Гомерия

      Папирус уже примерно час как находился в комнате Санса. Воспользовавшись временем, пока брат отлучился на тренировку с Альфис, он зашел сюда. Медленно, шаг за шагом, он перемещался по комнате против часовой стрелки, досконально осматривая все предметы, принадлежащие брату. В коробке с костями его ничего не привлекло, как, впрочем, и в компьютере, и в столе тоже. Но он подмечал следы Санса: длинная голубая нитка с перчаток брата, полустертые буквы на клавиатуре - W,A,S,D, - кнопки управления в любимых играх Санса: гонках. В ящике стола полироль для брони. В шкафу он остановился подольше. Снял с плечиков несколько выходных нарядов, оглядел со всех сторон: внимательно, с интересом, словно видя их впервые. Затем он стал перебирать длинными фалангами пальцев аккуратные стопки одежды, и, уткнувшись в них лицом, слышал запах Санса, такой родной и знакомый, и в то же время совсем новый для Папируса. Это была смесь порошка, обычного туалетного мыла, запах их дома, дивана, кухни, тако, и запах самого Папируса, совсем немного. Скелет забылся в мыслях, ощущая мягкую ткань под ладонями. Напоследок он нежно потерся лицом об запасной шарф Санса, и выбрался из шкафа.       Папирус обнаружил это около недели назад, находясь в этой же самой комнате. Санс попросил его принести книгу рецептов тако с с верхней полки книжного шкафа. Папирус не хотел сначала, ленился, но что-то заставило его все-таки подняться дивана. Не настойчивые полупросьбы-полукрики Санса, нет. «Наверное, - думал об этом чуть позже Папирус, - это было предчувствие». Словно во сне, он открыл дверь, заклеенную знаками «СТОП». Посмотрел налево. На синей кровати-машине среди плюшевых подушек и игрушек (пристрастие к ним Санс скрывал от всех), лежал раскрытый фотоальбом. Папирус присел на край кровати и развернул его к себе. Их семейные фотографии, снимки друзей, Сноудина, Водопадья, вложенные старые билеты с тусовки Напстатона, какие-то флаеры с рекламой… Папирус листал дальше, пока не добрался до корочки. Он уже собирался было захлопнуть альбом и встать, как заметил тщательно заклеенный скотчем кармашек на задней обложке.       «Зачем Сансу такие хитрости?» - удивленно подумал он.       То, что находилось внутри этого своеобразного тайника, потрясло Папируса до глубины души. Там тоже лежали фотографии, но, пересмотрев их все, он пришел к выводу, что на них всех изображения только его, Папируса. Вот он сидит на диване, по-видимому, дремлет; стоит на посту, смотря скучающим взглядом вдаль; курит за углом дома; потягивает мед в кафе Маффет... и остальное множество подобных снимков. Когда они были сделаны? Кем? Братом? Изумленный Папирус еще раз заглянул в альбом и нашел засушенный бутон оранжевого цветка, смутно знакомый, но названия которого он не знал. Это сбило его с толку окончательно. Но тут он услышал из кухни писклявое и сердитое: «Па-а-апи, можно быстрей?!», и второпях засунув секрет на место, положив все так, как и было, схватил рецепты и отнес их брату. Санс недовольно ворчал насчет скорости, но все же сказал спасибо. Папирус тупо смотрел на его спину, руки, листающие страницы, на его затылок. Он просто не мог осмыслить то, что нечаянно увидел в альбоме брата. Ему казалось это… каким – то недоразумением, шуткой. Санс почувствовал взгляд и повернулся.       - Что? Хочешь помочь с готовкой? – в глазах горели звездочки в предвкушении веселого времяпровождения; он показал страницу с нужным рецептом, гордо задрав подбородок. – Сегодня особое тако от Великолепного Санса: « Геройское тако»!       - Прости, чувак, я, наверное, ... меня, наверно, ждут в кафе у Маффет, - замялся Папирус и почесал шейные позвонки сзади, виновато глядя на Санса. – Я думаю отдать ей… э-э-э… некоторую часть долга… и, кхм, к тому же, мед совсем закончился, … то есть, не совсем, там еще осталось, но уже немного, - он помолчал. Затем вытянулся, как струна, и быстрым шагом вышел из дома.       - Короче, увидимся! – услышал недоуменный Санс прежде, чем захлопнулась входная дверь.       И после этого случая Папирус не находил себе места. Не рассказав ни единой душе об этом, он терзался подозрениями, догадками, предположениями. Сначала он не поверил, что найденные фото принадлежат Сансу, хотя все факты говорили об обратном: никто, кроме Санса, не заглядывает в этот альбом, все снимки он любовно отпечатывает и хранит у себя в комнате. И этот цветок… где-то он его уже видел. Только не мог вспомнить, где. Возможно, если увидеть его еще раз, память освежится?.. Неделю Папирус старался забыть о произошедшем. Санс выглядел совершенно обычным братом, без всякой иной подоплеки; и Папирусу стало казаться, что это он сам извращенец, пытающийся увидеть особый смысл там, где его нет. Эти фото и цветок могли быть простым выражением чистой братской любви, а хранились в тайне потому, что они уже взрослые, и, возможно, по мнению Санса, это выглядит по-детски. Ну, или это вовсе не было тайной – просто места в альбоме закончились, вот брат и придумал прятать новые фото в кармашек. А цветок просто там лежит, ПРОСТО ЛЕЖИТ, и все. Папирус атаковал себя все новыми и новыми идеями, и неизбежно отметал все версии, кроме одной.       Нет, он не хотел думать, что Санс имеет к нему какие-то романтические чувства, он постоянно отдергивал себя от подобных размышлений. Но, выкуривая сигарету перед сном, стоя на балконе, или лежа в кровати и глядя на квадрат окна, он глубоко-глубоко в душе, не признаваясь сам себе, надеялся, что его догадка верна. И от этой надежды Папирус изнывал. Он возненавидел это новое чувство в себе. Откуда оно в нем? Каким образом он и брат могут встречаться?! Почему вообще его это задевает? Легче было просто забить и жить, как раньше. Однако мысли упорно возвращались. А еще Папирус терзался неизвестностью. Конечно, он бы давно уже подошел и прямо спросил у Санса, зачем ему те фотографии. Или заметил вскользь, или пошутил, в общем, поставил бы такой вопрос. Он порывался уже множество раз, но что-то мешало. Папирус общался с братом как раньше, и, не замечая с его стороны абсолютно никаких намеков, он успокаивался, успокаивался настолько, что уже открывал рот, чтобы спросить… и тут же закрывал его, отводя глаза в сторону. «Что за глупость,- ругал себя он, - просто спроси и все!».       Но дикое смущение заставляло проглотить язык; опасения по поводу того, как воспримет такой разговор Санс, оставляли Папируса ни с чем. Тем более, он хотел разобраться во всем этом сам, не вовлекая младшего, пока не будет полностью уверен. И вот сегодня он здесь, в комнате брата. Роется в его вещах, как преступник. Он пришел, чтобы найти альбом, увидеть все еще раз и получить, наконец, ответ. Он чувствовал, что если вспомнит название цветка и откуда он ему так знаком, то поймет все.       После шкафа с одеждой он подошел к книгам. Осмотрел все полки, не поверил, еще раз, уже внимательней, проверил – ничего. Альбома здесь не было. Кинув короткий взгляд на столик с фигурками, Папирус приблизился к громоздкой кровати. Стоя возле нее и чувствуя мягкость ворса ковра под ногами, скелет боролся с собой: обследовать кровать или нет. Терпения у него было немного, но совесть говорила, что так нельзя. «Что, если там что-то, чего я не должен видеть?» - вопрошал он себя. Другая его часть, та, что так любила надеяться ночью, вкрадчиво поинтересовалась: « Разве я пришел не за тем, чтобы как раз все узнать?». «Что, у моего брата не может быть секретов?» - защищал он Санса и тут же отвечал себе: «Могут, конечно, могут...        - Но не таких секретов, которые связаны со мной!       Обуреваемый решимостью докопаться до правды, он нагло поднял матрац; простыня пошла складками и съехала вниз; доски чуть слышно скрипнули; плюшевая челядь полетела на пол.       Альбома не было.       Папирус несколько секунд смотрел на пустое пространство под матрацем, чувствуя облегчение и досаду одновременно. Поправив кровать, он уселся сверху, и устало потер лоб. Потом усмехнулся и подхватил игрушечного монстрика с пола, чтобы потискать его в ладонях.       «Он спрятал его. Почему он его спрятал? Все-таки у Санса есть тайна от меня». Перед глазами всплыл образ брата: вечно с неотразимой улыбкой на лице, очень шумный парень с огромной верой в себя и бесконечным запасом оптимизма. Такой яркий, добрый, открытый. Все, кто знаком с ним, утверждают, что искренней его никого нет. Тогда почему Папирус, живущий столько лет бок о бок с ним, совершенно неожиданно находит такие вещи? Глядя в черные глаза-пуговицы игрушки, Папирус позволил себе представить кое-что. Вот воображаемый Санс желает спокойной ночи брату, и, закончив последние дела на кухне, ложится в постель. Прислушивается какое-то время к звукам в коридоре, успокаивается, и достает фотоальбом из-под подушки, воровато оглядываясь по сторонам. Не глядя, переворачивает его и вытаскивает небольшие прямоугольники снимков. Приглушенный свет ночника вычерчивает из темноты склонившуюся над фотографиями фигуру Санса, его коротковатые пальцы, гладящие засушенные оранжевые лепестки. Он долго рассматривает улыбающегося брата на картинке, прежде чем прижать ее к зубам, имитируя поцелуй.       Папирус резко встал. Нет, не может он думать о подобном! Они же братья! Какие, к черту, посиделки в обнимку с его изображениями, какие поцелуи?! Безумно стыдясь всего, что он чувствовал в этой комнате, злясь на себя за развратные мысли, он ушел прогуляться, дав себе зарок больше к данной теме не возвращаться. Никаких фантазий, никаких домыслов, отныне и впредь он должен думать о Сансе исключительно как о брате.       - Папи! Я так рад, что наступили выходные, и мы можем провести их вместе! – сияющий Санс встречал его на пороге дома после небольшого утреннего дежурства. Это было спустя несколько дней после обыска комнаты. Папирус вернулся позже брата, подолгу останавливаясь по пути домой: то созерцая заснеженные ветки елей, то общаясь с соседями, то наслаждаясь сигаретным дымом. Санс суетился вокруг, как заводной мышонок: - Я уже составил план нашего отдыха! И если ты думаешь, что это будет скучно, то ты глубоко ошибаешься, братишка!       - Ну и что ты такого придумал? – засмеялся Папирус, отстукивая прилипший снег с кед. – Готовка тако? Тренировки? Просмотр телевизора?       - Это будут не просто готовка, и не просто тренировки! А вечером покажут новый музыкальный микс от Напстатона! Не недооценивай Великолепного Санса!       Этот день они провели и вправду замечательно. Сначала готовили на кухне, обменивались новостями обо всем, что происходило за последнее время. Санс хвастался и изливал несвязный поток информации на Папируса, тот шутил и поддразнивал брата. Они стояли у плиты вместе, Санс готовил, Папирус смешил его и пил мед. Надоедливый пес мешался под ногами, лизал кости ног, попрошайничая. Было тепло, хорошо, спокойно, настроение у всех пришло в благодушное состояние. Закончив с готовкой и поставив горячие тако остывать, Санс выбежал на улицу, весело смеясь. Папирус, засунув руки в карманы, лениво последовал за ним. Он выглядел расслабленно, но, когда первый снежок полетел в него из-за сугроба, молниеносно увернулся. Они долго играли, барахтаясь в снегу, толкая друг друга в сугробы, совсем как в детстве. Это оказалось так утомительно, что, когда они ввалились в дом, Папирус тяжело дышал, а лицо Санса покрылось синим румянцем. Он выглядел очень взволнованным и счастливым.       Поэтому Папирус немного удивился, когда, вернувшись из кухни с двумя кружками горячего чая с медом, обнаружил брата, задумчиво погруженным в себя. Он сидел на диване, укутавшись в одеяло; казалось, он сосредоточенно разглядывает волнистый узор на полу; на коленях лежал пульт от телевизора. Как только Папирус поставил питье на столик перед ним, Санс встрепенулся.       - Готов к просмотру, Папи? Потому что! Я! Уже! Включаю!       Экран зажегся синим. Затем возникла четкая картинка: крупный зал, заполненный народом, в середине сцена, переливающаяся яркими огнями, а на сцене Напстатон – сплошное голубоватое цветовое пятно. Ритмичная музыка лилась из—под его умелых пальцев, ловко скачущих по диджейскому пульту. Робот активно жестикулировал, ободряюще кричал что-то в зал; толпа гудела. Папирус удобно пристроился рядом с Сансом, распластался и немного съехал вниз. В положении полулежа-полусидя ему было удобнее всего. Он взял кружку, отпил немного. Ощущая тепло и наслаждаясь музыкой, он медленно проваливался в полудрему. Телевизионное шоу медленно растворилось на задворках сознания. Мысли плавно текли, рассеянные уютом и горячим чаем. Они вращались вокруг пережитого дня, эмоций, ощущений. Папирус вдруг осознал, что провел все это время с братом, совсем не думая о чем-то неестественном. Устыдился: Санс никогда бы не стал подозревать своего брата в таком. Вообще, он уже был готов согласиться с тем, что все это ему приснилось, померещилось. Был готов признать, что его чувство влюбленности - это недолгое помутнение разума. Что-то, граничащее с фантастикой: роман с собственным братом. Бред. Как вдруг услышал тихое:       - Гомерия.       - ...Ч-что?       - Гомерия. – повторил Санс. – Название того цветка – гомерия.       Внутри у Папируса все сжалось и похолодело. Он удивленно поднял глаза. Брат сидел, сжимая кружку в ладонях возле груди; его взгляд, упершийся в экран, и совсем не замечавший происходящего на нем, застекленел. Санс был сильно напряжен.       - Ты подарил его мне, когда мы гуляли в Водопадье, помнишь?       Это воспоминание словно с размаху влетело в голову Папируса. Да, они действительно были в том районе, может, несколько месяцев назад, может, больше. Заходили к Альфис забрать сумку со спортивной формой Санса, а на обратном пути задержались посмотреть на цветы. Просторная поляна, засеянная растениями, и они сидели прямо среди них. Трава слабо колыхалась от подземного ветерка, золотые цветы распространяли пряный аромат пыльцы, эхо-цветки качались из стороны в сторону, передавая друг другу шелест, как бы тихо разговаривая. Светящиеся грибы гасли и загорались снова. Братья молча сидели в трепете, то погружаясь в темноту, то выходя из нее. Высоко над головами поблескивали сталактиты подземелья. Наконец Папирус потянулся и сорвал неприметный вначале оранжевый бутон. Повертел его, понюхал. Запах был почти незаметен. Скелет повернулся и прицепил цветок к ремешку сумки на плече брата, так, забавы ради. Он не обратил внимания на то, как вспыхнул Санс, как зачарованно он смотрел. Ничего ведь нет странного в том, чтобы подарить брату цветок? Папирус совсем забыл про тот день.       - Я знаю, это очень глупо, но я оставил его.       Папирус потрясенно молчал.       - Послушай, - Санс отставил кружку в сторону и обнял себя руками, глядя в пол, - я знаю, что ты видел это. Ты, наверное, думаешь, что я подстроил все специально, положил на видное место, и отправил тебя поглазеть. Но я просто забыл убраться. Никто не должен был знать.       Я следил за твоей реакцией все это время. Решил, что раз уж ты увидел, то станешь избегать меня. Но ты вел себя как обычно. Словно ничего не было. Тогда я стал ждать, что ты спросишь. – Санс сделал паузу, а затем продолжил бесцветным голосом: – Но ты молчал.       Папирус медленно выпрямился на диване. Теперь он смотрел на брата сверху вниз и заметил, как мелко трясутся у того руки.       - Санс, ты... успокойся. Пожалуйста, – скелет перебирал слова, чтобы сказать что-нибудь еще, но тут громкая музыка Напстатона сбила его с мысли. Он нашарил пульт и выключил звук. Наступила оглушающая неловкая тишина.       - Давай просто успокоимся, хорошо? Ничего ведь страшного не случилось. Это нормально. – Он чувствовал, какую глупость говорит, но был не в силах остановиться.       - Нормально? – выдохнул Санс. - Влюбиться в своего родного брата – это нормально? Что ты несешь, Папи...       Закрыв лицо ладонями, он сжался и глубоко вздохнул. Как он сейчас был не похож на того Санса, которым его все привыкли видеть. У Папируса встал в горле комок. Сейчас хотелось просто встать и убежать от брата, не видеть его какое-то время, но одновременно с этим подкатывало волнами странное чувство. Как будто на душе стало нестерпимо жарко. Он придвинулся ближе и обнял младшего так крепко, что тот застыл. Они оба ощущали этот жар.       - Прости меня, Санс. Я хотел поговорить с тобой все эти дни, - от волнения Папирус заговорил хриплым шепотом; Санс чувствовал его горячее дыхание на шее под шарфом, – но не мог заставить себя. Я пытался сам обо всем догадаться, даже лазил в твоей комнате, - надеюсь, ты и это мне простишь тоже, - но ничего не нашел. Я боялся спросить. Долго думал, и знаешь, к какому выводу я пришел?       - Нет. – Санс вцепился в мягкую ткань толстовки на груди брата, нежно мял ее в смятении.       - ... Что увидеть твой секрет было чертовски приятно.       Папирус немного отстранился и посмотрел Сансу в глаза. В их глубокой и темной пропасти живым огнем светились зрачки-звездочки; на скулах густо проступил румянец. Он был ошеломлен. И поэтому осторожно, не веря в происходящее, протянул ладони к лицу брата, трепеща от смущения. Папирус закинул длинные руки за шею Санса и развязал узел шарфа, и он с шорохом соскользнул с мягко сияющей в отблесках экрана брони. Затем он наклонился так, что их челюсти соприкоснулись, издав тихий стук. Закрыв глаза, он немного высунул язык и провел им по зубам младшего, призывая разжать их. Санс несмело открыл рот, и вздрогнул всем телом, когда язык Папируса проник внутрь. Он медленно изучал пространство, ощупывая каждую ямку зубов, прежде чем Санс решился ответить на поцелуй. Их языки словно танцевали, то переплетаясь, то отталкиваясь, вызывая волну возбуждения по всему телу. Дыхание обоих скелетов участилось.       Санс привстал на коленях, сминая под собой ненужное сейчас одеяло, – и так слишком жарко, - и, взявшись за концы кофты брата, стянул ее через его голову. Комнату озарил яркий оранжевый свет души. Потом снова прильнул ко рту Папируса, обхватив того за череп. В это время быстрые тонкие фаланги освободили бляшки ремней, держащие «боевое тело» на плечах, и осторожно скинули его на пол.       Напстатон на сцене зажигал вовсю, кажется, у его шоу наступил кульминационный момент: он прыгал, отбивая ритм, голова дергалась вперед-назад в такт немой музыке, руки плясали с ужасающей скоростью. Народ ликовал. Это было все, что успел увидеть Папирус, прежде чем Санс закрыл собой экран телевизора, прижимая брата к подлокотникам дивана, страстно и рвано дыша сверху. Взгляд его помутнел от желания, стал таким... развязным? Он без стеснения рассматривал тело под ним. Душа Папируса искрилась, как и его собственная, их свет, пробивающийся через ребра, отбрасывался на стены полосами – оранжевыми и голубыми. Недолго думая, Санс снял перчатки и запустил руку под грудную клетку брата, нащупывая душу. Папирус охнул.       - Что? Я что-то сделал не то? – испугался младший, отдергивая ладонь.       - Нет, все хорошо, Санс. – он сделал короткий вдох. – Слишком хорошо.       - Тогда я возьму ее, да? – в глазах-звездах читался восторг. Уже не так быстро, нежно поглаживая ребра сверху, он вытащил сгусток энергии, быстрыми толчками пульсирующий изнутри. Держа ее навесу, он другой рукой поглаживал подрагивающую поверхность, рисовал на ней спирали, несильно надавливал большими пальцами. Папирус вжался в диван, стискивая обивку под ладонями, глухо постанывал. Он никогда бы не подумал, что брат может заставить его испытывать такое удовольствие, что простое прикосновение этих маленьких косточек, - пальцев Санса, - приводит его в такой сильный экстаз. Немалым усилием воли Папирус заставил себя оторваться от собственных ощущений, чтобы помочь младшему. Он приподнялся на локте; лицо оказалось на уровне груди брата и осветилось голубым. Высунув язык, он принялся за ребра; другая рука прикоснулась к позвоночнику. Нежно облизывая кости ребер, Папирус тщательно перебирал пальцами каждый позвонок, вызывая у Санса серию вздохов, становившихся все громче. Стало труднее сосредоточиться на чем-то одном; звуки, издаваемые братом, сводили с ума. Не предупреждая, он оторвался от груди младшего и вынул дрожащими руками его душу.       - Ох, Папи...       Папирус поднес светящийся комок ко рту. Санс замер, сжимая душу брата, не сводя с него глаз. Язык скользнул по поверхности сферы, оставляя мокрые следы, а затем полностью накрыл, вызывая у ее обладателя звонкий стон. Папирус играл с душой, то целуя ее, то полностью заглатывая; Санс изогнулся, вцепившись в плечи брата, умудрившись при этом не выронить оранжевый сгусток из рук. Теряя последние остатки разума, Папирус притянул младшего и разделил с ним душу в страстном поцелуе. Комнату на миг озарила голубая вспышка энергии; отсвет окна на снегу перед домом мигнул и погас.       Выпустив душу Санса изо рта и возвращая ее обратно в грудную клетку, Папирус посмотрел на брата и почувствовал огромную волну, цунами, захлестывающее его с головы до ног. Вторая краткая вспышка, – на сей раз оранжевая, и все закончилось. Братья лежали рядом, дыша глубоко и часто, словно выброшенные на берег рыбы.       Спустя некоторое время Папирус засмеялся негромким грудным счастливым смехом, уткнувшись лицом в плечо Санса, и крепко обнял его.       - Гомерия... надо же, из-за какого-то цветка...        Прижимаясь к брату и ничего не отвечая, Санс улыбнулся и закрыл глаза.