и поднялся из-за стола. Желание смахнуть бумажки в камин усилилось во стократ.       — Не могу знать, сударь. Но он пришёл с гитарой…       Кажется, слуга сказал что-то ещё. Кажется, в кабинете разом стало холодно… Кажется, но Лионель этого уже не слышал, не чувствовал, не понимал.       Полуночный гость с гитарой ждал его в малой гостиной и будь он хоть выходцем, хоть закатной тварью, Савиньяк желал его видеть.       Ли не заметил, как с чеканного маршальского шага перешёл на бег, а по мере приближения, сонное сознание улавливало гитарный перебор и отзвуки знакомого голоса. Мужчина остановился у двери красного дерева, которая пропускала звуки, заставляющие маршала застыть на месте. Звуки той самой гитары и того самого голоса пробивались сквозь деревянную преграду.       Савиньяк осторожно коснулся пальцами резной ручки и потянул на себя дверь. Та бесшумно поддалась, а превратившийся в бой струнный перебор стал ещё громче и явственней, убеждая маршала в том, что он не спит.       Догадливый слуга озаботился растопить камин и задёрнуть шторы, и когда только успел…       На полу, у самого камина виднелся мужской силуэт. Мелодия стихла, как только Ли переступил порог, слов песни он не услышал.       — Маршалам хватает четырёх часов сна? Кажется, ты солгал мне тогда. — Савиньяку не нужно было видеть лица собеседника, чтобы понять, что тот усмехнулся. — Ну не смотри на меня, как на Леворукого. Светловолосый из нас двоих только ты.       Хрипловатый смех разлился по комнате, заставляя Лионеля пройти вглубь гостиной.       — Жутко выглядишь, — скептически резюмировал Ворон, наконец поворачиваясь к Проэмперадору. В свете каминного пламени он выглядел совсем молодым, словно им обоим сейчас по двадцать.       — Рокэ… — то ли маршалу показалось, то ли он действительно произнёс имя друга в слух, — ты вернулся.       — Хм, правда? — Алва снова усмехнулся, отставляя гитару, — если честно, нам обоим пора возвращаться, маршал Лионель. Но не сегодня. Ночами здесь холодно, не находишь?       Савиньяк подошёл к камину и присел рядом с регентом.       — Где ты был? Я думал, что ты мёртв…       Рокэ меланхолично отбросил с лица растрепавшиеся и заметно отросшие волосы.       — Ужасное место. Настолько, что даже не захотелось там умирать, представь. В сравнении с ним даже столица нашего любезного отечества с творящимся там мракобесием, показалась бы бакранским лужком. Представлять, однако, бесноватых в качестве пасущихся там козлов — есть величайшее неуважение к последним…       Росио говорил, Лионель слушал, но не слышал. Видеть воскресшего товарища ночью, в почти закатном отблеске огня было высшим счастьем и высшим же наказанием. Вскоре Ворон снова взял гитару.       Савиньяк молчал, Алва перебирал струны и напевал. Что-то на кэналлийском, что-то — на талиг. Несколько раз маршалу слышались знакомые песни, но всё остальное было ему неизвестно. Казалось, сидя в Закате, Первый Маршал только и делал, что сочинял песни. Или, как он их называл — песенки.       Перед глазами Проэмперадора, будто серны, проскакивали ушедшие года, на душе поселилось стойкое ощущение того, что теперь всё хорошо, а дальше будет ещё лучше. Росио играл и сверкал глазами, казалось, бешеный бой струн слышит весь особняк, весь Талиг, целый мир и только они вдвоём.       Маршал проснулся, словно от толчка. К собственному удивлению — не на полу гостиной, а за столом кабинета.       В груди что-то заныло, Лионель выскочил из комнаты, направляясь уже знакомой дорогой к малой гостиной. Умом Проэмперадор понимал, что уснул, но в ушах не желал успокаиваться яростный перебор.       Савиньяк рванул на себя ручку двери. В этот раз почему-то чёрной.       Гостиная была пуста.       Шторы, которые никто не задёргивал. Никем не растопленный камин. Тёмная, холодная тишина, до краёв заполняющая комнату…       Сон. Жестокая, глупая шутка сознания и принявший желаемое за действительное маршал.       Ли, прикрыв дверь, подошёл к окну. Рассвет не торопился и ночь вовсю властвовала над миром, накрыв его тёмным куполом. Лионель вышел. До рассвета оставалось ещё немного времени, а маршалам и впрямь достаточно четырёх часов. Большего у них нет.       За окном крикнула какая-то ночная птица.       По полу гостиной пронеслась её тень, чиркнув крылом о едва выступающую из темноты, прислонённую к камину гитару.