Минуты, которых не было

— А я никогда ничего не одобряю и не порицаю, — это нелепейший подход к жизни. Мы посланы в сей не для того, чтобы проповедовать свои моральные предрассудки. Оскар Уайлд. Портрет Дориана Грея

— За месяц я успею не только добавить подробностей, но и придумать еще пару историй, — замечает Ог. Они идут по косе в сторону берега. Здесь, в восточной части острова, можно наблюдать, как солнце неспешно поднимается из глубин океана. Сначала показывается тонкий, сплющенный в огромных небесных тисках обод, будто бы на воду у самого горизонта кто-то плеснул разбавленный виски. Тепла еще нет, кажется, что это не солнце, а размалеванная детской рукой картонка, которую какой-то чудак решил выставить напоказ. Вдали, по глади с едва различимыми в смешении красок буграми волн расползается светлое пятно; реальность вокруг сереет, сменяя густоту ночи. Затем медленно-медленно, как-то по-людски лениво кофейный выцветает, край океана насыщается красными и оранжевыми тонами… совсем чуть-чуть, пока лишь тонкой линией намечая границу между небом и водой. — Я помогу, — улыбается Лас, думая, что в голове уже вертится пара баек, которые бы он с удовольствием рассказал завсегдатаем таверны Ла-Плата. Кажется, что он хочет добавить что-то еще, но важное сказано. Остаются мелкие вопросы о жилье, о времени, которое им предстоит провести вместе, о том, что делать с обязательно последующими неприятностями. Но все может подождать до города. Сейчас лучше молчать. Волны бьются в изрезанный берег косы с глухим недовольным рокотом. Набрасываются на него, разбиваясь об острые камни, отступают и снова идут на приступ. Словно огромные псы, они глодают кость, выступающую далеко в океан. И есть в их упорстве что-то пугающее и тоскливое. Обреченное. Так бьется пойманная птица о прутья клетки, раздирая в кровь грудь и ломая крылья. Так зверь, попавший в капкан, отгрызает себе лапу. Мир в утренних сумерках кажется акварельным рисунком, на который опрокинули стакан с водой. Краски еще не расплылись, линии четки и правильны, но цвет уже дрогнул. Огромная клякса делает изображение выпуклым, почти живым и в тоже время немного ирреальным. И этот рисунок подсвечивает неторопливо поднимающееся над бледной линией горизонта солнце, хотя на западе краски еще смешиваются в однотонную серость. Они идут по скользким камням, их края обточены и сглажены до той идеальной формы, которую может создать только вода. Даже гномы, знающие о камне все, предлагают лишь подобия, безусловно похожие на оригиналы, но лишенные того удивительного совершенства. Мелкая морось оседает на одежде и волосах, кожу щиплет и стягивает от соли. Ог с каждым шагом сильнее хмурится — глубокая морщина пересекает его лоб, словно уродливый рубец, рот кривится в гримасе, выступающие из-под нижней губы клыки от этого кажутся острее и больше. Чувствовать себя живым в промокших комбинезонах под порывами шквального ветра не означает начисто забыть обо всем остальном. Они потеряли стреколет, и еще предстоит долгий разговор с Туллом. Впрочем, подготовиться к нему будет достаточно времени, чтобы подобрать именно те слова, которые охарактеризуют клокочущую в груди ярость. Во внутреннем кармане одежды орка спрятана перламутровая бабочка: причина отвратительного настроения летунов, несмотря на то, что им удалось спастись. Правда, это скорее их спасение можно назвать чудом. Черная воронка, падение, крашши… эмоции, словно волны, бьются в сознании, накрывают с головой, утягивают на дно, заставляя вспоминать. Так близко к краю. Снова. Близко к той жизни, от которой пришлось бежать. Ог не выдерживает первым. — Кажется, я об этом пожалею, — сообщает он почти равнодушно и опрокидывает напарника на плоский, широкий камень, словно бы специально дождавшись именно такого. Мгновение медлит, ожидая возмущения, сопротивления или брани, но их нет. Лас не улыбается, смотрит внимательно, серьезно, а потом быстро облизывает потрескавшиеся губы. — Сожаление будет лишним. …Если подумать, легко назвать множество самых невероятных вещей, которые окажутся для разных народов страшнее смерти. В этом мире столько боли, предрассудков и страхов, таящихся в углах темных комнат, что было бы глупо бояться чего-то одного. В конце концов, умереть — это просто: всего лишь закрыть глаза и перестать существовать. Жить иногда труднее. И Ог, и Лас знают, что принято делать с эльфами, взятыми в плен в пограничных конфликтах. Для звезднорожденного нет худшего унижения и пытки ужаснее, чем быть взятым силой, подобно женщине. Пока Ог снимает с него поврежденный комбинезон — почти срывает жалобно трещащую ткань — Лас вспоминает своих сородичей. Знакомых, которые не вернулись из патрулей. Он представляет, что наверняка кого-то из них, изломав, грубо брали на виду у всего отряда под сальные шутки и советы, передавая свой трофей по кругу. Но вместо того, чтобы заставить себя сопротивляться, Лас запрокидывая голову, открывая шею. Ог прикусывает кожу рядом с ухом, проводит языком по мочке, спускается ниже к ключицам, жадно ощупывает руками тело эльфа: сжимает пальцами сосок, тянет его, заставляя Ласа глухо сквозь плотно сжатые зубы застонать и податься вперед. Лас проводит ладонями по широким плечам напарника, пытаясь также снять холодную и тяжелую от пропитавшей ее воды форму. Орк недовольно рычит, отпускает его на несколько коротких мгновений, и сам стаскивает резкими рывками одежду. Взгляд скользит по распростертому под ним телу. Оценивает. И в этот момент эльф тихо, счастливо смеется. Всего на короткое мгновение Лас представляет перекошенное злобой и отвращением лицо кираллэты, если бы она увидела его сейчас. Пожалуй, это бы того стоило. Потомок Первых, не обладающий даром магии, обвиненный в измене, сбежавший почти на край света, чтобы стать курьером, и готовый отдаться орку. Ниже, кажется, падать некуда — самый настоящий выродок, не достойный называться звезднорожденным. И от этих мыслей желание становится сильнее — почти мучительным, а соль на потрескавшихся губах приобретает какой-то новый вкус. Лас не находит в себе ни страха, ни отторжения — только интерес. Ему хочется перешагнуть грань и посмотреть, что же откроется за ней: насколько это отличается от того, что было раньше; станет ли чувство неправильности преследовать в его в темных закоулках души? Но пока все, что он ощущает: медленно нарастающее наслаждение, сплетающееся плотным клубком внизу живота. Кажется, что кто-то настраивает внутри Ласа тонкие струны от паха по всему телу, до предела натягивает их и отпускает, оставляя сладкую, сводящую с ума, дрожь. Эльф качает головой, не собираясь отвечать Огу, что же его рассмешило. Океан за их спинами беснуется. В его низком рокоте нет тех умиротворяющих нот, под которые приятно сидеть на берегу долгими вечерами, наблюдая, как светило медленно погружается в воду, а на разлитых в небе чернилах разгораются гроздья созвездий. Волны пенятся и шипят, дробясь о склизкие камни, выбрасывая плотные комки водорослей. Дождь почти прекратился: его мелкие капли редки и совсем не заметны, как не заметен и ветер, отрывающий листья с пальм, забрасывающий их горстями мокрого песка. Им двоим слишком жарко, чтобы отвлекаться на что-то еще; и это похоже на дурман или, быть может, бред, когда мечешься на узкой постели, пытаясь порвать путы намокших от пота простыней. Так даже лучше… пусть уж это будет бредом, хотя бы пока солнце не поднимется достаточно высоко. Лас приподнимается на локтях. Его комбинезон давно отброшен в сторону, белье не скрывает эрекцию. Он сравнивает все со своим первым полетом: шум волн — ворчание плененного демона, который чувствует за штурвалом стреколета новичка, до того поднимающегося только под присмотром наставника. Сопротивляется, кажется, еще немного и печати будут взломаны; гудение перерастает в рев и ладони потеют совсем, как у смертного мальчишки. Нужно сглотнуть липкий страх, пробкой засевший в горле, чтобы самому поверить: сможешь, сделаешь… полетишь. Ветер в спину. Медленно тянешь штурвал на себя, ощущая, как что-то подхватывает острым крюком за низ живота и дергает вверх, опрокидывает в лазурную высь, как в холодные воды. Стреколет отрывается. Резко, чуть сдав назад, но это уже не важно. Эйфория захлестывает, ведь нет ничего прекраснее полета, нет ничего более манящего, чем рассеченный тонкими слоистыми облаками простор. Лас смеется и ластится к Огу в ответ на его прикосновения. Пальцы орка массажными движениями надавливают на холодную, влажную кожу, вызывая легкое покалывание и согревая. Это приятно и многообещающе. — Не думал, что среди вашего народа есть любители подобного, — хрипло замечает Ог. Это звучит почти как комплимент, и только теперь Лас задумывается, насколько удобно самому орку. Наверняка, он не привык регулярно получать в напарники эльфов, чудом спасаться из гибнущего стреколета, а потом снимать стресс сексом на берегу океана. «Впрочем…» — воображение, давно выкинувшее из мыслей эльфа кираллэту и своеобразную месть, о которой она никогда не узнает, подкидывает идею, что каждое новое спасение можно будет отмечать именно так. А неловкость — слишком глупое ощущение, чтобы испытывать его в такой момент. Ог освобождает эльфа от последнего куска ткани, сжимает его член, обводя большим пальцем головку, сдвигает крайнюю плоть, надавливает, размазывая предэякулят. Проводит пальцами по всей длине, обрисовывая выступившие вены, и довольно слушает еще один требовательный, довольный стон, когда эльф толкается ему в кулак. — Я — исключение из правил. И только посмей сказать, что чем-то недоволен, – Лас тянется к орку, гладит пальцами скулы и подбородок, затем цепко обхватывает массивную короткую шею Ога и осторожно касается уголка рта, обводя языком. Это сложно назвать поцелуем. Клыки мешают, пасть орка сминает податливый рот Ласа, он посасывает его язык и нижнюю губу. Одной рукой Ог продолжает играть с сосками, теребя между пальцами и сдавливая, другой – проводит по спине эльфа, словно пытаясь пересчитать позвонки, надавливает на поясницу, все еще ожидая, что сейчас его оттолкнут, но в ответ Лас поощрительно и нетерпеливо разводит ноги. Ог сжимает его ягодицы, ласкает нежную, чувствительную кожу внутренней стороны бедер. — Не обращайся со мной, как с девчонкой, — требует Лас, понимая, что еще немного, и он кончит, как юнец, от одних прикосновений. — Поучи меня еще, — беззлобно огрызается Ог, но послушно слюнявит пальцы. Поддрачивая член эльфа, обхватывает яички, мнет их. — Девчонка и есть… — добавляет орк, — остроухая девчонка, — и смеется, слушая недовольное шипение оскорбленного напарника. Он мягко проталкивает сразу два пальца, растягивая и разминая, Лас вскидывает бедра, подаваясь навстречу, и концентрируется на ощущениях и том, как растет внутри напряжение. Спину холодит мокрый и скользкий камень, язык быстро слизывает с губ дождевые капли: они продолжают падать с неба, сбегая по щекам и дразня слишком чувствительную кожу, под которую, кажется, кто-то залил расплавленный, обжигающий металл. Ог грубо сжимает его член у самой головки, не позволяя кончить. — Только со мной, — предупреждает он. — Тогда хватит дразнить, — Ласу все труднее сосредоточиваться на словах. Орк хмыкает себе под нос что-то о хваленой эльфийской гибкости и сомнениях, что оная сейчас поможет, после чего перестает трахать его пальцами. На несколько мгновений отстраняется, словно бы возвращая все в реальность, где вокруг них начинается настоящий шторм, а холод тонкими змейками скользит по телам, заставляя слишком остро ощущать свою незаконченность и ставшую почти осязаемой пустоту там, где совсем недавно разливался жар. Но мгновения заканчивается, и Лас чувствует настолько невыносимое давление, будто Ог пытается засунуть в него свой огромный кулак. Он откидывается назад, закрывает глаза, пытается расслабить мышцы и сосредоточиться на дыхании. Не получается. Кажется, это уже слишком. Горячий огромный член орка причиняет нестерпимую боль. Еще немного — и его просто разорвет пополам. Вдох и выдох. Ог движется медленно-медленно, по миллиметру преодолевая сопротивление мышц и придерживая эльфа за бедра, и не думает о том, что после этого на коже обязательно останутся синяки. Протолкнувшись почти на полную длину, он замирает, тяжело, рвано дыша. И вряд ли все демоны Изнанки могут сейчас оценить его выдержку, загоняющую вглубь сознания желание вколачиваться в напарника, не заботясь о его состоянии. Слишком тесно, почти нестерпимо. Орк наклоняется и касается ртом ключиц эльфа, слизывая капли дождя и соль пота, а затем так же медленно начинает выходить. Лас резко выдыхает: только-только успокоившаяся боль вгрызается, словно бы следом за своим членом орк пытается вытащить из него внутренности. Ог тихо сквозь сжатые зубы матерится и снова толкается вперед, находя правильный угол. Эльф замирает от удовольствия, прокатывающегося густой волной по позвоночнику; поникший от боли член снова начинает подниматься. — Еще… — то ли требует, то ли умоляет он хриплым, каким-то не своим голосом. Лас обхватывает орка ногами, пытаясь прижаться еще сильнее, почти врасти в него, нетерпеливо дергается и сладко, протяжно стонет, когда Ог начинает наращивать темп. Он плавно скользит в нем, и теперь это кажется уместным и самым правильным; яйца орка шлепают эльфа по заду. Крошечные разряды пробегают от ступней к затылку, дыхание перехватывает, а от яркого наслаждения, кажется, можно сойти с ума. Лас уже, не стонет, а кричит. Ог просовывает руку между их тесно переплетенными телами и сжимает член, резко проводя по всей длине. Этого хватает, чтобы эльф с хриплым проклятием кончил, обессилено откинувшись на спину. Напряжение дает о себе знать, и спустя еще несколько толчков Ог изливается внутрь своего напарника и опускается рядом с ним на холодный камень. Солнце почти поднимается над океаном, и теперь его качают, словно ребенка в гигантской колыбели. Кажется, что следующая волна подтолкнет светило вверх, отправив в длинный путь по небесному своду. Но это только через несколько мгновений, а пока оно покоится на водах, прорисовывая бледно оранжевую дорожку к острову. Впрочем, самих волн к удивлению почти нет. Где-то у самой-самой кромки горизонта, если напрячь зрение, можно увидеть медленно собирающиеся грозовые облака, стягивающие небо плотным свинцовым пологом. Но буря подойдет к Ла-Плата не раньше, чем Ог с Ласом найдут себе нормальное жилье. Пока же насыщающийся лазурью простор медленно разглаживается. Тихий шелест прибоя убаюкивает, словно мелодия знакомой с детства песни, слова которой навсегда отпечатались на сердце. Ласу спокойно и хорошо. — Пожалуй, завсегдатаи не услышат всей этой истории… — Ог поднимается и идет к воде, чтобы ополоснуться. — Помочь, напарник? — обращение он выделяет особенной интонацией, наделяя его совершенно новым смыслом. Прищуривается и кидает пару пригоршней песка в эльфа. — Даже если кому-нибудь сказать — не поверят, — улыбается Лас и тоже поднимается на ноги. Боль тянет внутри за какую-то тонкую нить, но эльф уже не обращает на нее внимания. — Спасибо, нет. — Повреждения его собственного комбинезона будет очень легко списать на их падение. Они смывают пот и сперму, хотя больше стараются обрызгать друг друга, словно резвящиеся дети, затем быстро одеваются. И даже перламутровая бабочка, по-прежнему надежно спрятанная у Ога в кармане, больше не тревожит их. Орк и эльф медленно идут по песку, удаляясь от линии косы и думают, что не пожалеют ни о том, что случилось сейчас, ни о том, что, возможно, будет потом. Солнце наконец начинает свой привычный ход, унося в прошлое несколько случайных минут.